Канонада прекратилась, за спиной было тихо, но преследовало смутное беспокойство. Глеб тревожно ёрзал, не мог найти подходящую позу.
– Поехали что ли, товарищ лейтенант… – не уверенно сказал Кошкин. – Ерунда осталась… Проскочим открытый участок. А в лесу машину бросим, а то свои же постреляют, когда мы на немецком драндулете к ним завалимся.
Шубин колебался, поглаживал шишку рычага, что-то не давало перевести её в требуемое положение, рука немела.
– С Богом, товарищ лейтенант! – вздохнул Шлыков. – Прорвёмся!.. Сами посудите: пешком побежим через поле – ещё хуже будет. Во-первых, устанем…
– Ладно, заткнись, Пётр Анисимович, – сказал Шубин и покосился на помрачневшего Герасимова, тот выглядел непривычно задумчивым даже каким-то грустным: – Всё в порядке боец?
– Всё отлично, товарищ лейтенант! – разведчик вздрогнул, лицо озарилось преувеличенно бодрой улыбкой. – Поехали!.. Представим на минутку, что Бог существует, а дождь – ерунда, и не такое видали…
В одном эти люди были правы: тащиться пешком тоже не выход. Места для разгона было больше, чем достаточно, в низине дорога оказалась ровной. Немецкая машина разогналась до восьмидесяти километров в час, колючие капли стучали как иглы, вызывая болезненные ощущения, пелена стояла перед глазами – дорога просматривалась лишь метров на пятьдесят.
Дай мне лес прятался за серой пеленой, дорога и загнулась, машину стало бросать. Свистел свирепый ветер. Герасимов ахнув, схватился за голову – сорвало пилотку. Снова прямо, машина неслась, набирая скорость, это было очень рискованно – малейшее препятствие на пути и все покатятся, но выдержка отказала, чувствовала голова.
Автоматная очередь ударила справа – пули вспахали землю перед колёсами. «Пригнуться!», – ахнул Шубин и сполз под сидение.
Справа засел пулемётчик, что там было справа – никто не видел, какой-то вал да полукустарник, мелькали неясные силуэты. Сумрак прорезали вспышки: одна была наиболее яркой – единый пулемет вермахта MG-34. Случилось то, чего боялись – это были именно немцы, видно поняли, кто находится в их машине. Если имели бинокль, то всё объяснимо.
Закричали люди, за спиной прогремела очередь. Кошкин рассчитывал в кого-то попасть. «Кому было сказано: пригнуться? – Шубин матерился в полный голос. – Прекратить огонь!.. Всем лечь!». Ленточка дороги виляло перед глазами, он с трудом в неё вписывался. Пулемётчик продолжал трудиться, осыпая «Кюбельваген» свинцом: пули пробивали борт, скрежетало железо.
– Товарищ лейтенант, проскочим!.. Лес рядом! – взвыл Герасимов.
Теперь стреляли в спину: пули рвали скатанный, брезентовый чехол, отвалился задний бампер. Это был форпост, он возвышался над местностью и был оборудован самым лучшим образом. В ясную погоду его бы вычислили не выезжая из леса – медвежью услугу оказала погода. Но лес уже был рядом. Может не всё так плохо? – в лесу противник отсутствовал, иначе бы уже встретили. За спиной надрывался ППШ – не желали товарищи лежать и трястись от страха.
Машина влетела в лес и огонь со стороны вражеского аванпоста начал затихать. Вдогонку не бросятся – там от силы человек пять. Из капота валил дым, мотор шипел как подгоревший борщ. Дорогу Шубин уже не видел– сплошная дымовая завеса. Машина петляла, взлетала на кочках, заорал Серёга Герасимов– чуть не врезались в дерево, Глеб резко выжал тормоз, за крутил баранку – автомобиль ушёл с дороги, ломал кустарник.
Немецкая техника, в принципе, нареканий не вызывала, все работало исправно. «Кюбельваген» наехал на мощный куст, встал на дыбы и застыл в позе памятника – завершилась очередная увеселительная поездка. Люди кашляли в дыму, покидая машину, Глеб спрыгнул на землю, волоча за собой ППШ, резкая боль отдалась в коленях, протестовало тело против скотского обращения. От опушки отъехали метров на двести, во все стороны простирался лес. Шубин выбежал на дорогу, присел на корточки – отсюда виднелась опушка. Погоня отсутствовала, в чём не было ничего противоестественного. Он побежал обратно.
– Пётр Анисимович, вылезай!.. Чего застрял, задумался? – хрипел Кошкин, теребя товарища.
Шлыков сидел, опустив голову, потом начал заваливаться – в груди похолодело. Все трое застыли не веря глазам: липкая гадость поползла по членам, с подбородка красноармейца капала кровь. Кошкин, шмыгая носом, стал его приподнимать, отшатнулся – пуля попала в район подбородка, сломала челюсть, глаза были серые, мутные, словно не настоящие. Смерть настигла мгновенно – Шлыков даже не понял что это конец…
– Как же так, товарищ лейтенант? – потрясенно шептал Кошкин. – Может он того… ранен?..
– Нет у нас больше, Петра Анисимовича! – со злостью выплюнул Шубин. – Хороший был солдат и человек был хороший. Мужики, вытаскиваем его нельзя оставлять в машине – немцы нагрянут, будут глумиться над телом.
Шубин снова побежал на дорогу, стал осматриваться. Противник не спешил – не знал, что машина встала так быстро. Подбитый «Кюбельваген» дымил как паровоз – из капота вырывалась оранжевое пламя, как-то подозрительно запахло горючим, снова холодок струился по позвонкам. Шубин рычал: «Поторопись!.. Чего вы там возитесь?».
Из дыма вынесли безжизненное тело, Шубин бросился помогать – погибшего потащили к ближайшим кустам.
– Лёха, выше поднимай, – хрипел Серёга. – У него же голова по земле бьётся.
Машина взорвалась, когда отдалились метров на сорок: волна горячего воздуха ударила в спины, придала ускорение, сжилось пламя и сразу же угасло. Разведчики несли покойного, не замечая как сильный дождь стучит по головам. Он загасил пламя, не дал ему перекинуться на лес. Шубин поторапливал: «Бегом из опасной зоны!». Потом лежали в траве, кашляли, хватались за животы. Мертвого красноармейца завернули в плащ палатку, поместили в яму под вывернутую осину, импровизированную могилу забросали ветками, нагребли листвы. Потом провалились в оцепенение, мрачно смотрели на скрюченную руку, торчащую из могилы, Герасимов подполз на корточках, стал прятать её внутрь, но рука опять вылезла, словно мёртвый Шлыков передавал последний пламенный привет.
– Я знаю, что он хочет сказать, товарищ лейтенант, – прозрел Кошкин. – Ну точно же, как мы забыли!.. Где его вещмешок?.. Кто помнит?..
Вещмешок Шлыкова остался у машины, не успели опомниться, а Кошкина и след простыл, затряслись кусты. Вернулся он быстро, семенил, оглядываясь, бросил на траву фляжку с коньяком.
– Немцев там нет, товарищ лейтенант. Но в лесу услышал крики… Надо уходить.
Ещё один рывок – метров триста. Дождь не унимался, а кроны деревьев создавали неважный навес. Наступал предел физических и моральных сил. Красноармейцы влезли под пышную ель вконец обессилевшие, мокрые как суслики, кашель не давал продохнуть, мешались вещмешки с разобранной радиостанцией, но выбросить не могли – государственная собственность, её положено лелеять и беречь, эту станцию уже ненавидели всеми клеточками.
– Фляжку по кругу… – про стучал зубами Глеб. – Да не жадничать… пьём мелкими глотками, поминаем Петра Анисимовича.
Коньяк был отборный – герр Кальцмана тоже помянули добрым словом: фляжку наполнил до верха, а даже не пригубил. Добротное пойло растекалась по венам, вливало силы – в организме стало тепло и жизнь уже не казалось таким дерьмом. Возможно именно коньяк уберёг от осложнений с простудой и прочих удовольствий – вроде воспаления лёгких.
Дождь пошёл на убыль, начался вечер, серые тучи излили из себя всё, что принесли и теперь висели над головой как пустые бараньи курдюки. Земля превратилась в кашу, чавкала под ногами.
Смеркалось.
Бежать не могли – тащились как подраненные лоси. Непогода препятствовала боевым действиям, но к сумеркам снова разгорелась канонада: гулко ухала дальнобойная артиллерия. Какофония звенела в ушах, на её перестали обращать внимание, потом стало тихо, ну и это отметилась мимоходом. Тишина, как и грохот канонады, могла означать что угодно.
Плотная изморось висела в темнеющем воздухе. Группа шла по ничейной земле – здесь не могло быть войск. Буреломные леса сменялись дебрями кустов, учащались канавы, остро тянуло аммиачными испарениями. Теперь приходилось выверять каждый шаг, чтобы не сверзиться в трясину. Мокрая одежда вставала колом.
Впереди возникла речка по видимому мелкая, заваленная топляком, шириной не больше десяти метров. За рекой вздымался склон, на его вершине, среди деревьев, выделялись утлые постройки – возможно, за рекой была деревня. Искать подходящее место для переправы было некогда – настанет темнота и уже точно не переправишься.
– Вперёд мужики!.. Вооружайтесь шестами, проверяйте глубину. Пройдём – мокрее уже не станем.
Люди брели по воде, путались в топляке, перелезали через деревья, загромоздившие русло. Ахнул Кошкин, уйдя под воду – нашел таки свой омут. К нему метнулись вдвоем, схватили за шиворот, тянули как «лебедь, рак и щука» пресловутый воз. Герасимов тоже оступился – душевно хлебнул! С приключениями выбрались на отмель, двинулись к берегу. Почти стемнело, пока бултыхались.
Тянулись по склону, точно инвалиды, но когда пролаяла автоматная очередь – все дружно повалились, схватились за оружие. Пули прошли над головой, застонал Кошкин – что, опять? – это же не сносно! Спрятаться было негде, но с каких, интересно, пор немцы сидят в засадах с советскими ППШ, которые только начали поступать в войска.
– Эй, кретины!.. Прекращайте!.. Своих перебьёте! – вскричал Шубин. – Совсем умом тронулись?
А чего вы тут ходите? – последовал с косогора невозмутимый ответ. – Все наши уже дома, а по лесу шатаются только чужие.
– Ну, это Петруха, не совсем так… – возразил невидимый соратник. – Окруженцы часто по лесам болтаются, разведка опять же…
– Вот именно! – проворчал Глеб. – Лейтенант Шубин, разведка 845-го полка. Со мной мои люди, возвращаемся с выполнения задания. Мы правильно пришли?
– Правильно, товарищ лейтенант! – засмеялся боец. – Деревня Краснуха тут, бывший колхоз «Красная заря». В ней мы и стоим… Я вас сразу узнал, только не был уверен.