шума, который ты издавала. Какое-то время она лежала, подняв ногу в воздух. Доула сказала ей, что может развернуть ее в такую позицию, чтобы помочь ей вытолкать ребенка, если мать не может сама, но мать знала все инстинктивно. Она следовала за своим телом. Что еще? Если она не могла быть частью мира амбиций, денег и карьеры, она могла оставить его позади и погрузиться в дикость своих самых сокровенных мечтаний, желаний своего тела. Больше не нужно читать о том, кто в каком шоу участвовал. Больше не нужно ругать себя за то, что она не пытается. За то, что каждый день планирует вернуться к своей работе и каждый день терпит неудачу. Она просто уступала тому, кем, по ее мнению, была призвана быть – животным, опекающим своего детеныша, не имеющим других желаний и забот. Ну и что же? Она чувствовала, как волоски пробиваются из каждой поры ее тела.
Она залаяла от счастья, мальчик тоже залаял и поскреб ее затылок.
«Кто сомневается, какие загадки и тайны несут в себе женщины? – так начинался отрывок, который она читала в тусклом свете лампы, прежде чем уснуть на кушетке после долгих собачьих игр; мальчик в одном подгузнике спал на коврике в гостиной.
Кто может представить себе, какие подвиги и безрассудства совершали женщины? Совершенно невообразимые при образе жизни, который они вели с самого начала истории человечества. Женщина, доведенная до предела, будет задействовать все свои способности, все свои навыки, биологические инструменты и уловки, имеющиеся в ее распоряжении, не только для того чтобы выжить, но, более того – если растит потомство, – чтобы обеспечить лучшую жизнь этому потомству. Таким образом, сила матери преобладает над силой бездетной женщины, поскольку матери – особенно матери младенцев и очень маленьких детей – занимают своеобразное промежуточное пространство между людьми и животными. Они находятся именно в этом пороговом потустороннем мире, где мы можем обнаружить многих из самых интересных для нас женщин-волшебниц. В этом пространстве их силы наиболее велики, а их конституция наиболее изменчива и создает непревзойденный потенциал.
Вжавшись в диван, мать изо всех сил моргала, чтобы не уснуть, потому что слова, казалось, выходили откуда-то из глубин ее собственного сознания, пусть даже были написаны здесь, на бумаге.
Возможно, самое странное: большинство женщин-волшебниц не осознают своих способностей и переходят в сферу магии безо всякого резкого разрыва с прошлым. Для них путешествие в магический мир так же естественно, как дыхание, как погружение в сон. Переход из мира известного в мир неизвестного часто происходит неосознанно, но сознательно или нет, это знаменует начало того, что Кволо называют ага, или второй жизнью».
Муж вернулся домой в пятницу вечером. Было позднее лето, такое позднее, что, приглядевшись, можно было увидеть, как листья меняют цвет. День был чудесный, и даже после пятичасовой поездки он был в хорошем настроении, потому что – почему бы и нет?
Боковая дверь-ширма была не заперта, а тяжелая дверь за ней – приоткрыта, летом они часто ее так оставляли. Бриз задувал в раскрытые окна, в гостиной тихо играла музыка.
Привет, сказал он, сбрасывая обувь, поставил у раковины чемодан. В кухне было прибрано, в темной ванной пахло отбеливателем. Кровати были заправлены, полы – пропылесошены. За кроватью стояла новая собачья будка, в ней лежали одеяло и подушка. Никакой разбросанной по полу одежды, как обычно. Никаких раскиданных по дому игрушек. Сумерки дышали в раскрытые окна, покачивая прозрачные шторы.
Он прошелся по дому, зовя жену. Солнышко, повторял он, ты где?
В гостиной он обнаружил мальчика, чистенького и счастливого, в одном подгузнике, сидевшего рядом с собакой, которая развалилась на ковре. Собака была огромная, покрытая густым серебристо-черным мехом и, скорее, напоминала волка. Она приоткрыла один глаз и посмотрела на мужа.
Детка, где мама? спросил он. Мальчик хлопнул в ладоши и засмеялся.
Собака! радостно прокричал он, обнял слабыми ручонками шею животного и положил голову ему на грудь. Собака поднялась, увидев, что муж приближается к ней и поднимает руки вверх, будто его грабят.
Хорошая собака, сказал он. Хорошая.
Собака обнажила зубы, тихо заворчала. Потом резко вскочила и рванула в заднюю часть дома, к французским дверям, оставленным открытыми, на лужайку, туда, где долгий день сгущался в сумерки. Ребенок вопил от счастья. Муж выбежал следом за собакой. Жена, думал он, идя навстречу наступающей ночи, должна быть где-то рядом.
Два
Она слышала вдалеке голос мужа, но она уже не была той женщиной, матерью и женой. Она была Ночной Сучкой, и, черт возьми, она была просто потрясающей. Ей казалось, именно этого она ждала очень, очень долго.
Держась в тени, она наметила свой путь. Она шла по петуниям, аккуратно посаженным вдоль дома через улицу, где жил ее сосед по имени Стэнли, который голосовал за республиканцев и никогда никому не одалживал инструментов из своей обширной коллекции, который никогда не здоровался, когда она проходила мимо, который ухаживал за своей травой, будто нянчил ребенка, и не терпел, когда ее сын хоть немного наступал на эту траву. Сосед, который, скрестив руки на груди, таращился на ребенка, когда мать отчитывала мальчика и просила его подойти к ней, который даже не улыбнулся, когда она извинилась и попыталась пошутить.
Его сраная трава, думала она, сев на корточки возле его дома и испражняясь. Оборвав траву рядом с кучей дерьма, она подошла к краю зеленого пространства, где Стэнли выложил на пятнистую землю свежие семена, сгребла их и бросила на тротуар. Она шла по лужайкам и вдоль заборов, прячась от света фонарей, шла к тоннелю под железнодорожными путями, к маленькому парку вдоль маленького ручья. Она знала, что здесь на скамейках спят бездомные, и однажды, проезжая мимо на велосипеде, наткнулась на компанию молодых людей, пускавших по кругу косяк. Обычно она старалась не ходить в этот парк, потому что боялась того, что может с ней там произойти, но сегодня это было единственное место, где ей хотелось оказаться. Ее сердце колотилось, когда она вдохнула запахи животных и вонь людей на скамейках.
Я могу разорвать им глотки, пока они спят! – думала она, и чувство собственной власти кружило ей голову. Она была ошеломлена собственной силой. Она купалась в собственной жажде насилия. Ей хотелось выть, но она молча кралась по тропинке, ведущей к лесу, ступая осторожно, чтобы не издавать ни звука. Где-то на задворках ее сознания тек холодный лесной ручей, и она думала о его ночной прохладе и мощном, беспощадном потоке. Она ощущала близость с этим ручьем.
В лунном свете она наблюдала ночную жизнь, прежде скрытую от ее чувств. По листьям ползли жуки, высоко в ветвях щебетала птица. Под деревьями и старой листвой пробиралась к мыши змея, и воздух рядом с ней чуть колебался. Ночь шелестела и урчала, сам лунный свет, казалось, вибрировал и возвращал к жизни все предметы до единого.
Она застыла, увидев у тополя кролика. Шерсть на ее шее встала дыбом, она обнажила зубы. Подняла и опустила одну руку, следом вторую. Ее движения, медленные, выверенные, стали почти механическими. Она хотела быть тенью, трепетавшей и порхавшей в лучах света.
Кролик повел носом, ухом, и прыгнул в темноту. Все мускулы ее тела напряглись и взорвались движением. Она бросилась за зверьком в кусты и ухватила его за заднюю ногу, прежде чем он успел исчезнуть в зарослях шиповника.
Она впилась ему в шею зубами, и маленький зверек выдохнул ей в рот. Она бешено затрясла его телом туда-сюда. Ее глаза загорелись, она швырнула кролика на землю, чтобы увидеть, будет ли он шевелиться, подняла с земли, вновь затрясла.
Мускус его страха! Тепло его крови!
Податливость его черепа, который она размозжила зубами!
Она несла мертвое животное во рту сквозь ночь, пока не оказалась за своим домом, в самом дальнем углу лужайки, где вырыла неглубокую яму, чтобы закопать там это существо, свое сокровище, свою добычу.
Потом она прошлась по лужайке, чувствуя запах того места, где ее сын лежал в траве, его путь от двери до лужайки, места, где его руки коснулись синего шара, все еще лежавшего сбоку от дороги. Она почувствовала запах грязи и автомобильных шин. Она почувствовала запах ступенек, где кошка любила сидеть на солнышке, понюхала дорожку, по которой кошка выходила во внутренний дворик, и проследовала по запаху к своему любимому месту под яблоней. Там особенно остро ощущались запах ранеток и призрачные ароматы бурундуков, белок и птиц. Она каталась по траве, собирая на себя все эти запахи, и стонала от радости, а потом пошла к компостной куче и маленькому саду камней, где она любила сажать весенние цветы, где был ее запах, ее человеческий запах – она сразу его узнала.
Если бы она только знала, в чем нуждалась все это время – больше, чем в медицинской помощи и психотерапии, больше, чем в способности выбрать счастье или изменить свое отношение, – в том, чтобы вонзить свои острые зубы во что-то живое, истекающее кровью, и почувствовать, как его сущность истощается, пока оно не станет просто гниющим неподвижным предметом!
Нет, у нее не дефицит железа, не вспышка истерии. С ней все в порядке. Ей нужна была только одна ночь. Одна ночь насилия, вот и все. Одна ночь, в которую она не будет заботиться о том, что о ней подумают, сможет гадить, куда ей заблагорассудится, не принадлежать ни одному живому существу и быть только телом, которое движется в темноте, тенью, призраком самой себя, подчиняться лишь приказам этого тела.
Уставшая, она свернулась клубочком в траве и уснула.
Голая и мокрая от росы, утром после своих полуночных приключений она проснулась с чувством ошеломляющего довольства собой, до сих пор неизвестного матери – или, лучше сказать, Ночной Сучке. Солнце озаряло город, заливало задний двор чистым, ровным светом. Каждая травинка блестела. Каждая птица пела.