Обстрел оборвался и над деревней зависла тоскливая тишина. В соседней трещине кто-то завозился, жалобно закряхтел. С обратной стороны было тихо – окоп засыпало землёй. Глеб припустил туда на корточках, стал руками откапывать тело: Серёга Герасимов лежал на животе и не подавал признаков жизни. Сжалось что-то в груди: голова разведчика была повёрнута, лицо измазано землёй. Глеб схватил его за шиворот перевернул – нет, только не это! – размахнулся, хлестнул по щеке – голова дёрнулась, словно током пронзило туловище. Глеб отпрянул: Серёга изогнулся, издав пугающий звук из самого нутра, резко сел, выпучил глаза и полным психом уставился на командира. На миг показалось, что сейчас он схватит лейтенанта за грудки и вонзится зубами в горло, пришлось повторить оплеуху – клацнули зубы, Герасимов шумно выдохнул, потряс головой…
– Ты вернулся, салют мальчишу? – спросил Шубин, чувствуя как разверзается собственный оскал – приятно вместо трупа обнаружить живого человека.
– Воистину салют, товарищ лейтенант! – спотыкаясь пробормотал Серёга. – Даже не понял, что случилось…
– А то и случилось, что теперь долго жить будешь! – Шубин засмеялся, но быстро понял, что со смехом что-то не так, когда Серёга опять со страхом на него уставился.
Над рекой зависла забористая ругань, замелькали физиономии «шахтёров», снова заработали сапёрные лопатки.
– Уфимцев, ты жив?
– Жив, товарищ лейтенант! – сержант говорил так, словно вытаскивал из горла длинную змею.
– Доложить о потерях!
– Мурашко убили, Ушакова, остальные вроде живы, во всяком случае ругаются.
Земля скрежетало на зубах – такие парни уходят, где новых брать?
– Приготовиться к бою!
– Ага, у меня тоже имеется чувство, что сейчас пойдут, – прокряхтел широкоплечий красноармеец Боровой, буравчиком вкручиваясь в свой окоп.
Появление противника долго ждать не пришлось: за кустами заработали моторы грузовых автомобилей; высаживалась пехота; покрикивали младшие командиры, посылая подчинённых в нужное направление; кто-то возился под обломками моста. Шубин всмотрелся: красноармеец Затулин прилаживал за уцелевшей опорой ручной пулемет, ему ассистировал какой-то чумазый черт, до того испачканный, что не поймёшь кто. Трещали сучья, мирно беседовали люди, немцы шли по кустам – у них хватало ума не светиться на дороге. Кто-то засмеялся, двое или трое заговорили наперебой.
– Товарищ лейтенант, разрешите вопрос, вы не слишком заняты? – прошептал обустроившийся неподалеку Вершинин.
– Валяй, боец!..
– Всегда интересно: о чем беседуют немцы когда идут в атаку? Они же так увлечённо всегда говорят, словно не в бой направляются, а в гости. Вы же знаете немецкий, должны понимать…
– Да ни о чём, Вершинин… – поневоле стало смешно. – Страх свой заговаривают, храбрятся, делают вид, что мы им все до лампочки. О бабах трындят, которые у них «Фатерляндии» остались. О том, что ели на обед, о качестве российских дорог, о губительным для них климате, о том, что полевая почта работает с перебоями. Иногда жалуются на вшей. Общительные они, Вершинин, любят болтать на отвлечённые темы. А если шнапсом подкрепиться перед атакой, то и вовсе хорошо.
Фигуры вырастали за кустами, за мятыми головками камышей, их было много. Пехота приблизилась, пространство на дальнем берегу стало серым от солдатских шинелей. Пехотинцы были полностью экипированы, тащили на себе амуницию и вооружение, поблёскивали каски специфической формы. Немцы подходили ближе, а у реки стали залегать, двое высунулись на дорогу, потом переглянулись, словно ждали выстрелов, злорадно оскалился плечистый пехотинец с короткими ногами.
– Не стрелять! Вершинин, передай по цепочке.
Солнце прорвало пелену облаков, озарило округу, окрасились шапки безбрежного кустарника, забегали блёстки по воде, это был Божий дар: теперь немцы шли, но солнце ослепило им глаза. Пехота накапливалось в ивняке, стихли голоса, солдаты щурились, прикладывали ладони к козырькам – что они видели? – шило в мешке, конечно, не утаишь.
– Огонь! – прокричал офицер.
Ударил ружейно-пулемётный залп, включился пулемётчик, разлёгшийся справа от дороги. Пули кромсали крутой склон, выбрасывали куски глины, подняли вереницу фонтанов на косогорье. Выдержка бойцов была на высоте – никто не ответил.
– Прекратить огонь! – крикнул офицер.
Началось самое интересное: немцы осторожно выбирались из укрытий, спускались к берегу, большинство несло карабины «Маузер», но кое у кого наблюдались автоматы. Несколько человек вошли воду, стали воевать с топляком, загромоздившим русло – вода им была по колено и пехотинцы быстро дошли до середины. Один не удержался на сильном течении, оступился и с головой погрузился в воду, вынырнул, ошарашено завертел головой, бросился ловить утонувший карабин. Товарищи шутливо комментировали: мол, наш Зимун, завтра в баню не пойдёт – он уже помылся.
«Никто из вас, черти, завтра в баню не пойдёт! – со злостью подумал Глеб. – Грязными сдохните!».
Ещё несколько человек вошли в воду, стали переправляться, держа карабины над головой. На берег высыпало ещё человек тридцать – люди мелкими партиями спускались в реку, кто-то смеялся: «Это вам не Днепр, господа!»
Шубин затаил дыхание, плавно оттянул спусковой крючок – очередь стала сигналом: свинцовый сквозняк загулял над водой, такого не ожидали. Двое уже переправились и отфыркивались, стоя по щиколотку в воде, они упали первыми. Пули веером шли над рекой, поражали человеческие тела. Тем, кто был уже по пояс повезло меньше прочих – они погибли один за другим, но далеко не уплыли, цеплялись за коряги и перекрещенные стволы топляка. Испуганно орала бездонная глотка: солдат нырнул, наивно вообразив, что спасётся под водой и снова появился на свет – уже мёртвым. В считанные секунды на стремнине никого не осталось, остальные бросились назад, а те, кто ещё не вошёл, в воду открыли беспорядочный огонь. Смешалось вражеское войско: кто-то не выдержал, попятился, потом пустился наутёк в кусты. Пули вырывали людей из солдатской массы, сквернословил офицер, прячущийся за спинами своих бойцов, призывал подчинённых идти через реку, выполнить наконец свой священный долг перед Великим германским рейхом.
Два десятка солдат бросились в воду, стреляя на ходу, они спотыкались, но упорно шли: бледные как призраки, с трясущимися лицами. Разведчики расстреливали их в упор, Глеб ловил в прицел белое как мел лицо белобрысого парня, тот сильно переживал, с уголков губ сочилась слюна – пуля от бросил его на коллегу, он зацепился за корягу задней частью ворота, всплыли ноги. Долбил МГ, нанося урон людям Шубина, что-то выкрикнул сержант Уфимцев, спохватился Затулин, засевший с пулемётом за опорой, перестал выкашивать пехоту в воде, перенёс огонь – пули вспахали пустую дорогу, потом отправились правее, затрясли кустарник. Покатилась краска по высокой траве – пулемётчик заткнулся. Для выживших немцев это было не самой лучшей новостью.
Атака захлебнулась, часть солдат ещё шла вброд, двое вырвались вперед, бежали к берегу, высоко подбрасывая ноги. С косогора полетела граната – смельчаков отбросило назад в реку. Немногочисленные выжившие побежали обратно, выбрались на берег, где большинство из них полегло под градом пуль. Подставился офицер: дёрнулся, чтобы поймать сбитую пулей фуражку и зарылся в камыши. Уцелевшая пехота откатилась в ивняк, какое-то время оттуда стреляли, потом прекратили это бессмысленное занятие. На поле боя осталось порядка полусотни трупов: они лежали на подходе к кустам у самого берега; часть тел уплыла по течению, вырвавшись из лап вездесущего водяного; остальные зацепились за коряги, ветки деревьев, плавно колыхались в воде. Это создавало жутковатое ощущение.
– Выкусили, падлы! – завизжал с советского берега Шуйский и злорадно засмеялся.
– Не вставать! – протрубил Шубин. – Это только начало, сейчас опять пойдут. Уфимцев!
– Да, здесь я!
– Докладывай!
– Мне трудно судить, товарищ лейтенант, сами сказали – не вставать. У нас есть потери: Мжельский, Уваров, Лимясов.
– Ермаков убит, товарищ лейтенант, – прокричали с правого фланга. – Он рядом с Затулиным находился, а теперь вон, в реке плавает.
– Седых ранили в ногу, – крикнул кто-то. – Его Курганов перевязывает. Плохо парню, но вроде не умирает.
Хоть не спрашивай ни о чем – каждая потеря, как ножом по горлу. Шубин покосился влево: красноармеец Вершинин лежал на боку, в в искривлённой позе, сжимал рукоятку трофейного автомата, глаза неподвижно смотрели в землю, обрастая трупный мутью, на комбинезоне расплывалось бурое пятно. Ещё минуту назад этот парень задавал вопросы, хотел все знать, был полон сил и решимости – смерть была рядом, постоянно дышала в затылок, но почему не брала?
– Ещё Вершинин погиб, – пробормотал лежащий дальше Шперлинг.
Да уж, не слепой, трудно не заметить.
Взвод потерял как минимум семерых, что будет дальше? Немцы не идиоты, чтобы снова соваться в лоб, будут искать обходные пути. Пусть потеряют время, но переправиться через речку и ударят с фланга, или, что ещё хуже – с тыла, или снова заговорит миномётная батарея и теперь уже будет стрелять не по площадям, а по конкретным целям. Впрочем последнее вряд ли – батарея отработала боезапас, а новый ещё надо подвезти.
– Товарищ лейтенант, не пора ли сваливать?.. – как-то смущён выкрикнул Шуйский. – Обойдут нас скоро. В деревню надо отходить…
– А может ещё повоюем? – засмеялся Герасимов с каким-то истеричным надрывом. – В самом деле «Фермопилы», товарищ лейтенант! Вон, сколько уже настреляли, царём Леонидом будете?
Средний из него царь… Шубин колебался: «Полк ушёл, но на своих маневренных мотоциклах немцы догонят его за час, сомнут арьергард, истребят раненых… Эх, ещё бы немного простоять…».
Вторая попытка ворваться в деревню была умнее: обходные пути немцы не искали, а если не так? – у бойцов Шубина всё равно оставалось время. Пехота накопилась в камышах, причём накопилась плотно. Фашисты залегли, открыли массированный огонь по дальнему берегу: пули швыряли грязь, изменили облик косогоры, поднять голову было невозможно.