– Я застряла в лифте.
– Мы знаем.
Разве Агнес ожидала, что на звонок аварийного телефона будут отвечать из магазина? Она никак не может решить, в чем больше смысла – если да или если нет.
– Лифт в книжном магазине «Тексты», – поясняет она. – Где вы?
– Тут недалеко.
– Можете меня вытащить?
– Уже скоро.
Разве этот голос не звучит совсем уж странно? Агнес почти готова поверить, что он записан на магнитофонную ленту, которая понемногу замедляется. Высота голоса, очевидно, понижается, словно для того, чтобы сохранить прежний тон, требуется слишком много усилий. Агнес старается не обращать внимания на перемены, в том числе и потому, что она с голосом один на один в темноте, и спрашивает:
– Что вы будете делать?
– Уже делаем.
Не может быть, что это тот же самый голос. Оператор, или кто там снял трубку, должно быть, передал ее инженеру. Хотя Агнес уверена, что женщина способна выполнять подобную работу не хуже, в данный момент это для нее не так важно, как должно бы быть.
– Разве для этого вы не должны быть здесь? – возражает она.
– А вы как думаете?
– Откуда мне знать? Не могу же я делать вашу работу.
– Вы хотите, чтобы я был там.
Не стоит притворяться, будто эта идея ее привлекает. Либо у него першит в горле, причем совершенно невыносимо, либо он верит, что чем ниже звучит его голос, тем мужественнее он кажется. Самое большее, на что она отваживается:
– Делайте все, что нужно.
– Есть.
Должно быть, он соглашается, пусть и звучит это так, словно они заключили какую-то сделку.
– Что именно? – она чувствует, что в полном праве задать этот вопрос.
– Ждите.
– А что еще мне остается? Может быть, вы не понимаете, но я застряла здесь в темноте.
– О да.
Ей не хочется думать, что она слышит в этом ответе удовлетворение.
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что именно делаете, – произносит она. – Я до сих пор понятия не имею, куда дозвонилась. И я даже не знаю вашего имени.
В какой-то момент кажется, что телефонная трубка забита грязью, потому что размеренный густой хохот звучит так, словно вздуваются грязевые пузыри. Очевидно, слов у него не осталось, но это не значит, что и Агнес должна их лишиться. Этот тип похож на взрослого с садистскими наклонностями, который пытается напугать в темноте ребенка, и она мгновенно понимает, что он должен находиться где-то в магазине. Точно так же, как и женщина, ответившая на ее звонок, следовательно, по меньшей мере двое из так называемых коллег ненавидят Агнес настолько, что готовы бездумно мстить. Если позволить себе, можно заподозрить каждого.
– Вот что я скажу, – произносит она, когда в трубке повисает жадно внимающее молчание. – Не знаю, кто ты и твоя подружка. Но если внешность у тебя под стать голосу, хорошо, что здесь темно.
Она позволила себя спровоцировать и наговорила так много. Вполовину короче было бы вдвое убедительнее. Агнес отбрасывает от себя телефонную трубку, и она врезается в стенку лифта с грохотом, который, как она надеется, причинил боль тому, кто на другом конце провода. Она с удовольствием продолжает шуметь, нашаривая нишу телефона и прилаживая трубку на место. Захлопывая дверцу, она клянется, что как только выберется из лифта, узнает, кто ее разыграл. Она придвигается к двери и складывает ладони рупором.
– Меня кто-нибудь слышит? – кричит она. – Ангус? Найджел? Рей? Я в лифте!
Голос бьется о заблокированные двери. Она чувствует, как он (или ее дыхание) трепещет, как зажатая в ладонях бабочка. Она запрокидывает голову и кричит в потолок:
– Кто-нибудь! – А потом прижимает ухо к двери, которая как будто неустанно подрагивает от предвкушения. Ей с трудом удается расслышать вопрос Рея:
– Агнес, это ты?
Он не удосуживается правильно произнести ее имя, отчего обостряется ощущение одиночества от того, что ее в целом недолюбливают. Если она не ответит, то почувствует себя совсем уж глупо, однако ей приходится приложить усилие.
– Я в лифте. Он застрял.
Рей молчит так долго, что она уже недоумевает, услышал ли он, волнует ли его ее положение, но он наконец кричит:
– Агнес, к тебе кто-нибудь подойдет через минуту.
Нельзя допускать мысли, будто он нарочно увеличивает разделяющее их расстояние, пока они разговаривают. Ему пришлось отойти ради какого-то другого дела, именно поэтому его голос все время куда-то удаляется. Наступила тишина, однако, пока она длится, Агнес ничем не выдаст, как ей страшно снова окликнуть его. Как только ей удается напомнить себе, что в лифте достаточно воздуха, каким бы тесным ни было пространство, в которое она втиснута, она уже в состоянии делать глубокие вдохи и старается признать черноту, липнущую к глазам, составляющей того спокойствия, какое она силится обрести. Она ведь, по крайней мере, в средоточии покоя или же это обманчивый покой? Уж не сползает ли лифт вниз так постепенно, что ей, возможно, и мерещатся эти сделанные украдкой движения? Агнес замирает совершенно неподвижно, даже не дышит в попытке определить, спускается ли кабина по тросу, словно тяжелый паук, когда всеобъемлющий, хотя и приглушенный голос Вуди объявляет:
– Нет, вы там внизу не останавливайтесь. И не думайте, что с работой покончено. У вас там все видно куда лучше, чем у нас.
Неужели он настолько запутался, что сообщает все это Агнес? Однако это означает, что свет погас во всем здании, именно поэтому никто до сих пор ей не помог, а вовсе не потому, что они считают ее недостойной их помощи. Возникшее было спокойствие подпорчено почти полной уверенностью, что голос Вуди, пока он говорит, едва ощутимо удаляется куда-то вверх. Агнес пытается просунуть пальцы между дверцами, и ей удается разомкнуть их на дюйм, но там просто чернота и сырой холод, разве что к ним примешивается еще и едва ощутимая затхлая вонь. Она силится поглубже запустить пальцы в получившуюся щель, но невозможно удержать приоткрытые дверцы одной рукой, чтобы другой успеть коснуться стены шахты и понять, движется ли лифт. Она боится прищемить руку и отдергивает ее. Дверцы со стуком смыкаются, когда до нее долетает голос:
– Агнес, это я, Найджел. Ты там как?
Если он тоже сейчас в темноте, у него имеются дела поважнее, чем вспоминать, как нужно произносить ее имя. Она вдыхает полной грудью, чтобы ее крик не пропал впустую.
– Я не знаю, где я.
– Ты где-то ниже меня, а я у верхних дверей. И я спускаюсь к тебе. В смысле, по лестнице спускаюсь.
Картинка, на которой Найджел сползает по кабелю, возрождает ее сомнения, не опускается ли лифт понемногу под собственной тяжестью и тяжестью груза. И в надежде выяснить, есть ли где-нибудь поблизости свет, она умоляющим тоном произносит:
– А ты видишь, где я?
– Честно говоря, я не вижу ни зги. Рей отправился чинить предохранители.
Значит, уже скоро они снова будут видеть и лифт начнет вести себя как полагается. Она предоставляет Найджелу возможность остаться там, где он есть, когда кричит:
– Но ты сумеешь найти дорогу?
– Никаких вопросов. Я прямо сейчас отправляюсь. – Он путается в последних словах, но потом исправляется: – Уже иду.
Агнес пошатнула его уверенность в себе. От этого он становится больше похож на живого человека, однако это едва ли помогает ей ощутить себя в безопасности. Приглушенный звон металла где-то над головой сменяется черной тишиной, обостряющей ее фантазии о том, что лифт понемногу сползает по шахте вниз, не быстрее улитки. Она попеременно пытается дышать ровно и задерживать дыхание в попытках уловить это движение лифта, когда Найджел кричит:
– Агнес, я уже на лестнице. Я уже скоро.
– Давай, – отвечает она, потому что его голос, вместо того чтобы приблизиться, звучит еще дальше. Ну конечно, теперь ведь между ними стена. Она закрывает глаза в надежде услышать, как он спускается, но от этого только усиливается ощущение, что лифт вовсе не так неподвижен, как пытается ее убедить. Лифт не может убеждать, тогда кто может? Агнес напоминает себе, что она одна в темноте, если не считать Найджела, но тут невнятный удар где-то над головой заставляет ее усомниться.
– Это я. Я, Найджел, – старается он подбодрить ее. – Я уже здесь.
Ее приводит в смятение необходимость задать вопрос, от которого темнота словно сгущается.
– Где?
– Совсем близко.
Голос, несомненно, звучит где-то рядом. Но как же Найджел может находиться над ней, если он у дверей лифта? Лифту ведь больше некуда спускаться. Или все-таки есть куда, она же не специалист по лифтам и их работе. Если шахта расположена ниже уровня цокольного этажа, наверняка не очень глубоко. Слабые звуки какого-то движения наверху, должно быть, означают, что Найджел изо всех сил старается разжать дверцы в шахту. Она не уверена, не удаляются ли от нее эти звуки, зато ясно, что особого успеха Найджел не достиг. Нельзя ли ему помочь? Она находит зазор между дверцами лифта и запускает туда пальцы, но, похоже, она становится такой слабенькой, какой ее хотели бы видеть некоторые коллеги: на этот раз дверцы не размыкаются настолько, чтобы просунуть туда руки, она лишь впускает в кабину призрачный запах застоявшейся сырости. Огромные усилия приходится тратить, чтобы дотянуться до дверей, перегибаясь через тележку. Она все еще тянется, угол тележки врезается ей в бедро, и тут Найджел кричит:
– Подожди.
Она достаточно беспечна, чтобы благодарно распрямиться раньше, чем понимает, что он же понятия не имеет, чего она пытается добиться.
– Я тут понял, что нужно сделать, – поясняет он, – я сейчас вернусь.
Это должно вселять надежду. Ей хочется верить, что ему там уже всё видно. Она задерживает дыхание, чтобы понять, что же там происходит. Спустя секунды она слышит звяканье: значит, Найджел открывает двери зоны доставки. Свет снаружи никак не зависит от пробок в магазине. Если так, почему же Найджел замолк? Почему она не слышит его у дверей шахты? Очевидно, потому что он озабочен тем, чтобы двери не закрылись, говорит она себе как раз в тот миг, когда они с раскатистым грохотом смыкаются.