– Неважно. Единственное, что действительно имеет значение, – твое будущее. Давай, хватай ручку, пиши чертову формулу. И поторопись, а то ничего не останется. – Очередной клубок спагетти, закрученных на вилке, отправился в рот Казимиру.
– Почему бы вам просто не убить меня?
– Это просьба? – неразборчиво бормотал Казимир.
– Нет, просто рассуждаю вслух.
– Во-первых, ты мог передать свои наработки коллегам, чего, согласно наблюдениям, не случилось, но кто знает? Во-вторых, мы все еще надеемся заманить тебя в наши немногочисленные, но весьма эффективные ряды. Босс точно обрадуется, он твой преданный фанат.
– Все окончательно спуталось! Я вам нужен как ученый?
– Разумеется. Будешь трудиться во благо хороших, состоятельных людей. Они в долгу, уж поверь, не останутся!
– И все-таки нет, – превозмогая слабость, произнес Осокин.
– Ладно. – Казимир развел руками. – Тогда до встречи!
– А поесть оставите?
– Конечно! – кивнул мужчина. – Вот, держи!
Нарочно уронив тарелку, похититель раздавил ее подошвой ботинка, а следом украсил окурками из жестяной банки. С болью созерцая глумление над едой, Осокин злился, но понимал, что все это – последствия его выбора. Того самого выбора, что он делает каждую минуту и что с каждым разом дается ему все сложнее.
Мировой кинематограф убедил нас в следующем: апокалипсис – штука мгновенная, он приходит нежданно-негаданно, посреди ясного дня, когда ровным счетом никто его не ожидает. Он словно вспышка, после которой толпу накрывает паника. Люди бегут, сбивая друг друга с ног, кричат и толкаются, каждый пытается спастись, но большая часть умирает мгновенно. Избранным счастливчикам удается найти укрытие, в котором они до конца дней своих выживают в нечеловеческих условиях.
В реальности все, конечно, иначе. Судный День наступает неспешно. Все не так драматично, но по-настоящему неотвратимо. Мировой продовольственный кризис не спровоцировал драк в супермаркетах. Никто не бился за последнюю буханку хлеба. Более того, полки магазинов не опустели. Вот только цены унеслись куда-то в стратосферу, мгновенно лишив среднестатистического покупателя его способности платить. Кризис развивался этапами. День за днем. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. В нем не было той пугающей динамики, что заставит толпу слететь с катушек. Но даже слепец понимал траекторию полета… оно же – падение.
В поисках выхода миллионы россиян решили попытать удачу в сельской местности. Там, где их соотечественники по-прежнему вели хозяйство, подолгу не выбираясь в город. Многим это казалось решением. Плохеньким, угнетающим, но все же решением. До тех самых пор, пока не выяснилось, что в отдельные регионы нашей необъятной родины смерть наведалась задолго до… Покосившиеся избы, заброшенные угодья и кучки спившихся маргиналов, последнее умение которых – отличать этанол от метанола, и то далеко не всегда.
Из времен года осталось лишь отчаяние, и было оно покорно-молчаливым. Будто все давно смирились с тем, что в истории человечества пришло время ставить точку. В тех самых экшен-фильмах, что взрастили поколения, спасением становился герой. Он самоотверженно летел навстречу метеориту, опускался на дно морское и даже прогрызал себе путь к центру Земли, чтобы расшевелить уснувшее ядро. Как бы иронично это ни звучало, у стремительно теряющих в весе людей тоже был свой герой, но сил на подвиг ему уже не хватало.
– А у пальцев вкус пальцев, ничего особенного! – Сева процитировал героя одного из любимых рассказов, медленно проводя ладонью перед лицом.
Голод, им овладевший, даже близко не был схож с тем, что толкнул Ричарда Пайна на поедание частей собственного тела, но история не просто так напомнила о себе. Осокин знал, что с каждым часом ему будет все сложнее противостоять искушению. А это значит лишь одно: люди, взявшие его в плен, одержат победу, он собственноручно передаст им наработки, сделает это за горбушку ненавистного черного хлеба или ложку кислых щей.
Резь в животе внезапно усилилась. Одной лишь мысли о еде (даже самой нелюбимой) хватило, чтобы организм взбунтовался. Корчась от боли, Сева осторожно скинул себя на пол и, превозмогая усталость, пополз. Он замер перед горкой холодных макарон вперемешку с окурками и битым стеклом и плотно сомкнул губы, сдерживая рвотный позыв. Окажись в желудке хоть что-то, его бы тотчас вывернуло, но за последние четыре дня там не было даже чая. Ученый добровольно отказался от лучших блюд. Включая то, что прямо сейчас отдавало табаком и, судя по хаотичному движению, служило пропитанием для целой колонии тараканов.
Резко выдохнув, Сева упал на спину и откатился как можно дальше. Спазм в районе солнечного сплетения казался невыносимым – так о себе напоминал некогда залеченный гастрит. Сложившись пополам, Осокин думал о том, что готов сдаться в любую секунду.
– Нужен план, мне просто нужен план… – шипел парень, карабкаясь обратно на кушетку.
Сева слушал тишину. Обессиленный и заторможенный, он пытался уловить хоть что-то. Скрип половиц, стук каблуков, а может, чей-то мимолетный вздох. Что угодно, лишь бы поверить: он здесь не один, его не бросили умирать в холодном подвале, кто-то обязательно придет! Ведь не может все кончиться так глупо и бездарно? Это стало бы скучнейшим финалом истории. Сценой, досмотрев которую разочарованный зритель плюнет под ноги и покинет кинозал, не дождавшись титров.
Осокин всматривался в темноту и заранее щурился, ожидая вспышки света в дверном проеме. Но никто не шел. Безмолвие казалось оглушительным. Ученый стонал, зажимая уши ладонями. Каждый вдох давался с трудом и казался последним. Должно быть, похитители отчаялись и решили заморить Севу голодом, раз сломить не удалось. «Что же, умно. На их месте и я бы так поступил», – рассудил парень, то ли засыпая, то ли теряя сознание от истощения.
Высокий нестерпимый писк заполнил пространство. Нечто похожее Севе доводилось слышать в детстве, когда субботними вечерами ему разрешали допоздна смотреть телевизор. Засыпая под монотонный бубнеж, мальчишка чувствовал себя абсолютно счастливым и взрослым. Конец вещания обрывал эту иллюзию. Неприятный звук и ряд цветных полосок на экране вынуждали очнуться, щелкнуть пультом, а потом еще долго ворочаться, тревожно вслушиваясь в мертвую тишину ночи.
Едва Осокин задумался о природе этого шума, новая картинка проявилась в сознании. На этот раз – кардиомонитор, все линии на котором выпрямились, констатируя смерть пациента. Неужели всё? Тело парня сдалось, а мозг отключился, издав последний вопль? Подобная мысль не испугала. Напротив, смиренное спокойствие подавило остатки тревоги. Но вещание запустилось вновь…
Сева обнаружил себя посреди бездыханной пустоши. Ни единой живой души, только высохший саксаул, изогнувшийся, словно в агонии, и редкие булыжники, разбросанные по желтому холсту регистана. Осокин взглянул на свои ладони: израненные и чумазые, будто не человеческие вовсе, они сотрясались в бессилии. Коснувшись лица, новоявленный отшельник представил, как выглядит: ходячий мертвец с тонкой, полупрозрачной кожей, что неплотно обтягивает череп, живой труп, лишь чудом передвигающийся на своих двоих.
– Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами… – Змеиное шипение раздалось откуда-то слева.
Осокин повернулся резко и уперся взглядом в нечто. Каноничный дьявол с завитками козлиных рогов укрывался от солнца в размахе перепончатых крыльев. Злорадно улыбаясь, он ждал ответа.
– Написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих! – отчеканил парень чьим-то чужим незнакомым голосом.
Обернувшись юношей с тонкими чертами лица и копной жестких, как лошадиная грива, волос, демон зашептал:
– Ну зачем? Зачем сопротивляешься? Я бы мог дать тебе все, что пожелаешь, только взгляни! – Одним жестом Лукавый начертал в воздухе правдоподобный мираж.
– Отойди от меня, сатана! Ибо написано…
– Хватит! – гаркнул нечистый. – Я протягиваю тебе руку, предлагаю помощь! А что предложил он?! – Пламенеющие очи устремились в небо. – Где был твой хваленый Бог в самый трудный час? Или ты забыл, как, стоя на коленях перед иконостасом, взывал к его милости?!
– Замолчи! – в ужасе отшатнулся Сева.
– А если и забыл, позволь напомнить! – Древний змий в человеческом облике схватил Осокина за грудки и закружил в пыльном вихре.
Жмурясь от песка, ударяющего в лицо, парень закрылся руками, но в тот же миг понял, что его больше не держат. Неспешно размежив веки, несчастный обнаружил себя в знакомых интерьерах. То была его комната. Спальня, в которой по просьбе Севы отец повесил многоярусный стеллажик, полностью вмещавший коллекцию икон. Большинство из них были подарками, но отдельные мальчишка выбирал сам, без посторонней помощи откладывал деньги на их покупку. Великомученик Пантелеймон, Святитель Николай Чудотворец, Блаженная Ксения Петербургская – пантеон святых взирал свысока, по-прежнему внушая необъяснимый трепет.
– Помнишь тот вечер? – Великий искуситель шептал прямо в ухо. – Тот роковой звонок, после которого ваша с матерью жизнь изменилась навечно?
– Папа… – невольно произнес Осокин.
– Он самый! Ненастная осенняя ночь, когда вновь пришлось идти таксовать, чтобы заработать на кусок хлеба. Сколько он не спал к тому моменту? Двое суток? Может, трое? А впрочем, какая разница. Его развалюха так бодро вылетела на встречку, что он даже не проснулся… Груду костей повезли в реанимацию часом позже. Врачи говорили, что шансов ноль, но ты решил иначе. Примчался сюда, рухнул на пол и молился в истерике! Просил у Бога лишь одного… Такую мелочь, в сущности!
– Умоляю, прекрати! – задыхался Осокин.
– И каков итог? Господь не услышал тебя, а если и услышал – равнодушно усмехнулся в ответ на стенания.
– Чего ты хочешь?
– Покорись мне… Как и в то злосчастное утро, когда не стало отца, оскверни имя Господа, поцелуй мою руку и поклянись в верности! Взаимен я подарю все Царствие Земное!