Возможность питаться регулярно стала нормой. Мы перестали бояться голода и даже научились над ним шутить! Подумать только, у сыновей блокадников в лексиконе то и дело проскальзывали фразочки вроде «бухенвальдский крепыш» и «голодающий с Поволжья»! Но куда подевались все юмористы, когда полки в магазинах опустели? Как верно подметила Регина Спектор: «No one laughs at God in a hospital. No one laughs at God in a war. No one’s laughing at God when they’re starving or freezing or so very poor». Всем внезапно стало не до смеха. Жуткое осознание того, что голод вернулся, накрыло континенты. В день, когда слухи подтвердили на официальном уровне, я с ужасом вспомнил детство, а еще – вновь задумался о Боге. Если его действительно нет, кто побудил желание бороться с угрозой, о которой я еще не знал?
– Всеволод, нужно ускориться! У нас почти не осталось времени, – однажды произнес мой патроновский куратор.
– Вы были в курсе, так? Вот почему заинтересовались мной! Но почему сразу не выложили карты на стол? – вслух возмущался я.
– Иначе ты бы не сумел расслабиться и творить. Ни к чему было сознательно крепить дамоклов меч над твоей светлой головой.
«И вправду, – подумал я тогда. – Играючи можно справиться с чем угодно. Даже с наступившим концом света».
– На каком этапе проект? Мы готовы к внедрению технологии?
– Нет, пазл еще не собран. Слишком много неизвестных в уравнении, нельзя так рисковать! Даст бог, к зиме разберусь окончательно. – Я держал оборону, хоть и понимал: на все про все у нас, дай бог, месяц…
Тихон не возразил, лишь кивнул понимающе и прошептал:
– Тогда, господин Осокин, вернемся к разговору о телохранителе.
– Вот еще! – усмехнулся я. – Не нужна мне охрана! Кого, черт возьми, я должен бояться?
Очаровательная наивность. Обескураживающая простота. Теперь же, сидя запертым в тесном подвале без окон и туалета, я кажусь себе выдающимся глупцом! И на кой было упираться? Окажись я капельку дальновиднее – не пришлось бы плакаться дневнику и сходить с ума потихоньку…
Тяжелая железная дверь зарычала и распахнулась. В бункер, где насильно держали Севу, вошел коренастый черноглазый мужчина. Молча подтащив стул, он уселся напротив пленника и украдкой взглянул на его записи.
– Ну что, надеюсь, там формула с расшифровкой, как мы просили? – бодро начал похититель.
– Мой ответ – по-прежнему «нет». Всего лишь краткое изложение моей истории, ничего больше. Писал от скуки, а над вашей просьбой даже не задумался, – издевательски пожал плечами Осокин.
– Знаешь, с тобой тут цацкаются лишь из уважения. Но я и мои коллеги умеем по-другому. Поверь, новый стиль общения тебе не понравится. – Здоровяк демонстративно хрустнул пальцами.
– Послушайте, мы же не в фильме «Заложница»! Что, к слову, жаль – замечательное кино! Лиам Нисон просто красавчик, вам так не кажется?
– Хватит зубы заговаривать, кретин! – Незнакомец шарахнул кулаком по столу. – Лучше напиши чертову формулу, и, даю слово, тебя не обидят! Пересидишь смуту, а после – уйдешь. А заартачишься – уф, туго тебе придется!
– Можете сломать мне каждый палец по очереди, но формулы не дождетесь, это моя принципиальная позиция. Слишком много работы проделано, слишком грандиозным вышел результат. Жизнь одного человека – ничто в сравнении с данным открытием, и плевать, если эта жизнь – моя… – Сева скучающе опустил подбородок на подставку из рук.
– Но почему? Откуда эта принципиальность? Если дело в деньгах, только скажи, мы утроим любой из твоих гонораров.
– Через пару месяцев банкнотами только подтереться останется. Хотя… давайте я еще подумаю? Желательно в тишине и одиночестве. – Узник демонстративно уронил голову на стол.
– Как скажешь, – холодно бросил тюремщик, поднявшись.
– Кстати, ужин сегодня будет? Завтрак с обедом мы как-то пропустили…
– Ты же подумать хотел? Так думай! На голодный желудок это всегда проще, – злорадно бросил мужчина и рывком закрыл за собой дверь.
В очередной раз Сева погрузился в безмолвие. Вернее, в какофонию из тревожных мыслей, рассуждений и споров с самим собой. Внешне невозмутимый парень внутри гудел от напряжения. Отчасти потому, что знал: скоро терпение людей, взявших его в плен, иссякнет, они пустятся во все тяжкие. Хватит ли Севе мужества противостоять им? Должен ли он вообще идти на такие жертвы? У шахматной партии, в которую вовлекли ученого, не осталось выигрышных ходов. Это и был тот самый цугцванг, в котором чем дальше – тем сложнее.
Урчание пустого желудка напомнило о том, что финальный выбор может оказаться на редкость сложным. Ведь как ни крути, даже самый упрямый на свете человек – раб своего тела, а значит, всегда подчиняется его приказам. Или умирает.
Как долго может обходиться без еды отдельно взятый человек? А миллионы людей? Рассуждать об этом – все равно что воображать марафон. Раньше или позже, на последнем дыхании или относительно бодрым, с улыбкой облегчения или гримасой страдания, каждый придет к финишу (если, конечно, не сойдет с дистанции досрочно). Это гонка, в которой нет победителей, а те, кому удастся протянуть подольше, лишь приумножат мучения. Будут умирать как все, просто чуть медленнее.
Лежа на узкой кушетке и глядя в потолок, Сева думал лишь об одном: ему не хватило дня, жалких двадцати четырех часов, чтобы сдать проект и, возможно, тем самым остановить катастрофу. Нелепое и досадное обстоятельство. А может, провидение? Что, если Осокин, сам того не ведая, ступил на запретную территорию и вмешался в промысел Божий? Вдруг все это изначально было задумано Всевышним, а любые попытки сопротивляться противоречат его воле?
«Забавно, как часто ты стал думать о Создателе, господин ученый», – усмехнулся Сева, коснувшись места на груди, где однажды болтался крестик. Та самая запись в дневнике, заметка про неверие в Бога – разумеется, ложь. Вернее, самообман. Еще точнее – попытка оправдать собственный выбор. Ведь далеко не всегда Осокин рассуждал с позиции атеиста-циника. Было время, когда он повторял: «Бог есть любовь, он же – весь мир».
Мальчишка верил истово. Молился выходя из дома, перед едой и до того, как уснуть. Он обращался к Господу в любой беде, в миг, когда требовалась защита, помощь или хотя бы смирение. Серьезность, с которой Осокин изучал Священное Писание, умиляла. В шутку ему даже прочили большой церковный чин, а потом случилось оно. Потрясение, что взорвало убеждения, как камень, брошенный в вазу из хрусталя. Юнец так и не смог простить Творцу равнодушия. Как следствие – ударился в науку, отыскав идеалы и ценности на замену.
Переписать картину мира оказалось несложно. Широкими мазками Сева закрасил все, перед чем благоговел однажды. И случилось это так давно, что из памяти напрочь стерлась эпоха праведности. А может, его лишь ненадолго укрыло пеплом, что бесследно сошел сейчас, в разгар великой бури? Новая краска потрескалась и облупилась. Парень отчетливо видел библейские сюжеты в происходящем. Он бесконечно думал о высшем смысле происходящего и способности Бога все наладить. Подобным образом, вероятно, мыслит каждый, кого поглотило несчастье. Осокин – в том числе.
Железная дверь застонала вновь. Похититель вернулся с полной тарелкой спагетти болоньезе. Исходящее паром блюдо приземлилось на хромой столик. От первых же ароматов рот Севы заполнило слюной, а живот мучительно свело.
– Привет, – выдохнул мужчина. – Надеюсь, трех дней было достаточно? Готов передать формулу, а после – отужинать как следует?
– Нет, – сухо бросил Осокин. – Считайте, что я на безуглеводной диете.
– Остряк! – хмыкнул преступник. – Но это ненадолго. Еще пара дней, и котелок у тебя варить перестанет. Тогда запоешь как миленький…
– Как тебя зовут?
– Что?
– Ты ведь расслышал мой вопрос, – закатил глаза Осокин. – Раз уж периодически заглядываешь в гости, представься.
– Не положено, – буркнул надзиратель.
– Кем не положено? На кого ты работаешь? Могу я с ними поговорить?
– Наглости тебе не занимать. Ну что же, если это принципиально, зови меня Казимиром.
– Ничего глупее не придумал? – Сева карикатурно сморщился.
– Думаешь, задайся я целью обмануть, выбрал бы такое дурацкое имя? Нет, представился бы Лёшей или, к примеру, Сашей. Но так уж вышло, что отец у меня большой поклонник Малевича.
– Любопытно… – Пленник через силу поднялся с кровати. – Что же, Казимир, расскажешь, зачем вам мои исследования?
– Чтобы их уничтожить, конечно. Ну, или найти антидот к этой отраве. – Зацепив макароны вилкой, Казимир дернул бровью.
– Благодарю за откровенность, но вы, право, что-то напутали. Яды убивают людей, а моя суспензия, наоборот, поможет им выжить.
– Ошибки нет, – покачал головой мужчина. – Как минимум, с нашей стороны. Ты взаправду создал токсин, способный погубить целую планету.
– О чем речь?
– В начале прошлого века на земле проживал один миллиард человек. На данный момент – свыше восьми. Как по-твоему, на сколько лет нам хватит ресурсов? Хотя нет, давай иначе: как быстро кончится кислород в лифте, что битком набит всяким отребьем?
– Вы ведь о людях говорите… – Сева наблюдал, с каким аппетитом ест его оппонент.
– Человек человеку рознь, – нагло улыбнулся Казимир. – И давай не будем лукавить, без одних этот мир обойдется, а без других только лучше станет.
– Звучит как неприкрытый фашизм.
– Бог с тобой! – рассмеялся мужчина. – Наций мы не выделяем, а вот отдельных людей – разумеется! И цвет кожи тут ни при чем. Единственный критерий – полезность. В конечном итоге ты либо двигатель прогресса, либо его кандалы.
– И вновь все упирается в деньги?
– Мимо. Деньги ничего не значат. Ты и сам это верно подметил. Мы всего лишь строим идеальное общество. Впрочем, идеал – это что-то недостижимое, а у нас есть верный план, реализация которого – вопрос времени.
– Мы… нас… с кем я вообще имею дело?! – постепенно заводился Сева.