Агнес удерживается от желания немедленно закричать, но едва не делает это, когда приглушенный стук нарушает тишину. За паузой следует еще один удар, и она догадывается, что это Найджел колотит плечом в двери, пытаясь открыть их: получается, он каким-то образом умудрился оказаться за пределами магазина. То ли он слабеет, то ли дело обстоит еще хуже, но ударов больше не слышно, и Агнес остается в еще более глубокой черноте.
Единственное, за что она благодарна, – ее родители не знают, что с ней. Они к этому времени уже успели лечь в постель и, она надеется, спят. Если бы она воспользовалась отказом Вуди пустить ее к телефону как поводом уехать, то не сидела бы сейчас в ловушке, однако не позволяет ли она подобным мыслям загонять ее в ловушку другого рода? Она ведь не парализована, и она по-прежнему в состоянии докричаться до кого-нибудь. Если потребуется не один человек, чтобы разжать двери лифта, так в торговом зале полно народу.
Агнес протискивается вперед, огибая угол тележки и оказываясь на дюйм впереди нее. Бортик упирается ей куда-то в поясницу, а уголки книг поднимаются, книга за книгой, вдоль позвоночника. Распластав ладони по створкам дверей, она кажется себе пришпиленной к металлу. Она дышит неглубоко, чтобы сделаться как можно тоньше, иначе грудь упирается в металлическую поверхность. Ей приходится несколько раз напомнить себе, что она вовсе не задыхается, прежде чем носок ее правой туфли протискивается в щель между дверцами. Затем она просовывает в щель ладони и разжимает дверцы достаточно широко, чтобы поставить между ними ногу.
Несколько секунд Агнес отдыхает, готовясь дальше расширить проем, чтобы позвать на помощь, когда внутрь врывается затхлый запах. Он поднимается откуда-то из-под лифта и так заполняет пространство, что она не сомневается: его источник приближается или же его приближают. Она заставляет себя просунуть руку дальше в невидимую щель в черноте. Надеется, что, несмотря на все предчувствия, она все-таки еще на уровне зоны доставки, однако пальцы наталкиваются на скользкий кирпич.
Агнес боится тянуться дальше, но все же делает это. Насколько хватает длины ее руки, она чувствует только кирпичную кладку. Приподнявшись на цыпочки, она проводит пальцами между верхним краем лифта и стеной шахты. Может дотянуться кончиками пальцев до нижней кромки дверей, открывающихся в фойе зоны доставки. А затем лифт спускается еще, и она уже не достает до дверей и лишь чувствует, как под пальцами тянется кирпичная кладка.
Нельзя паниковать. Разве у лифтов в крыше нет аварийного выхода? Даже если она не помнит, чтобы видела наверху какой-нибудь люк, он должен там быть – должен. Можно добраться до него, встав на тележку, хотя она предпочла бы подождать, пока будет здесь не одна. Агнес делает глубокий вдох и едва не сплевывает из-за затхлого привкуса. Но вместо того она использует воздух для самого громкого крика, на который способна, сложив ладони рупором и запрокинув голову.
– Кто-нибудь, подойдите! Я в лифте. Я застряла.
Она намерена использовать остатки этого вдоха на полную, но ее перебивают. Ей не хочется думать, что это и есть ответ на ее призыв, поначалу она вообще не уверена, не померещился ли ей голос лифта.
– Лифт открывается, – произносит он, или наоборот: – Лифт закрывается, – хотя она легко может представить себе, как густой и неспешный голос выговаривает: – Лифт опускается.
Запись, должно быть, истерлась окончательно, или же механизм работает на последнем издыхании, однако Агнес не может отделаться от осознания, что голос просто вернулся к своей истинной природе, а его женская версия была всего лишь притворством. И еще он слишком сильно напоминает тот голос, или голоса, которые отвечали ей по аварийному телефону, и эта мысль куда хуже бессрочного сидения в темноте. Агнес зажимает руками рот и нос, чтобы не чувствовать запаха, пока делает очередной долгий вдох. Она поднимает лицо, готовясь снова закричать, но получается только сиплый выдох. Что-то вскарабкалось по ее туфле и обвило лодыжку. Слишком холодное и склизкое, чтобы быть живым.
На мгновение ей удается немного прийти в себя, осознав, что это вода или грязь. Но затем оно наползает и на левую ногу, поднимаясь до лодыжки, и она выдергивает правую ногу из щели между дверцами лифта, через которую и сочится эта жижа. Дверцы смыкаются с неприятным грохотом, а Агнес пытается прорваться в дальний угол, где хотя бы имеется место для маневра. Верхний край тележки, похоже, оставил вытянутый синяк на пару дюймов ниже цепочки следов от книг вдоль позвоночника, и нога неудержимо скользит по мокрому металлическому полу. Как только ее вытянутая левая рука нащупывает кнопки на стене и определяет кнопку «Вверх», она принимается жать на нее. Предательские двери, конечно не назло ей, хотя так и кажется, не двигаются, словно между ними втиснулся кто-то посторонний.
Агнес изворачивается, освобождаясь от тележки, и выпрямляется, словно такая поза может придать храбрости. Еще несколько секунд она продолжает отбивать пальцы о кнопку. Это никак не замедляет спуск лифта, который теперь не просто едет вниз, а едет так, словно его туда тащат. Хотя она боится отодвинуться от кнопок и дверей, выбора нет. Она ощупью пробирается за тележку и останавливается между металлическими зубьями погрузчика для поддонов. Хватаясь за тележку обеими руками, она собирается лезть к невидимому люку, когда какая-то субстанция, слишком густая для воды и слишком жидкая для земли, затапливает ноги, поднимаясь почти до икр.
Агнес не кричит. Надо беречь дыхание, особенно чтобы убедить себя, что она не задыхается. Она ставит одну ногу на нижний ярус тележки, поднимаясь над прибывающей жижей. Нога соскальзывает с того дюйма, который не занят книгами. Брызги, разлетаясь, попадают на колени, и она едва не кричит. Она хватает стопку книг и отшвыривает в темноту, где они глухо ударяются в стенки лифта. К тому времени, когда Агнес удается освободить еще два яруса тележки от всего содержимого, тягучая ледяная жижа доходит уже до середины икр, а книги, отскакивая от стенок, падают со всплеском. Она поднимается на нижний ярус тележки и подтягивается, чтобы переступить на средний. Не успевает она перенести ногу, как тележка переворачивается.
Агнес слепо барахтается в недрах лифта, пока не ударяется спиной о торчащую рукоятку погрузчика. Ее захлестывает волна высотой до колена, несущая с собой книги: лишенные смысла размокшие волглые глыбы тычутся ей в ноги, словно ища компании, пока она не отпихивает их в стороны. Агнес разворачивается, спасаясь от боли в спине, и хватается за рукоятку. Она точно слишком короткая и слишком ненадежная, чтобы забираться на нее. Затем она слышит, как тележка врезается в стенку лифта и скрежещет, поднимаясь и опускаясь.
Если тележка не тонет, нельзя ли подняться на ней к люку? Ничего другого и не остается, потому что Агнес не умеет плавать, даже если бы это было возможно в болотной жиже, поднявшейся уже выше колен. Она, спотыкаясь, бредет через нее и темноту, растопыренными пальцами отбиваясь от массы напитанных водой книг. Костяшки ударяются о какое-то более твердое препятствие: дно тележки, которая плавает на боку. Агнес набрасывается на нее в подобии жалкого торжества, и ее правая рука смыкается на чем-то, водруженном поверх тележки.
У него имеется лицо, хотя и держится недолго. Прежде чем рука Агнес успевает отпрянуть от комковатых черт или нащупать что-нибудь, кроме одного лениво моргающего глаза, который раза в два больше другого, лицо втягивается в холодную желатиновую глыбу головы. Она не знает сама, какие звуки издает, силясь отодвинуться подальше, знает только, что отчаянно хочет съежиться и оказаться как можно дальше от тележки и ее жуткого пассажира, насколько позволит кабина лифта.
Распухшие книги болтаются рядом и за спиной, мешая двигаться, потому что окружают ее уже на уровне бедер. Тележка упирается ей в спину, и она отталкивает ее со всей силы. Та врезается в дверцы лифта так, что кабина содрогается. Наверное, результат не только в этом, потому что спустя какие-то секунды усилившийся поток жижи поднимается ей до самых ребер. Агнес вскидывает руки повыше, но только потому, что понятия не имеет, что еще можно сделать, и тут тележка толкает ее в грудь. У нее едва остается время, чтобы помолиться, но молитва получается недолгой, потому что остатки той рожи ложатся на ее лицо плотной маской.
Она начисто лишена черт, как нога слизня, но при этом растянута в широкой и вялой ухмылке, гораздо хуже ухмылки идиота. Агнес впивается ногтями в трясущуюся, лишенную шеи голову и отрывает ее от себя, но конечности твари скользят сзади по шее, смыкаясь. Почему же их невозможно отцепить, раз в них нет ни костей, ни мышц, и ее пальцы протыкают их запросто – раз они даже сами сомневаются в собственной форме? Голова и то, что там сейчас вместо лица, придвигается к ней все ближе и ближе, и Агнес почти рада черноте, которая сначала заполняет ее рот и нос, а потом глаза и разум чем-то более плотным, чем просто темнота.
Глава двадцать первая
Ангус
– Ладненько, почему бы тебе не заставить меня улыбнуться. Скажи, что там что-нибудь уже исправили.
– Надеюсь, скоро починят предохранители. Рей ушел вниз.
– Кажется, он там уже довольно долго, или я просто потерял счет времени?
– Да, действительно, он там уже какое-то время. Может потому, что сейчас так поздно.
– Он мог заснуть во время работы, ты хочешь сказать?
– Нет, но ему же требуется найти дорогу и сделать все в темноте. Вам не кажется, что на будущее стоит держать там лампу?
– Как-то слишком примитивно, керосиновую, что ли? Ах да, ты имеешь в виду электрический фонарик. Я думал, Найджел раздобыл для вас свет.
– Свет только здесь. Внизу его нет.
– В любом случае, почему Найджел не отвечает? Ангусу не обязательно говорить все время самому.
– Дело в том, что Найджела здесь нет.
– Черт побери. Так, значит, нас все бросили? Куда это он подался?