Мать и мальчик уселись друг напротив друга. Она поставила перед ним миску с макаронами, положила на салфетку куриное филе и стала нарезать его на кусочки. Все это она проделывала молча, поглощенная голодом и запахом мяса. Может быть, она находилась в каком-то животном трансе, не понимая даже, что делает. Она могла лишь сосредоточиться на собственном голоде – том голоде, который заполнял каждую клетку ее тела и едва не сводил с ума. Она повернулась к тарелке.
Ооо! Восхитительность мясного рулета! Податливость мышечных волокон жаркого! Сперва она ела вилкой, потом руками и в конце концов просто опустила лицо в тарелку, и это казалось молитвой: поднимая и опуская голову, она наполняла едой свое тело. В этом акте была своя чистота.
Минуту мальчик удивленно смотрел на мать, а потом взвизгнул от радости и последовал ее примеру. Макароны прилипли к его щеке, сыр измазал веки. Он хлопал в ладоши.
Мать продолжала есть, словно в состоянии амнезии, завороженная ощущением наполняющего ее мяса в горле. Мальчик потянулся за кусочком кукурузы, и она тихо, низко зарычала. Он отпрянул, сунул в рот кусочек курицы, задвигал им туда-сюда.
Она проглотила мясо и застонала от наслаждения, всхлипнула и носом подтолкнула гору кукурузы в сторону сына. Он пухлой рукой сгреб кукурузу в горсть, сунул в рот и стал жевать, закрыв глаза.
Она ела, ела и ела, ела с особой звериной сосредоточенностью. Она дочиста вылизала тарелку и, когда встала из-за стола, увидела, что все матери вокруг нее притихли. Даже бизнесмены оторвались от телефонов и наблюдали.
Она вынула салфетку и спокойно вытерла лицо. Она очень глубоко вздохнула. Она будет вести себя естественно, как ни в чем не бывало. Она не расплачется. Не расплачется!
Чувствуя подступающий ужас, она встретилась глазами с мужчиной за соседним столиком, молодым мужчиной со стильной стрижкой, в рубашке с расстегнутым воротником, с мужчиной, возле которого лежал на стуле его портфель.
Проголодались, сказал он, не спросив, а будто вербально ударив кулаком, чуть испуганно припечатав реальность того, что сейчас произошло.
Оу, ответила она, покраснела, быстро отвернулась и попыталась рассмеяться. Ррр! игриво сказала она сыну, не в силах легко хихикнуть. Они же просто играют! Играют в собачек! Она хорошая мать, и это просто игра, сказала она себе, для всех, кто может задать вопрос.
Ррр, ррр! ответил мальчик, его лицо, заляпанное сыром, светилось от счастья. Она потрепала его по волосам, вытерла сыр со щек, и он вновь окунул лицо в тарелку, а мать с очень достойным видом сделала глоток воды.
Судя по всему, окружающие вновь занялись едой, но посмотреть она не могла, потому что это было слишком страшно – такая потеря контроля над собой, такой всепоглощающий голод, утянувший ее в бездну, в иное состояние, где имели значение лишь запах, вкус и голод.
Ладно, тихо сказала она себе, глубоко дыша.
Ладно.
Мама! пискнул мальчик. Он любил ее любой.
Будь собачкой, велел он, и она улыбнулась и вздохнула.
Хватит, сказала она, протягивая ему руку. Пока хватит, милый. Потом еще поиграем. Он гавкнул и вновь занялся едой.
Мать почувствовала, как ей на плечо ложится рука, повернулась и увидела пожилую женщину. От нее сладко пахло пудрой, ее короткие седые волосы были элегантно уложены. В ней было приятно все: легкий макияж и чистые очки, морщинки вокруг смеющихся глаз, пушистый кардиган в летний день.
Как весело быть мамой мальчика! сказала она, и мать рассмеялась.
Да, ответила она. Очень весело.
И какая вы мать, добавила старушка, какая чудесная мать! Так веселитесь с вашим малышом! Помню, были времена…
Спасибо, смущенно ответила мать, изумленная тем, что эта женщина не стыдила ее, а напротив, хвалила и вспоминала что-то свое.
Мы тоже играли в собачек! сказала она, на этот раз обращаясь к мальчику. Мы с моим сыночком! Нам было так весело, и он просто обожал эти игры. Гррр, сказала она, показала мальчику зубы, покачала головой туда-сюда, а потом, хихикнув, потрепала мать по плечу и ушла.
Мать смотрела на пожилую женщину, и ей хотелось, чтобы она осталась, рассказала ей о своей жизни. Вы играли в… собачек? Правда? И люди не думали, что вы странная? Сколько сейчас вашему сыну? В каких вы отношениях? Вы работали, когда он был маленьким? Чем вы увлекались? Правильный ли совершали выбор? Что вы сделали бы иначе, оглядываясь на прошлое? Не могли бы вы рассказать мне, что делать, как быть счастливой и жить полной жизнью? Не могли бы вы рассказать мне, в чем секрет? Я знаю, здесь должны быть секреты, и я хочу узнать их все.
Она едва не расплакалась от желания сесть напротив этой женщины, взять в руки ее старые, мягкие, как следует увлажненные лосьоном руки и задать ей все эти вопросы и много, много других вопросов. Ее собственная мать была далеко, звонила редко, и когда звонила, говорила лишь о саде и о погоде, о том, что дни становятся короче, о том, как они нуждаются в дожде. Однажды, во время беременности, ей захотелось поговорить со своей матерью о родах, о том, чего ждать, о том, как она боится боли, и мать ответила лишь: это тяжелый труд! – и, видимо, эти слова нужно было воспринимать как утешение. Конечно, сказала ее мать, это ужасно, но раз ты родилась женщиной, таков твой удел: делать то, что тяжело, то, что невыразимо больно, и хранить молчание.
Она собрала вещи, вытерла мордочку сыну, поставила тарелки в лоток для грязной посуды, стараясь действовать как можно быстрее, и вслед за сыном выбежала на детскую площадку. Она обвела взглядом площадку и витрины, ища женщину, но так ее и не увидела.
Сын лаял на детской площадке, призывая ее поиграть в прятки. Мать повернулась лицом к солнцу и завыла, потом рванула к нему.
Ты не поверишь, сказала она вечером мужу по телефону.
Ммм? рассеянно спросил он.
Утром на крыльце лежала груда мертвых животных.
Что, прости?
Кроликов, белок, видимо, мышей. На вершине – енот, добавила она и радостно рассмеялась.
Очень странно, сказал муж, и она ответила: да, странно, но вместе с тем забавно.
С тобой все в порядке? спросил он.
Прекрасно себя чувствую, ответила она. – Мне уже несколько месяцев не было так чудесно!
Ну, это хорошие новости, сказал он.
Да ну? – спросила она, смеясь. Разве это хорошие новости для тебя?
Что ты хочешь этим сказать? спросил он.
Она смеялась, и смеялась, и смеялась.
Дорогая В. У.!
Я думаю о том, что действительно важно в жизни. Я понимаю, что это не оригинальный вопрос, но все же хотела бы поделиться с вами своими идеями, на случай, если и вам приходили в голову подобные мысли.
До того как стать матерью, я никогда не мечтала о семье или даже о браке. Все мои фантазии были о комнатах музея, где отдается эхо, о сверкающих полах и белых стенах, о священной тишине, присущей таким пространствам, и о своей работе в этом пространстве. Вот какими были мои фантазии.
В детстве они были довольно размытыми, но с годами становились сложнее, конкретнее. Я представляла будущую себя с дорогой стрижкой, короткой челкой и в модных очках, залитую солнцем студию, где воплощаются в реальность интересные проекты. Друзей, у которых безупречный вкус и по любым вопросам – свое мнение, поездки в Европу, летние резиденции и так далее. Ладно, не буду вас слишком этим утомлять. Скажу только, что вот о чем мечтала всю свою жизнь.
Но – мое тело. Но – ребенок. И да, материнство, несмотря на мои протесты, доставило мне огромную радость, быть матерью чудесно, мило, очаровательно – но в залитой солнцем студии нет места для ребенка. Или лучше будет сказать, в моем доме с ребенком нет места для искусства. Как будто все мои фантазии рухнули. Стены пусты, и я в них тоже пуста.
Все это я хочу свести к вопросу: за что должна бороться женщина? Учитывая ее ограниченные ресурсы, ограниченное время, энергию и вдохновение, за что стоит бороться? За искусство? По большому счету это иногда кажется таким бессмысленным, даже эгоистичным. Навязывать свою точку зрения на мир – кому это действительно нужно, особенно когда ребенку срочно требуется мать?
У меня нет никаких ответов, кроме одного: искусство кажется мне не менее важным, чем материнство. Без него я не чувствую себя собой. Не чувствую себя человеком.
Достаточно ли это важная причина посвятить ему себя?
М. М.
На двери повсюду царапины. Уголки книг пожеваны. Одна из подушек порвана. Мать не отправилась в город, вообще не выходила из дома; она и не хочет. Они с мальчиком лепили из пластилина, пекли пирог, танцевали под песни в гостиной. Все ее тело покрыто волосами. Кошка – пушистый хвост, гибкий живот – неотразима. Она обожает бегать, бегать и бегать с мальчиком по лужайке. Они ловят мяч. Бросают мяч.
Давай заведем собаку? – спрашивает она мальчика, и он отвечает: да.
Может, сначала спросим папу, говорит она, а потом говорит: а может, и не спросим.
Они идут в хозяйственный магазин по соседству, покупают лакомства для собак и блестящую миску из нержавеющей стали, которая ей очень нравится. Едва они приходят домой, она наливает в миску воду и пьет, мальчик смеется и тоже пьет. Теперь он хочет пить все свои напитки из собачьей миски, как настоящая собака, и она тоже. Они делятся с кошкой, потому что они хорошие собаки.
Она становится лучше как мать, потому что становится лучше как собака! Собакам не нужно работать. Собак не волнует искусство. Почему это раньше не приходило ей в голову?
Ей нравилось быть собакой, потому что собаке можно лаять и рычать, и не нужно оправдываться. Можно сколько угодно бегать. Можно не становиться никем: быть только телом, инстинктом и стремлением. Только голодом и яростью, жаждой и страхом. Больше ничего. Она может вернуться к состоянию пульсирующей первобытности. У нее была такая свобода, когда она рожала: она кричала, ругалась и, если бы могла, убила бы кого-нибудь. Ее муж чуть не потерял сознание от шума, который она издавала. Так он и сказал: