Что если мы не проиграем?
Все, что им нужно, это продержаться. У людей наверху очень короткая память. Ветрун скончался таинственным образом, да здравствует лорд Капканс! И все повстанцы вдруг становятся верными борцами за свободу. И семь пустых могил на кладбище…
Сможет ли он вернуться? Предположим, что Мадам права, и ему предложат пост командора, не в виде взятки, но потому что он его заслужил? Это же изменит историю!
Он вытащил портсигар и уставился на надпись.
Так, посмотрим, думал он… если я не встречу Сибиллу, мы не поженимся, и она не купит его мне, так что я не смогу его видеть…
Он уставился на гравировку, практически желая, чтобы она исчезла. Этого не произошло.
С другой стороны, тот старый монах сказал, что все, что бы ни случилось, остается случившимся. И теперь он представил Сибиллу и Моркоу, и Детрита, и всех остальных, застывших на мгновение, у которого никогда не будет следующего мгновения.
Он хотел вернуться домой. Он так сильно желал этого, что от мысли его бросало в дрожь. Но если ценою было предать тьме хороших людей, если ценой было заполнить те могилы, если ценой было не применять в сражении все те приемы, которые он знал… тогда она была слишком высока.
Это было даже не решение, он знал. Это происходило много глубже тех областей мозга, которые принимают решения. Это было что-то, заложенное в самой основе. Не было такой вселенной, вообще не было, где Сэм Ваймс мог проделать подобное, потому что иначе он перестал бы быть Сэмом Ваймсом.
Надпись на серебряной поверхности осталась, но теперь была размыта капающими слезами. Слезами злости, в основном, на себя самого. Он не мог ничего поделать. Он не покупал билет и уж точно не хотел ехать, но теперь он здесь и не сможет сойти до самого конца поездки.
Что еще говорил тот монах? История сама находит свой путь? Что ж, тогда ей придется придумать что-нибудь хорошее, потому что теперь она противостоит Сэму Ваймсу.
Он поднял взгляд и увидел юного Сэма, смотрящего на него.
— Вы в порядке, сержант?
— Вполне, вполне.
— Только вы просто сидели там минут двадцать и смотрели на свои сигары.
Ваймс закашлял, убрал портсигар и взял себя в руки.
— В предвкушении — половина наслаждения, — произнес он.
Ночь подходила к концу. Были новости от баррикад на мостах и у ворот. Произошло несколько стычек, больше чтобы проверить силу защитников, нежели чтобы пробить брешь. Дезертиров становилось еще больше.
Одной из причин дезертирства было то, что люди с практическим умом начинали понимать складывающуюся экономическую ситуацию. Республике Улицы Паточной Шахты не хватало важных зданий города, которые должны захватывать обычные повстанцы. Не было никаких государственных учреждений и банков, только несколько храмов. Здесь не было практически никаких важных городских структур.
Тут находились лишь совершенно незначительные объекты. Весь скотобойный округ, и масляной рынок, и сырный рынок. Здесь были табачные фабрики и свечные заводики, и большая часть фруктовых и овощных складов и хранилищ зерна и муки. А это означало, что, хотя республике и не хватало важных вещей вроде правительства, банковских структур и возможности спасения души, она была вполне обеспечена скучными, повседневными вещами, вроде еды и питья.
Люди согласны ждать спасения довольно долго, но предпочитают обедать в срок.
— Подарочек от наших парней у Толкотни, сержант, — раздался голос Диккинса с подъехавшего фургона. — Они сказали, что иначе все протухнет. Мне отправить его на полевую кухню?
— Что там? — спросил Ваймс.
— В основном вырезка, — ухмыльнулся старый сержант. — Но я именем революции скоммуниздил мешок лука! — Он заметил, как изменилось лицо Ваймса. — Нет, сержант, человек просто отдал его мне, вот и все. Он сказал, их есть нужно.
— А что я говорил? В Народной Республике любой обед станет пиршеством! — подошел к ним Редж. Он так и не расстался со своим планшетом; подобные люди никогда не выпускают его из рук. — Сержант, не могли бы вы отвезти фургон к официальному складу?
— Какому складу?
Редж вздохнул.
— Вся провизия должна поступать на общий склад, а потом распределяться по моему приказу согласно…
— Мистер Башмак, — перебил его Диккинс, — следом за мной везут тележку с пятью сотнями цыплят и еще одну, полную яиц. Их некуда девать, понимаете? Мясники уже заполнили все холодильные камеры и коптильни, так что единственное, куда мы можем убрать все, так это в наши желудки. И мне нет особого дела до ваших приказов.
— Именем Республики я… — начал Редж, но Ваймс положил ему руку на плечо.
— Займитесь делом, сержант, — кивнул он Диккинсу. — На два слова, Редж?
— Это арест? — неуверенно спросил Редж, вцепившись в планшет.
— Нет, дело просто в том, что мы в осаде, Редж. Сейчас не время. Позволь сержанту Диккинсу разобраться с этим. Он порядочный человек, просто не слишком-то любит планшеты.
— Но что если о ком-нибудь забудут? — не сдавался Редж.
— У нас достаточно продуктов, чтобы каждый объелся до смерти, Редж.
Редж Башмак, казалось, был разочарован, будто бы такое положение дел было менее приятным, чем тщательно рассчитанная выдача пайков.
— Но знаешь что, — продолжил Ваймс. — Если так пойдет и дальше, то провизия будет поступать в город через другие ворота. У нас закончатся припасы. Вот тогда-то нам и пригодятся твои организаторские способности.
— Вы хотите сказать, что начнется голод? — уточнил Редж, и в его глазах блеснула искорка надежды.
— Если и нет, Редж, то, я уверен, ты сможешь его организовать, — ответил Ваймс и вдруг понял, что это было уже слишком. Редж был глуповат лишь в определенных вопросах, а сейчас он выглядел так, будто вот-вот разрыдается.
— Я просто думал, что важно быть честным… — начал он.
— Да, Редж. Я знаю. Но всему свое время и свое место, понимаешь? Может, чтобы построить новый лучший мир, стоит выдернуть несколько сорняков в этом? А теперь, иди. А ты, младший констебль Ваймс, ему поможешь.
Ваймс взобрался обратно на баррикаду. Город снова погрузился во тьму, если не считать редких лучиков света из закрытых окон. По сравнению с этим, улицы Республики были как будто в огне.
Через несколько часов в городе откроются магазины, ожидающие свои товары, а их не будет. Этого правительство не потерпит. Такой город, как Анк-Морпорк, даже в лучшие времена был всего лишь в двух часах после обеда от хаоса.
Каждый день ради Анк-Морпорка умирало около сотни коров. Так же как и отара овец, и стадо свиней, и, боги знают, сколько кур, уток и гусей. Мука? Он слышал, что ее ввозилось около восьми тонн, и столько же картофеля, и тонн двадцать сельди. Не то чтобы ему хотелось знать все это, но если уж вы начинаете разбираться с вечными проблемами на дорогах, эти факты всплывают сами собой.
Каждый день для города откладывалось сорок тысяч яиц. Каждый день сотни, тысячи телег, и лодок, и барж свозили в город рыбу, и мед, и устриц, и оливки, и угрей, и лобстеров. А еще вспомните о лошадях, тащащих все это, и о мельницах… а еще ведь шерсть, каждый день, одежда, табак, специи, руда, древесина, сыр, уголь, сало, жир, сено КАЖДЫЙ ЧЕРТОВ ДЕНЬ…
И это здесь. Там, дома, город был в два раза крупнее…
Несмотря на темноту ночи Ваймс увидел Анк-Морпорк. Это был не город, это был механизм, гиря на лице мира, искажавшая его на сотни миль вокруг. Люди, которые никогда в жизни его не видели, тем не менее, всю жизнь работали на него. Тысячи и тысячи акров земли были его частью, леса были его частью. Он приближался и поглощал их…
… и отдавал навоз из загонов, и сажу из каминов, и сталь, и кастрюли, и все инструменты, с помощью которых и добывалась для него пища. А еще одежда, и мода, и идеи, и странные пороки, песни и знания, и что-то, что при правильном освещении называлось цивилизацией. Вот, что такое цивилизация. Это город.
А там кто-нибудь еще думал об этом?
Большинство товаров ввозилось через Луковые ворота и ворота Толкотни, которые теперь принадлежали Республике и были прочно закрыты. Возле них, разумеется, будут военные пикеты. Там уже стояли телеги, которые на своем пути вдруг обнаружили, что для них ворота закрыты. Ведь, в независимости от политической ситуации, из яиц вылупляются цыплята, молоко киснет, а стадам животных нужны загоны и вода, и где все это случится? Разберутся ли военные со всем этим? Ну, смогут ли? Когда подъезжает телега, а потом в нее врезается та, что сзади, и разбегаются свиньи да разбредается скот?
Думал ли об этом кто-нибудь достаточно важный? Машина вдруг начала трястись, но Ветрун и его дружки не думали о машине, они думали лишь о деньгах. Мясо и выпивку приносят слуги. Это просто происходит.
Ветинари, вспомнил Ваймс, думал о подобных вещах каждый день. Тогда Анк-Морпорк был в два раза больше и в четыре раза уязвимее. Он бы не допустил ничего подобного. Маленькие колесики должны крутиться, чтобы вся машина работала, говорил он.
Но сейчас, в темноте, все зависит от Ваймса. Если сломается человек, сломается все, подумал он. Сломается вся машина. А она ломает все остальное. И людей тоже.
За своей спиной он услышал, как по улице Героев марширует вспомогательный отряд.
— … как они подымаются? Они подымают колени! колени! колени! Они подымаются на колени все выше! Все те ангелочки…
На мгновение, смотря через щель между мебелью, Ваймс задумался, а не было ли чего в идеи Фреда, чтобы двигать баррикады вперед, вроде как просеивая улицу за улицей. Можно впускать порядочных людей и гнать ублюдков, богатеев, махинаторов человеческих судеб, пиявок, прихлебателей и придворных, и вкрадчивых пухленьких дьяволят в дорогих одеждах, всех тех людей, что, не зная или не думая о машине, все же воровали ее масло, согнать их всех на очень маленький пятачок земли и оставить там. Может, через каждую пару дней можно было бы передавать им еду, или же просто позволить им делать то, что они делали всегда, а именно — выживать других людей…