– Что-то непохоже, – заявляет она вслух. – Вот ты бы поехала в подобное место в нынешних обстоятельствах?
– Если бы это могло помочь людям, нуждающимся в помощи, – с укоризной отвечает Конни, – наверняка поехала бы.
Джил сомневается и загоняет машину в просвет в живой изгороди, чтобы обосновать свои возражения. Размытый объект в конце колеи не становится четче – наоборот, туман как будто сгущается вокруг него, возможно поэтому его контуры кажутся менее правильными, чем должны быть у телефонной будки. Джил меняет угол подъема фар, освещая его, но свет лишь отражается от тумана, слепя глаза. Она щурится, почти смыкая веки, и понимает, что устала до такой степени, что ей мерещатся образы, описанные Гэвином и застрявшие в голове: люди бешено дерутся друг с другом и падают на землю или даже уходят в нее. Она на ощупь тянется к рычажку, управляющему фарами, и открывает глаза, как только чувствует, что они готовы видеть. Теперь силуэт впереди напоминает ей тотемный столб, хотя она, конечно же, не различает на нем зачатки лиц, которые начинают воплощаться, громоздясь друг на друга.
– Простите, – произносит она. – Но я не в восторге от идеи туда ехать.
– Может, Аньес тоже не в восторге в данный момент, – замечает Конни.
– Но мы же не знаем этого наверняка, так? Мэд с Джейком уже могли вызвать подмогу.
– Но могли и не вызвать. Ладно, давайте проголосуем: ехать туда или мне придется извозиться в грязи. Гэвин?
– Ах, теперь ты желаешь, чтобы мы поиграли в демократию? А еще недавно ты вела себя так, словно ты у нас главная. – Когда рука Гэвина в зеркале начинает махать, Джил продолжает: – Нет смысла голосовать. Мы туда не поедем – я не поеду. Это моя машина. Если вам не нравится, можете выйти и топать туда пешком, но не надейтесь, что я буду вас тут ждать!
Джил смущает восторг, похоже, усилившийся после ее речи, потому что ликование какое-то не ее – ощущение такое, словно оно обволакивает ее снаружи. Она в таком замешательстве, что ей даже кажется, как древесный ствол или предмет, напоминающий его, подергивается от готовности действовать.
– И никакая это не телефонная будка, – говорит она Конни. – Пойди и сама убедись, если не видишь отсюда.
– Она дождется, пока я схожу, Гэвин? Ты заставишь ее подождать, как думаешь?
Он возражает одной из них или обеим, выражая это главным образом зевком. Можно спорить с Джил сколько угодно, но это ведь ее машина. Она резко сдает назад и выезжает из просвета в живой изгороди, оцарапав о ветки правое крыло. Когда лучи света от фар пробегают по полю, ей кажется, она заметила краем глаза, как тот объект в тумане разделился, словно амеба, и верхний сегмент спрыгнул или же просто свалился на землю. До какой же степени она устала? Не настолько, чтобы выйти из-за руля, и она ведет машину в обескураживающем молчании, которое можно сравнить с нехваткой воздуха. Затем Гэвин снова зевает, возможно из-за тумана, который с новыми силами расползается позади них над мокрой черной дорогой и просачивается сквозь живую изгородь.
– Гэвин, – едва не кричит Конни, – чтоб тебя, прекрати уже зевать во весь рот!
Первый раз Джил с нею согласна, но невольно улыбается, когда в следующий миг Конни судорожно зевает.
– Да ты и сама хороша, – замечает Гэвин.
Улыбка еще растягивает губы Джил, когда их начинает раздирать зевота.
– Это все ты, – упрекает Гэвина Конни. – Мы так не делали, пока ты не появился. Зевай уже про себя, ясно? У нас и без того хватает проблем, а теперь мы еще и не можем остановиться.
– Ну, так скажи мне, как я могу помочь.
Она в ответ снова яростно зевает, и Джил думает, что Конни не в силах удержаться не только от зевоты. Говоря о проблемах, она, очевидно, имела в виду Джил, но ведь Гэвин не успел еще толком сесть в машину, когда Конни уже напустилась и на него. Похоже, ей все равно, кого чихвостить, главное, чтобы кто-нибудь был. Зевота, похожая на попытку отделаться от этой мысли, нападает на Джил, принеся с собой сожаление, что она успела затормозить вовремя, когда Гэвин вывалился на дорогу перед машиной. Может, попросить его пойти впереди, как это делают иногда в тумане? А еще лучше попросить Конни составить ему при этом компанию. Джил вовсе не собирается их задавить, просто она настолько обессилена, что ее нельзя винить, если она не справилась с управлением, если она забыла, какую педаль надо нажимать…
У нее перехватывает дыхание даже не от детскости подобного плана. От упоительной радости, которую эти мысли, по-видимому, вынесли на поверхность сознания, от восторга, настолько необъятного и неистового, что он просто не может принадлежать ей.
– Давайте все перестанем спорить, пока не выберемся отсюда, – почти умоляет Джил. – Я имею в виду, по-настоящему постараемся и прекратим.
– Мы можем, если и ты тоже, – заявляет Конни.
По крайней мере, Джил делает усилие, чтобы подавить безрассудные порывы, а вот Конни огрызается, словно девчонка на школьном дворе. Джил чувствует, как восторг снова вскипает в ней, подогретый ее собственным презрением. Они все впали в такое состояние, что рассуждают и ведут себя как капризные дети, и она тоже – а в следующее мгновение Джил осеняет, в чем тут суть. Она ведь очень часто наблюдала такое: двое детей дерутся, когда третий с наслаждением стравливает их друг с другом. Она раскрывает рот, чтобы поделиться этим открытием, но она ведь уже знает, как Конни реагирует на любые сравнения ее с детьми. Джил уже готова отпустить свои мысли обратно в недра вялого разума, когда чувствует, что их поглощает нечто большее, чем ее усталость. Ощущение настолько похоже на внезапное пробуждение от сна, что она ахает:
– Я знаю, почему нам больше нельзя собачиться.
Гэвину почти удается подавить зевок, но он лишь кое-как произносит:
– Почему?
– Вот если подумать, – Джил делает это вслух, что, кажется, помогает. – Мы же все ссорились друг с другом целую ночь, так? И еще раньше, в магазине, я даже не помню, когда мы начали. Что-то хочет, чтобы мы вцепились друг другу в глотки. Да чего там, ты же даже видел на своих кассетах, как люди убивают друг друга.
Джил тут же пугается, что ее последняя фраза оказалась лишней. Но Гэвин хотя бы не зевает. Она отводит взгляд от отражения его силуэта, надеясь, что он задумался. Она всматривается в дорогу, хотя в этой мутной, размытой ловушке из тумана давно уже чувствует себя беспомощной, словно муха, запертая между оконными рамами, когда Конни объявляет:
– Ну, точно могу сказать, это самая большая глупость, какую я когда-либо слышала.
Слов будет недостаточно, чтобы на это ответить – никакие слова не годятся. Может быть, она поверит, что они не совсем марионетки, если Джил покажет ей.
– А вот это еще глупее, – произносит Джил и закрывает глаза, прежде чем надавить на педаль газа.
Поначалу никто из них не замечает. Она уже начинает приходить к мысли, что может чувствовать дорогу не глядя, когда Конни восклицает:
– Осторожнее, мы сейчас въедем в живую изгородь!
– В таком случае сделай что-нибудь, чтобы этого не случилось.
– Я только что сделала. Осторожнее! – повторяет Конни с нажимом.
– Мне требуется нечто большее. Куда мне повернуть?
– Налево, естественно. Ты же видишь… – Когда Джил поворачивает руль влево, Конни заявляет: – Меня на такое не купишь. Не может быть, чтобы ты закрыла оба глаза.
Джил разворачивается к Конни лицом и растягивает рот в улыбке, такой же радостной, как трещина в земле.
– Хорошо, ты донесла до нас свою точку зрения, какой бы она ни была, – произносит Конни, а когда Джил не отвечает, прибавляет: – Ты за рулем. Ты главная.
Сиденье Джил подрагивает, когда Гэвин выдвигается вперед между ним и сиденьем Конни.
– Теперь направо. Направо, – восклицает он, явно больше не собираясь зевать.
– Я как раз собиралась ей сказать, Гэвин. Еще было время, – заявляет Конни, прибавляя: – Направо.
– Да, с таким водителем, как я, нужны вы оба.
– Мы же ничего такого не говорили о твоем вождении, – протестует Гэвин.
– Еще скажете, – заверяет она, отворачивая голову к лобовому стеклу и прибавляя скорости. Спустя секунду она чувствует, как Конни вцепляется в руль. – Хорошо, веди ты, – соглашается Джил, выпуская руль. – Но чтобы Гэвин говорил тебе, в какую сторону. Если он откажется, я прибавлю газу.
Ей приходится это сделать, чтобы они убедились в серьезности ее намерений.
– Налево, – произносит Гэвин придушенным голосом, и она чувствует, как машина скользит в ту сторону. Она рада, что Гэвин с Конни слишком заняты, справляясь с ситуацией, и не спрашивают, чего она добивается, потому что она не в состоянии объяснить это даже себе – просто так правильно, пусть решение и явилось спонтанно. У Джил такое ощущение, что она побеждает нечто до крайности идиотское в его собственной игре. Она даже, кажется, чувствует, как оно гонится за машиной по другую сторону живой изгороди, или под асфальтовым покрытием, или и там и там. Ей отчаянно хочется прибавить скорость, чтобы спастись от него, но она не знает, стоит ли поддаваться этому внезапному желанию, когда Конни выкрикивает:
– Джил, сбрось скорость! Подумай о своей девочке!
– До того ты жаловалась, что я еду слишком медленно. Ты что, не можешь определиться, или у тебя вовсе нет своего мнения? – Конни последний человек, которому стоило бы напоминать ей о Бриони; на самом деле Джил задета до такой степени, что не может решить, стоит ли воспользоваться поводом и еще прибавить скорость. А если тогда она больше никогда не увидит свою дочку? Она представляет себе Бриони в рождественской постановке, на которую пришел посмотреть один Джеф, если только не взял с собой Конни; с другой стороны, Конни сейчас у нее в машине, отдана ей на милость. Какая из этих мыслей вынуждает ее прибавить газу – неважно, и ее веселит крик Гэвина: «Направо!», на который Конни отзывается таким же взволнованным голосом: «Знаю!» Джил близка к ощущению, что эта поездка ей снится, а картинка под закрытыми веками гораздо реальнее: толпы сероватых силуэтов бьются, чтобы уничтожить друг друга или отделиться, если не друг от друга, то от трясины, в которой они тонут, если только не стремятся выбраться из нее. Она зачарована этим зрелищем, и в этом одна из причин, почему она не торопится ответить, когда Конни умоляюще произносит: