— А, доктор! Знаете, этот паршивец действительно напился. Напился и решил прогуляться, за ночь отмахал до Князева и оттуда утром позвонил, что уезжает домой.
— Без штанов?
— Ну, он в спортивном костюме был. Уезжает, и пусть себе. Меньше хлопот.
— А болезнь? Он же болеет.
— Говорит, лучше стало, спасибо. Если что, в городе обратится.
— Откуда он?
— Сергей? Из Москвы, в метрострое работает. Им много сейчас работы…
Запах цветов — как в парикмахерской. Слишком резкий, душно становится. Овощи, если и растут, то за домом. Зато яблони постарались по всем дворам. Яблочный год.
— С фруктами что делаете?
— Что с ними делать, в землю зарываем. Удобрение под цветы.
Петров оглядел дом.
— Нравится? Все сбережения на него потратил, и пота не жалели я и жена. Всю жизнь по военным городкам, знаете… Думали, уйду в отставку, заживем, детей приглашать будем. Теперь один пользуюсь.
— Дети далеко?
— Дочь в Москве замужем, сын на флоте, Тихоокеанском. Дочь пишет, продавай дом да приезжай. Как продашь? Кого сюда заманишь? Вот и развожу цветы. Хотите?
— У меня сейчас усадьба целая.
— Какие места загубили. Знать бы раньше…
Петров прошел метров сорок, оглянулся. Прислонясь к ограде, отставник смотрел ему вслед — или просто смотрел куда-то, видя свое, счастливую осень жизни с женой и детьми в собственном доме.
На берегу пруда привычно стоял рыбак. Ловись рыбка, большая и маленькая, с плавниками и лапками. Петров подошел.
— Клюет?
— Маленько.
— С ножками попадается?
— Бывает. И с ножками, и тремя глазами. Мы таких кошкам…
— А остальную себе?
— Что же еще жрать? Зараженная она, рыба? Так мы все тут зараженные, и животина, и люди. В пруду, правда, я да Кузьмич ловим, остальные на речку ходят, на речке уродной рыбы и нет почти. Мы-то старые, тяжело, четыре версты, да и чего нам бояться. Одно помирать, лишь бы скорее, по людски, пока сами нечистью не обернулись.
— Как это — нечистью?
— Просто, к слову. Болеют многие. Сын у меня — тоже… Он в соседнем селе живет.
— Чем?
— Говорят — белокровие… — старик равнодушно смотрел на поплавок.
Петров поднялся на дорогу.
Сын ведь. Но, может, со скуки сочиняет?
После обеда в сон потянуло неудержно — прошедшая ночь давала знать.
9
Стук громкий, настойчивый. На часах — половина шестого. Тяжело просыпаться к вечеру.
Он вышел на веранду.
На пороге стоял милиционер.
— Петров Виктор Платонович?
— Да.
— Лейтенант Фроликов. По делу к вам.
— Болеете?
— Нет. Мы тело обнаружили, труп. Осмотреть надо. Все равно в районе судмедэксперта нет…
— Сейчас, приведу себя в порядок.
Побриться? Почему бы и нет?
— Куда теперь?
— Недалече.
У ворот ждал «козлик», шофер повел машину к погосту.
— Час назад нам позвонили, отсюда, из Раптевки. Старушка на тело наткнулась.
У церкви машина затормозила. Два милиционера стояли у стены.
— Нам сюда.
Несколько шагов, и Петров увидел мужчину, лежащего вниз лицом.
— Можно трогать?
— Да, мы сфотографировали…
Он коснулся шеи лежавшего. Пульса, конечно, нет. Но еще теплый.
Медленно повернул труп на спину. Камень, наполовину вросший в землю, проломил череп, изуродовал лицо.
Работа наша такая…
Через десять минут он докладывал лейтенанту:
— Смерть наступила три-четыре часа назад, наиболее вероятно — в четырнадцать тридцать, плюс-минус четверть часа. Причина падение с высоты.
Все посмотрели на церковь.
— Да, вероятно. Метров двенадцать будет. При падении он ударился головой о тупой предмет — вот этот камень. Еще перелом ноги, на вскрытии, вероятно, определятся повреждения внутренних органов, но главное — перелом черепа, травма, несовместимая с жизнью.
— Вам придется все записать.
— Знаю.
— Старушка, что нашла его, близко не подходила. Мы мимо пруда ехали, рыбаков видели, надо их расспросить, — подошедший капитан распоряжался уверенно и деловито.
— Покойный — Бакин Петр Семенович, — Петров посмотрел на стену. Полторы секунды падения. О чем он успел подумать? А в душе, непонятно отчего — облегчение. Будто другого ждалось, не страшного, а — жуткого.
— Вы его знали?
— Шапочно. Его родственник обращался ко мне. Вчера.
— Несчастный случай, несомненно. Погляжу, откуда он упал, капитан прошел в церковь.
— Доктор, вы к себе? — лейтенант распахнул дверцу машины. Поедем, садитесь. Я с рыбаков показания сниму и к вам зайду.
Рыбаки, да. Показания… Писать ли про серое пятнышко на руке Бакина?
Обязательно.
Писанина, отчет об осмотре тела, времени заняла немного. Петров открыл банку сгущенки, положил две ложки в стакан дистиллированной воды. Теплое, сладкое питье — как этот августовский вечер.
Хлопнула дверца «козлика», через минуту лейтенант сидел напротив Петрова.
— Держите, — он отдал милиционеру листки. — Где будете вскрывать?
— В Плавске, наш район за ними закреплен. Я как раз о грузовике договорился. Труповозки у нас нет… — он кашлянул. — Мне и с вас показания снять нужно.
— Снимайте.
Еще через полчаса он писал по диктовку: «со слов моих записано верно, добавлений и исправлений не имею».
— Вот и все, — лейтенант сложил бумаги в планшет. — Рыбаки говорят, он в четверть второго шел на кладбище. В церкви нашли его следы, на лестнице, что вдоль стены изнутри. Других следов нет, а на верху молоток геологический лежит. Поковыряться хотел, еще что, неважно. Дело ясное — несчастный случай. Жаль, вы паспорт у племянника не спросили, — он укоризненно посмотрел на Петрова.
— Жаль.
— Да ладно, обойдется. До свидания…
Не самый хороший день. Голова, вдобавок, разболелась. Он выглянул — мимо, по дороге, проехал грузовичок. За телом? Таблеточку пентальгина принять…
Он пошарил в укладке-аптеке.
Наверное, к перемене погоды. Петров подошел к барометру, старому, большому анероиду. Так и есть, на двадцать миллиметров ниже. К дождю.
В комнате потемнело. Рановато что-то. За окном потемнело, сумерки сгущались с каждой минутой. Порыв ветра поднял листья с земли, закружил, разметал. Наверное, гроза сильная идет.
Придется вторую таблетку брать, ломит в висках.
Он поморщился от горького вкуса, запил. Пора свет включать, а всего-то девятый час. На стук ногтем по барометру стрелка опустилась еще на деление.
Петров вышел на веранду. Деревья качались, ветер рвал листья горстями. Сумерки.
Таблетки подействовали, начало клонить ко сну. Отоспаться — и ладно.
Лампочка мигнула и погасла. Отключили электричество. Или обрыв на линии, вон ветер какой.
Петров запер дверь, разделся, лег на кровать. Приемник послушать? Но не было сил даже протянуть руку.
10
Оглушительный грохот и — вспышка. Свет пробился сквозь закрытые веки.
Петров ошеломленно вертел головой. Молния, наверное, совсем рядом стукнула. Вокруг тьма, окна не видать. Он нажал кнопочку подсветки табло. На часах — одни нули, лишь секунды отсчитывают время наново. Полночь?
Где-то в тумбочке свеча и спички. Слушая ровный, спокойный шум дождя, он нашарил их, зажег. Как там барометр? Стрелка уползла туда, где и цифр-то никаких нет. Циклон. Надо досыпать ночь. Скучно, правда. Он включил приемник, сквозь треск разрядов поймал радио Люксембурга. Диск-жокей объявил перерыв, запикало. Час пятнадцать — по среднеевропейскому. У нас — три пятнадцать. Врут часики. Молния попутала? Нужно поставить верно.
Музыка, темнота и дождь баюкали, он лежал в полусне, порой по радио начинали обсуждать буру в деревне Раптевка, на чистом русском языке, языке Малого, и Петров понимал, что это — сон, и отмечал во сне, что дождь стих, молнии прекратились. Голове становилось легче и легче, боль уходила, и, когда она ушла совсем, он решил уснуть глубоко.
11
В сером свете комната, казалось, обложена ватой.
Он подождал объявление времени, сверил часы. Идут. В ногах слабость, но легкая. Живем.
На улице стало прохладнее, маленькие лужи на дорожках, большие на обочине.
Вернувшись в комнату, Петров попытал выключатель. Ан, нет электричества.
Чай готовил на спиртовке. Переводил продукт. Утешение, что воды дистиллированной впрок нагнал.
Мимо шла Ксения, колхозница, что уборкой здравпункта подрабатывала.
— Доброго дня, доктор! Как ночью, не страшно было?
— Голова болела.
— Смерч прошел, рядом совсем. Столбов повалил, провода порвал. Уже чинят. Деревню миновал, одну яблоню у Филипповых сломал, и все. Старая была, яблоня. За Бакиным пошла. Он тоже самый старый в Раптевке был.
— Разве?
— Я не о годах. Мы тут пришлые все, кто в тридцать шестом приехал, кто после. Деревня пустая была, кого не раскулачили, разбежались или с голоду поумирали. Я, мне семь лет тогда была, помню, приехали — а хаты ждут. Бери. Многие так без хозяина и остались. Развалились, на бревна раскатали.
— А Бакин причем?
— Он тутошний, здесь родился, в тридцатом, мне его жена покойная рассказывала. Потом мать его в город увезла, дитем. А вернулся недавно. Дома, конечно, не осталось, он новую хоромину отстроил. А пожить толком не пришлось.
— Жена его тоже здешняя была?
— Нет, городская. Радовалась, когда строилась, свой дом, наконец. Он упал, говорят, по церкви лазил?
— Упал.
— Его часто около церкви замечали. Как молодой парень приехал к нему в мае, так и зачастили туда. Мы спрашивали, зачем, он смеялся — клад, мол, ищу…
Женщина ушла. Петров остался сидеть на веранде, в медицинском запахе хлорамина.
Шутил, наверное, Бакин. Или прятал на виду, в самом деле искал клад. Почему нет?
Он надел резиновые сапожки, знал, куда едет, прошлепал по лужицам в лес напрямик. Рефлекс грибника — в лес после дождя. А куда еще?
Многие деревья парка оказались, на удивление, сухими. Тропу перекрыл поваленный ствол, рядом — еще и еще. Деревья лежали беспомощные, разметанные, крепость и возраст не спасли. Как у людей. Лежали они по дуге, смерч. Пройди он на метров двести дальше — как раз на дом наткнулся бы. Обошлось, но как же он не услышал ничего? За грозой да таблетками проспал.