– Вашему арендодателю.
– В самом деле? – На мгновение его улыбка словно теряет осмысленность. – И что он тебе сказал?
– Только то, что никак не может застать вас дома. Он хочет лишь убедиться, что у вас имеется все необходимое для жизни.
– Мне много и не нужно. Полагаю, у меня все есть, да, точно. Должно быть, я был в магазине, когда он заходил меня навестить.
Грэг знает, что Вуди задерживается на работе, как никто другой. Он соображает, не будет ли наглостью с его стороны заметить это вслух, но вместо того у него вырывается невольный вопрос:
– А что, кто-то уже вернулся?
В хранилище какое-то движение, звук такой, словно кто-то неумело переставляет книги на полках.
– Наверху кто-то есть, – шипит он.
– Думаешь? Сейчас выясним, – отвечает Вуди, отодвигает Грэга и несется вверх по лестнице. Грэг так потрясен подобной грубостью, что не знает, стоит ли ему следовать за начальством, но затем до него доходит: если кто-то проник в хранилище незаконно, его долг не дать злоумышленникам уйти. Он выскакивает из фойе, проносится через секцию детской литературы к двери, ведущей в комнату для персонала. Открывает своей карточкой и закрывает совсем беззвучно, после чего на цыпочках поднимается по ступенькам.
Кто-то, должно быть, счел своим долгом появиться в магазине, а не на похоронах, поскольку Грэг слышит шуршание книг. Но как этот человек вернулся, не замеченный ни им, ни Вуди? К тому моменту, когда он перестает красться и быстро входит в хранилище, никого там не видно, даже Вуди. Сетчатая полка слабо подрагивает, а затем успокаивается, однако Грэг далек от мысли, что кто-то мог втиснуться в пространство за книгами, чтобы спрятаться. Он снова идет на цыпочках, затем настораживается, пытаясь понять, что за шум он слышит, что за повторяющееся бормотанье – где-то впереди напевает чей-то голос. Это не в пустом хранилище, и не в том кабинете, который делят Рей, Найджел и Конни. Это из кабинета Вуди.
Проходя через кабинет менеджеров, Грэг не обращает внимания, как съеживается его фигура, отразившаяся в трех серых экранах: маленький человечек, один в трех экземплярах, затянутый в сумрак. Дверь Вуди легкомысленно приоткрыта, и сам он сидит спиной к Грэгу. На всех четырех четвертях монитора системы безопасности одно и то же изображение: близко придвинутая часть лица, просто лицо слишком крупное, поэтому экраны заполняют только фрагменты его растянутой пухлогубой ухмылки, выставляющей напоказ серые зубы. Должно быть, виновато отражение лампы дневного света под потолком, потому что как только Грэг ступает через порог, изображение рассыпается на четыре картинки из торгового зала. На одной Ангус угрюмо глядит через весь зал на мужчин в креслах, и наконец Грэг может расслышать, что бормочет Вуди.
– Улыбайся, – повторяет он. – Улыбайся.
– Мне сказать ему, когда я спущусь?
– Точно, – соглашается Вуди, и его улыбка летит Грэгу навстречу, когда разворачивается кресло. – Именно ты ему и напомнишь.
– В хранилище я никого не обнаружил.
– Нас таких уже двое. Просто книги упали с полки.
В крайне редких случаях, вот, например, сейчас, Грэгу кажется, что улыбка Вуди неуместна.
– Вы хотите сказать, кто-то неудачно их поставил? – он чувствует, что должен заострить на этом внимание.
– Должно быть, так.
– А мы знаем, кто в этом виноват?
– Невозможно установить.
– Если только книги не пострадали.
– Ты точно мой человек, Грэг. Благодаря тебе я понимаю, что делаю все так, как надо. Не переживай, все будет в полном ажуре, когда все мы выйдем завтра в ночь.
Он улыбается Грэгу на прощанье, а затем разворачивается вместе с креслом, чтобы взглянуть на монитор. Грэг, к сожалению, не может придумать, что бы еще сказать, впрочем, наверное, Вуди имел в виду, что сказано уже достаточно. Грэг чувствует: ему оказана честь, ведь Вуди намекнул, под каким давлением он живет, а это равносильно немому крику о помощи. Вуди нет необходимости просить вслух. Когда Грэг возвращается к своим полкам, собираясь по пути напомнить Ангусу, как тому надлежит выглядеть, ему самому не нужно напоминать об улыбке – он и так улыбается до ушей. Это потому, что в голове у него прояснилось. Он не позволит ни Агнес, ни кому-либо другому сбить его с толку, а то, что он узнал о Вуди, сохранит при себе. Он здесь ради Вуди и магазина.
Глава тринадцатая
Гэвин
В первом автобусе Манчестер – Ливерпуль все, включая водителя, выглядят так, словно еще не проснулись. Один мужчина чисто выбрит, за исключением тех мест, где он промахнулся, да и его женщине – во всяком случае, женщине, которая сидит с ним рядом, – бритва не помешала бы. Двое мужчин в размалеванных комбинезонах, которые впору вывешивать на стене художественной галереи, курят на заднем сиденье – возможно, просто табак. Девушка, которая, как кажется Гэвину, еще не окончила школу, двигает вперед-назад челюстью и потирает подбородок, но это никак не поможет, если она, как он сам, отходит после экстази. Свет под рекламными плакатами, перечеркнутыми граффити, слишком тусклый, чтобы прочитать, что там написано; он не так чтобы хочет читать, но этот свет буквально приклеивает его лицо к закопченному стеклу, мешая рассмотреть дома, просыпающиеся под бессонными оранжевыми фонарями на столбах. Из-за такого освещения кажется, что кожа какая-то сальная, и Гэвин подозревает, что у девушки те же причины не сидеть спокойно на месте – она все время ерзает на сиденье, словно мечтает, чтобы это оказалась кровать. Он подается вперед и протягивает ей через проход бутылку с водой, однако она мотает головой, прежде чем отпрянуть от него, затем вытаскивает бутылку из собственного рюкзака и припадает к пластмассовому соску. Он вовсе не пытается с ней заигрывать, хотя мог бы, если бы увидел ее в общей массе тел, скачущих под музыку и дергающийся свет в клубе. Остальные пассажиры, похоже, считают, что все-таки заигрывает: женщина с серой щетиной над верхней губой бормочет что-то неодобрительное своему недобритому спутнику. Когда Гэвин поднимается, она подталкивает к нему локтем своего мужчину.
– Лучше не соваться, – Гэвин не в силах удержаться от комментария, пока протискивается мимо них, а когда он облизывает губы, женщина отшатывается от него. – Вы же не знаете, на какой наркоте я сижу.
На самом деле он просто уже приехал. Водитель открывает передние двери и глядит так, словно обрадовался бы, если бы ему не было все до лампочки. Когда последний отсвет автобусных фар уплывает от Гэвина, ледяная ночь смыкается вокруг. На площадке рядом с автобусной остановкой нет никаких признаков цивилизации, только дорога расходится в три стороны сразу. Ему лично нужен извилистый отрезок, ограниченный живыми изгородями, который начинается сразу за остановкой. Он проходит менее сотни ярдов, когда колючие ветки смыкаются позади освещенной остановки и он остается один в угольно-черной тьме перед рассветом.
Экстази еще не до конца выветрилось. Оно придает ему энергии и намекает на вероятность, что его разум и вообще все вокруг вот-вот вспыхнет и перейдет в иную стадию. Никто не колотит по куску металла – это звук его шагов по дороге. Он вовсе не затерт со всех сторон серыми льдинами, это живые изгороди по бокам от него поскрипывают, словно лед. А он в самом деле замечает приглушенный блеск наледи на дороге? Верещание, смешанное с пронзительным грохотом, – птичка, вылетевшая из густых зарослей. Стылый пар от дыхания, который то и дело бьет в лицо, вырывается вовсе не из пасти, готовой проглотить солнце, – это просто ветер подгоняет сгустки тумана. И все это задерживает не только его продвижение, но и приход налитого кровью рассвета, и потому Гэвин понимает, что приближается к Заболоченным Лугам. Он мог бы сказать, если бы здесь было кому сказать, что туман вокруг торгового комплекса другой на вкус, он не просто стоялый и слегка отдает гнилью, но и отличается не поддающимся описанию дополнительным ароматом, настолько слабым, что его почти невозможно уловить. В таком случае почему он так уверен, что этот аромат есть? Наверняка Гэвин знает только то, что эта составляющая становится все ощутимее с каждым днем, когда он приходит на работу, и она наводит его на мысль о дополнительном наркотике в таблетке, которая должна быть чистой. Гэвин понятия не имеет, что за наркотик, может, он такого вообще не пробовал. Скорее всего, именно из-за упрямого тумана, который заползает в легкие, открытые участки тела становятся какими-то липкими, пока он приближается ко входу в торговый комплекс.
Кто-то выгуливал собаку на траве на краю Заболоченных Лугов, или даже нескольких собак. Отпечатки лап замерзли, потом растаяли, снова замерзли – совершенно неопределенные, но впечатление такое, словно они твердо вознамерились обрести форму. Неужели они тянутся вокруг всего торгового комплекса? Гэвин не знает, почему это кажется важным, но когда он пересекает полосу затвердевшей земли позади супермаркета «Фруго», которая топорщится колючей травой, до него доходит, в чем его ошибка. Отпечатки, которые он принял за собачьи следы, размером с подошвы человека, пусть и не похожи по форме, а те, что он счел следами хозяина собак, больше в несколько раз. Должно быть, их оставили какие-то механизмы во время постройки магазинов, и за прошедшее с тех пор время они утратили очертания. Послевкусие, оставленное во рту туманом, порождает в голове что-то вроде электрических разрядов, пока он не перестает глазеть на следы и направляется мимо «Фруго» на парковку.
Гэвин знает свой путь через парковку наизусть, каким бы туманом ее ни затянуло. А если асфальт под ногами кажется мягким и не вполне неподвижным, так это после нескольких часов клубных танцев и марш-броска по дороге между живыми изгородями. Надо просто передвигаться от одной группы деревьев к другой: четыре тройки, и он увидит «Тексты». Должно быть, причина в недосыпе, потому что деревья рядом с «Фруго» выглядят какими-то распухшими и очень медленно теряют вес, словно туман, из-за которого