Он впустил внутрь свет. Только это и важно, но все же он невольно задается вопросом, почему этот свет не падает на него сверху. Он оборачивается, чтобы взглянуть на заднюю стену магазина. Источник света находится вовсе не над гигантской «К»: прожектор разбит, как и второй, за «Веселыми каникулами». Беловатое свечение находится у него за спиной и понемногу приближается, судя то тому, как его тень, которая лежит на полу фойе, съеживается и чернеет – причем съеживается так, словно в отчаянии пытается исчезнуть.
Найджел разворачивается, чтобы встретить этот светящийся туман. Свечение, размером с его голову и не столько круглое, сколько бесформенное, почти выползает на открытое пространство, но потом то ли сливается с туманом, то ли впитывается в блестящий асфальт. И мгновенно металлические руки доводчиков смыкают двери фойе и запирают с торжествующим звоном, оставляя Найджела почти в полной темноте.
Он ковыляет сквозь липкий леденящий сумрак в сторону дверей. Но они, как он и опасался, не поддаются. Сколько бы еще синяков он ни набил, чередуя плечи, двери не сдвинутся. Он мог бы поколотить по дверям, но чего он добьется, кроме как напугает Агнес? Ангус будет слишком долго нашаривать дорогу к нему. Туман или, скорее, присущая ему заторможенность, должно быть, скопились в мозгу Найджела, потому что ему приходится совершить над собой усилие, чтобы вспомнить: он же может обойти здание с фасадной стороны. Там будет и свет, и входная дверь.
Он успевает сделать всего пару шагов между тусклыми стенами – одна из бетона, другая из тумана, – когда замечает, что позади магазина тоже что-то светится. Больше похожее на то мерцание, которое он видел, выскочив из здания. Свет лениво пританцовывает в тумане, и тень Найджела скачет по стене магазина, чтобы составить ему компанию. И все бы ничего, если бы в тумане не было заметно других признаков жизни. Он слышит, как движется что-то еще, шаркает к нему, волоча какой-то груз, хлюпающий так, словно он до передела напитан водой. На самом деле, судя по звуку, приближаются двое, кем бы они ни были.
Найджел всматривается в туман и улавливает движение. Хотя эти двое низко припадают к асфальту, он сомневается, что чужаки идут на четвереньках. Они, возможно, обязаны своей блестящей серостью сумраку, однако он никак не может объяснить этим их бесформенность. Найджел смотрит на них во все глаза, пока не понимает, что колышущиеся бурдюки, которые они волочат, – это они сами, и тогда он несется по проулку между «Текстами» и туристическим агентством. Но то, что он видит, заставляет его резко затормозить, словно он глубоко увяз в болоте.
Дальний конец проулка затянут туманом, который переливается в свете прожекторов, однако разум Найджела вовсе не по этой причине близок к оцепенению. Он уже даже не рад свету. Его тень падает лицом вниз в проулок, но теперь она не одна. По обеим сторонам от нее вспухает по приземистому, комковатому силуэту, похожему на лишенный формы воздушный шар, и каждый или подползает все ближе к его спине, или же надувается прямо из асфальта, или все сразу. В какой-то момент у чужаков не остается ничего похожего на голову, зато у каждого имеется по руке, слишком длинной для любого из них, и эти руки тянутся к Найджелу.
Он не осмеливается смотреть. Ему невыносим вид даже их растущих и теряющих всякую форму теней. Бросаясь в проулок, он крепко зажмуривается, чувствуя себя ребенком, который верит, что можно спрятаться в своей личной темноте. Найджел успевает сделать всего пару шагов; шаркающие звуки стремительно приближаются к нему. Спустя миг его кулаки хватают какие-то конечности, слишком холодные, мягкие и бесформенные, чтобы они могли сойти за руки.
Найджел не способен выдавить ни звука, за исключением придушенного бессловесного стона. Пальцы выворачиваются в отчаянной попытке высвободиться, но лишь глубже погружаются в илистую субстанцию. От этого ощущения он не в силах открыть глаза, он зажмуривается еще крепче, словно так сможет отодвинуть от себя то, что больше всего похоже на порожденный бессонницей кошмар. Найджел заточен в ловушку своей собственной ночи, где больше не чувствует, что Лора спит на расстоянии вытянутой руки от него. Единственное, на что он способен – с трудом отступить на шаг назад, пока отростки или усики разной толщины скользят червями между его пальцами. Они цепко удерживают Найджела, присасываясь и стискивая, пока пленители раскручивают его вокруг своей оси все сильнее и сильнее, прежде чем увлечь прочь от магазина в безжалостную тьму. Одинокая надежда осталась в его кругом идущей голове, и уже все равно, насколько. Эта надежда почти целиком заполняет его сознание, а значит, наверняка справедлива. Найджел надеется, что к тому моменту, когда произойдет то, что обязательно произойдет – что бы это ни было, – он уже ничего не будет соображать.
Глава двадцатая
Агнес
– Боже, хотел бы я знать, что здесь происходит со временем. – Вуди замечает это по громкой связи, как будто мало им его самоуверенного голоса. – Он ведь тот, кто вам нужен, правда?
– Наверное, – кричит в ответ Рей.
Разумеется, тот. Он же мужчина, более того, он Ангус, человек, с которым никто из работников не считается вовсе, лишая его даже капли самоуважения. Если все они уверены, что решить проблему двери Вуди можно только грубой силой, он, несомненно, подойдет не хуже любого другого. Увы, Агнес вряд ли поверит, что их разговор не предназначался для ее ушей. Если уж менеджмент оказался таким мелочным и мстительным, нельзя допускать, чтобы это задело ее. Она сгребает стопку книг Гэвина с полок и с грохотом швыряет на тележку, чтобы заглушить собственные мысли.
Не помогает. Она слышит, как Вуди произносит:
– Может, я смогу разрешить и другую вашу проблему…
И весь магазин слышит. Она не уверена, обращено ли это к ней или же направлено против нее, пока он не начинает считать, и в следующую минуту она чувствует себя дурой, что вообще задавалась подобным вопросом. Вот, теперь он говорит, ему нужны мускулы, и она рада, что предложение не распространяется на нее, хотя он явно не посмел бы сказать ей такое. Может, и к лучшему, что ее оправили сюда одну: на ум не приходит никто из коллег, чье общество было бы ей приятно. Если они не пытаются обосновать свое право указывать другим, то демонстрируют собственную мелочность каким-нибудь иным способом. Наверное, самое лучшее для всех – проводить больше времени наедине с собой.
– Раз, – объявляет бессмысленно усиленный голос Вуди, и Агнес готова посоветовать ему обходиться без телефона, когда это возможно. Она слышит, как в кабинете вспыхивает какой-то спор, но не опустится до того, чтобы подслушивать, пусть это и было бы забавно. Она заталкивает на последнее свободное место в тележке несколько книг и катит ее через хранилище под приглушенное попискивание, которое сначала списывает на мышей. Нет, это куски пенопласта трутся друг о друга под остальным мусором в разгрузочном бункере, догадывается она, подходя к лифту и нажимая кнопку.
– Лифт открывается, – сразу же сообщают ей, словно только ее и поджидали. Дверцы расходятся в стороны, являя пустой погрузчик для поддонов, из-за которого внутри едва хватает места для Агнес с ее транспортом. Загнав тележку с книгами сбоку, она втискивается между ней и стенкой лифта, чтобы нажать кнопку «Вниз». Смысла выскакивать наружу нет – здесь она хотя бы Вуди не будет слышать. Лифт сообщает ей о своих дальнейших намерениях и захлопывает дверцы, когда она выпаливает:
– Что ты сказал?
Она рада, что никто не видит, как она валяет дурака. Магнитофонная запись, или что там использует лифт, чтобы разговаривать, похоже, истерлась, хотя и как-то слишком быстро. Конечно же, он сказал: «Лифт закрывается», а не «Обвал начинается». И ей не так-то просто отделаться от ощущения, что и сам лифт как-то истерся и спускается гораздо медленнее обычного. Наверное, ей так кажется, потому что она втиснута в пространство, где едва ли сможет развернуться, если вдруг понадобится. Агнес вовсе не улыбается мысль заимствовать идеи у Вуди, но ведь никто не узнает.
– Раз, – бормочет она. И: – Два, – спустя секундную паузу, хотя и сама не знает, засекает ли время движения лифта или отвлекается от мыслей, чтобы не чувствовать себя отданной на милость времени, необходимого для спуска. – Три, – продолжает она, – че… – какое бы слово она ни собиралась произнести, оно застревает в горле, потому что лифт, дернувшись, замирает, словно доехал до конца троса. И мгновенно наступает темнота.
В какой-то очень долгий момент, пока Агнес не в состоянии вдохнуть, ей начинает казаться, что ее затапливает более плотная субстанция, чем простое отсутствие света, – что лифт заливает черная вода. Несомненно, кое-кто из ее коллег ожидал бы от нее, да и от любой другой женщины, вполне предсказуемой реакции, и именно поэтому она не собирается паниковать. Как только удается сделать вдох, она повторяет его, пока дыхание не становится естественным, после чего проводит пальцами по холодной металлической стене слева от себя примерно на уровне глаз. И точно, спустя несколько секунд указательный палец нащупывает дверцу, за которой хранится аварийный телефон. Он должен работать, даже если лифт обесточен, иначе какой в нем был бы смысл? Агнес со щелчком открывает дверцу и сует руку внутрь, нашаривая трубку, закрепленную в стенке. Когда она снимает ее, червь, холодный, словно полуночный туман, обвивается вокруг ее голого запястья. Это всего лишь провод телефона, но рука сама отдергивается, и Агнес едва не роняет трубку. Она подхватывает ее другой рукой и осторожно подносит к лицу, когда трубка произносит:
– Привет.
Звучит как-то слишком радостно с учетом обстоятельств и слегка похоже на голос лифта. Конечно, это сделано специально, чтобы подбодрить.
– Привет, – Агнес чувствует себя обязанной ответить тем же.
– Привет.
Интонации женщины становятся еще благожелательнее, и Агнес почти угадывает насмешку. Она близка к тому, чтобы снова эхом повторить приветствие, но понимает, насколько это получится глупо. Поэтому она произносит: