ПОДОПЫТНЫЙ ШПИОН
1
Хотя Фукуо Омура и произнес всего несколько слов, и то будто в бреду, но уже то, что он говорит по-японски, было, конечно, удивительно.
На следующий день у Куросимы был выходной, но он пошел на службу и явился с докладом к начальнику отделения Итинари. О бесчинстве, учиненном надзирателем Соратани, он не обмолвился ни словом.
Начальник отделения недоуменно пожимал плечами.
— Странно, — говорил он, — удивительно! Ведь он с самого начала упорно называет себя японцем. Для чего же ему понадобилось скрывать, что он говорит по-японски!.. Постой, а может, он забыл язык и под влиянием какого-то толчка сейчас вдруг вспомнил?
— Это вполне допустимо, — ответил Куросима. — Но ведь он и сейчас, собственно, по-японски не говорит. Лишь отдельные слова…
— Н-да, — согласился Итинари, — по отдельным словам судить нельзя. Какой-нибудь японец научил его, и он их затвердил, как попугай.
— Господин начальник, разрешите мне перевести его в отдельную камеру во второй корпус! — вдруг попросил Куросима.
— Это потому, что Омура сболтнул: «Оставьте, пожалуйста, меня одного?» — рассмеялся Итинари.
— Отчасти и поэтому, — ответил Куросима. — Но это не главное. Мне кажется, что если его изолировать, легче будет за ним наблюдать.
Одиночные камеры находились на втором этаже второго корпуса, как раз над управлением лагеря, разместившимся по всему первому этажу. В служебные часы в управлении было слышно, как наверху ходят. Обо всем, что происходит в одиночных камерах, можно было почти безошибочно судить, даже не поднимаясь наверх. Куросима решил, что если поместить Омуру здесь поблизости, то и Соратани вряд ли сможет совать нос не в свое дело.
— Ладно, подумаем, — сказал Итинари. — Формальных оснований у нас нет, ведь заявления он не подавал, поэтому подождем до врачебного осмотра на будущей неделе. Тогда, может, найдем какой-нибудь благовидный предлог.
— Хорошо бы…
Когда Куросима собирался уйти, позвонили из бюро пропусков, что явился вчерашний Ундзо Тангэ,
— Ничего не поделаешь, так договорились, — сказал Итинари. — Этот, я вижу, проявляет больший энтузиазм, чем женщины.
— Кажется, да, — криво усмехнулся Куросима. В глубине души он ожидал прихода Фусако Омура, и ему показалось, что начальник отделения видит его насквозь.
— Прими его, пожалуйста, один, — сказал Итинари и, помахав рукой, склонился над бумагами. Самому ему, видно, больше не хотелось иметь дело с этим чванливым типом — бывшим офицером разведки.
Войдя в приемную, Куросима увидел там надменного Тангэ, тот обливался потом и держал на расставленных коленях большой чемодан.
— Начальник отделения занят сейчас на срочном совещании, — сказал ему Куросима. — В таких случаях начальника по всем вопросам замещаю я.
— Ладно! — мотнул головой Тангэ. — Я бы хотел поскорее получить свидание с Фукуо Омурой.
Тангэ держал себя еще заносчивей, чем вчера. Метнув в него неприязненный взгляд, Куросима вышел из комнаты.
Этот Тангэ, называющий себя директором исследовательской лаборатории по изучению текущих событий на Дальнем Востоке, очевидно, был уверен в своей версии, и Куросиме стало не по себе. Неужели Фукуо Омура и в самом деле разведчик-диверсант, подпоручик Угаи? И есть какой-то смысл, какая-то цель в том, что он скрывает знание японского языка?
С этой тайной, возможно, связано и произнесенное им тогда по-японски: «Виднеется…» Но что означало то второе слово, похожее на иностранное? Куросима перебирал в памяти слова тех немногих языков, которые знал, но его отрывочные, скудные знания, конечно, мало что могли дать.
Приведя наконец упиравшегося Омуру, который терпеть не мог этих походов в приемную, Куросима даже присвистнул.
Ундзо Тангэ успел переодеться в военную форму и фуражку. Заложив руки за спину, он расхаживал по комнате. С плеча свешивались золотые шнуры с позолоченными металлическими наконечниками — по-видимому, это были аксельбанты штабных офицеров.
Увидев входивших, Тангэ рукой в белой перчатке сделал жест: прошу, мол. Куросима втолкнул Омуру в комнату и закрыл дверь. И в ту же минуту раздалась резкая, визгливая команда:
— Смирно-о-о!
Куросима оцепенел от изумления, а Омура, точно испуганная лошадь, потоптался на месте и остановился как вкопанный.
— Вольно! — на этот раз тоном ниже скомандовал Тангэ. Он закашлялся, точно астматик, и затем, прочистив горло, медленно произнес: — Подпоручик Угаи! Слушайте внимательно…
— Господин Тангэ, — перебил его опомнившийся наконец Куросима, но Ундзо Тангэ остановил его строгим взглядом.
Куросима опустился на стул и стал наблюдать за дальнейшим ходом событий.
— Я, — продолжал Тангэ, — майор Ундзо Тангэ, офицер второго разведотдела штаба армии, действовавшей под командованием его превосходительства Сэйсиро Итагаки на малайском направлении. Я ваш единственный непосредственный начальник. Вы меня поняли?
Омура, с лица которого еще не спала опухоль от побоев Соратани, молча уставился на сердитого Тангэ. Красный, словно кровавая рана, рот Омуры открылся, казалось, он хочет что-то сказать. Но взгляд, как всегда, был обращен не на лицо собеседника, а блуждал где-то поверх его лба.
Не обращая внимания на вид Фукуо Омуры, Тангэ твердил:
— Подпоручик Угаи! Находясь за тысячи миль от родины, вы на протяжении долгих лет выполняли секретное задание. Теперь вы наконец вернулись в распоряжение своего непосредственного начальника, то есть в мое распоряжение. Вы поняли? Я только сейчас получил возможность сообщить вам, что обстановка коренным образом изменилась и впредь вы освобождаетесь от своей миссии. Ясно?
Фукуо Омура все стоял как истукан. Куросима не замечал в нем ни малейшего признака внимания к тому, что говорил Тангэ. Оцепенение Омуры было похоже на испуг. Что же за причина этого испуга?
— Вы, должно быть, отлично помните военную обстановку, сложившуюся к ноябрю 1944 года. Накануне сезона дождей англо-индийские и чунцинские[6] войска, а также американские авиационные части, дислоцированные в Китае, соединенными силами перешли в общее контрнаступление. Наши экспедиционные войска в Бирме вынуждены были отойти от индо-бирманской и китайско-бирманской границы. Их главные силы заняли позиции на линии Рангун — Мандалай в центральной части Бирмы, а остальные соединения расположились близ северной границы Таи. В связи с этим нашим частям на малайском фронте необходимо было выяснить действия противника на китайско-таиландской границе в бассейне реки Меконг, чтобы подготовиться к новому этапу в развитии военных операций на таиландском и индо-китайском участках фронта. Тогда-то в тыл противника через Нонкай — Монсин с разведывательным заданием и был послан подпоручик Угаи и с ним один унтер-офицер и пять солдат. Так, подпоручик?
Увлекшись своей лекцией по истории войны, Ундзо Таигэ пружинистым шагом расхаживал по приемной — от середины комнаты до окна и обратно. Не хватало только шашки на боку, в остальном же весь его петушиный вид показывал, что он явно старается тряхнуть стариной.
За этим торжественно и сурово звучавшим эпизодом военной истории могла скрываться печальная судьба одинокого, затерянного солдата, брата Фусако — Кадзуо Омуры. В лохмотьях, таща на плече винтовку, как коромысло, скитался он, неприкаянный, во мраке джунглей. Не менее печальной, вероятно, была и судьба офицера разведки подпоручика Угаи. Чем настойчивее он разыскивал своих, тем чаще натыкался на врага. Растеряв подчиненных, потеряв радиосвязь со штабом, он стал рыскать голодным волком в горной глуши.
Чем больше Ундзо Тангэ входил в роль, тем больше трезвел Куросима, словно на голову ему лили холодную воду. Он все пристальнее всматривался в лицо Фукуо Омуры, покрытое синяками. Тщетно старался он найти хотя бы малейшее подтверждение тому, что это Кадзуо Омура или подпоручик Угаи: лицо Фукуо вообще ничего не выражало.
— Однако судьба не была к нам милостива, — все сильней возбуждался Тангэ. — Летом 1945 года обстановка на всем восточноазиатском фронте круто изменилась. Наша армия вынуждена была начать отход на всем южном направлении. Командующему войсками малайского фронта его превосходительству Сэйсиро Итагаки ничего не оставалось, как подписать мир с командующим союзными войсками в Юго-Восточной Азии адмиралом Маунтбаттеном. Вы поняли меня, подпоручик Угаи?.. Храня в строжайшей тайне свои секретные замыслы, скрываясь в самых неожиданных местах, блестяще конспирируясь и не щадя себя и своих солдат, вы на протяжении семнадцати лет вели разведывательную и диверсионную работу в тылу врага. И вот сегодня наконец вы предстали передо мной с докладом. Сейчас, когда снова возродилось наше государство, мы поистине можем воздать хвалу вам, как одному из наших самых блестящих офицеров! — Последние слова Тангэ произнес с особым подъемом, перестал ходить и встал перед Омурой. Затем, сверля Омуру взглядом, бывший майор разведки скомандовал: — Подпоручик Угаи, смирно! Ну же, примите стойку «смирно»! Или вы боитесь, что это ловушка?
Продолжая молчать, Омура вдруг, словно изнывая от скуки, рассеянно огляделся.
— Итак, новый этап в развитии военных операций оказался просто иллюзией? — не выдержал наконец Куросима. — Я слышал о беспризорниках, то есть о детях, брошенных на произвол судьбы. Но, оказывается, существовали и беспризорные солдаты. Япония потерпела поражение. Война окончилась. И в течение семнадцати лет не сообщать об этих солдатах — это, извините, ни в какие ворота не лезет…
Тангэ резко повернулся к Куросиме и зло сказал:
— Ничего подобного! Мы не потерпели поражения! Игра окончилась вничью. — Он говорил с такой яростью, что тряслись даже наконечники аксельбантов. — Мне всегда было ясно и ясно сейчас, что в конечном счете нашим врагом были и остаются коммунисты. И подпоручик Угаи, который семнадцать лет нелегально прожил в этой среде, вероятно, подтвердит правильность моего заключения. Именно китайские коммунисты и туземные партизаны — вот наши истинные враги. — Снова тряхнув аскельбантами, бывший майор круто повернулся к Омуре. — Ведь так, подпоручик Угаи? Информация о коммунистах, которую вы мне представите, явится завершением вашего выдающегося подвига. Итак, докладывайте!..
Наконец до сознания Куросимы, кажется, дошло, почему бывший майор разведки, являющийся теперь директором исследовательской лаборатории по изучению текущих событий на Дальнем Востоке, готов принять с распростертыми объятиями своего бывшего подчиненного — шпиона подпоручика Угаи. Если Омура — это действительно подпоручик Угаи, то надзиратель Соратани, считающий его шпионом китайских коммунистов, попал, что называется, пальцем в небо. Впрочем, в одном они с Тангэ сходятся: и тот и другой считают Омуру шпионом. У Куросимы было такое чувство, будто его затягивают в омут… Дело темное и запутанное… Нужно во всем самому разобраться…
Тангэ сиплым низким голосом снова скомандовал:
— Подпоручик Угаи, смирно! Докладывайте, подпоручик Угаи! Ну, живее!..
Фукуо Омура медленно покачал головой и, растерянно заморгав глазами, впервые ответил:
— Во бутунды. Шэньмайе бутунды. (Я не понимаю. Ничего не понимаю.)
— Он говорит, что не понимает, ничего не понимает, — поспешил перевести Куросима.
— А, черт! — взревел Тангэ. — Я говорил, говорил, а он ничего не понял?!
2
В это время в приемную постучались. Куросима открыл дверь и увидел перед собой Фусако.
— Ой, я, кажется, помешала, — и она смущенно взмахнула рукой.
Секунду поколебавшись, Куросима представил ее Тангэ. Он решил, что сейчас, пожалуй, самый удобный момент устроить им очную ставку.
— Хо-хо! Следовательно, вы думаете, что этот человек — рядовой солдат из наших экспедиционных войск в Бирме? — Тангэ снисходительно посмотрел на Фусако, всем своим видом говоря, что отнюдь не намерен с ней согласиться.
— Вы, значит, не бывший командир моего брата? — довольно спокойно ответила вопросом на вопрос Фусако, с некоторым любопытством поглядывая на мундир Тангэ. Фусако, предположив, что бывший командир ее брата явился для его опознания, должна бы сначала испытать чувство радостного волнения, а потом глубокого разочарования. Но лицо ее не выражало ничего подобного.
— Брата? — переспросил Тангэ. — Да он ни капли на вас не похож!
— Брат и сестра не всегда похожи друг на друга, — спокойно возразила Фусако.
— Да ведь и вы, господин Тангэ, — поддержал ее Куросима, — рассматривая вчера Омуру во время прогулки, заявили, что он не похож на подпоручика Угаи.
— Да, но ведь я еще вчера разъяснил, что он был сразу же послан на выполнение задания и я его не успел как следует рассмотреть. К тому же выпускники школы Накано мастерски владеют искусством перевоплощения.
— Это я усвоил и против этого не спорю, — ответил Куросима. — А что вы скажете о результатах сегодняшней встречи?
— Я убедился в своей правоте, — ответил Тангэ.
Куросима был ошеломлен. Фукуо Омура совершенно ясно по-китайски ответил Тангэ, что он ничего не понимает. Бывший майор прочитал ему целую лекцию по военной истории, требовал от него рапорта, а все так и кончилось «сольным» выступлением этого господина.
— О, значит, вы собираетесь передать его семье?! — воскликнула Фусако.
— Да нет, какой там семье! Ои навсегда вычеркнут из посемейного списка. Никаких сведений о том, из какой он провинции, префектуры, уезда и так далее нигде нет. Никто не знает, откуда он родом и из какой семьи. Даже бюро по делам демобилизации такими данными не располагает. Это можно узнать только от него. А он пока еще в таком состоянии, что даже мне не доверяет.
— Следовательно, вы будете приходить, пока вам не удастся все у него выяснить? — спросил Куросима.
— Да уж придется, — усмехнулся Тангэ. — Простите, но не могу же я довериться вам. Вы ведь ничего не в состоянии из него выжать.
— А все-таки кое-что сумели, — раздраженно сказал Куросима. — Вчера вечером, например, Омура заговорил со мной по-японски.
— Заговорил по-японски?! — одновременно воскликнули Тангэ и Фусако Омура.
— Да, — невозмутимо ответил Куросима. — Правда, он произнес всего две фразы: «Виднеется жар» и «Пожалуйста, оставьте меня одного».
— «Виднеется жар»? Да ну?..
Бывший майор разведки, шевеля толстыми губами, несколько раз шепотом повторил это странное слово «жар». Фусако, широко раскрыв глаза, с каким-то беспокойством следила за ним. На губах майора заиграла хитрая усмешка.
— Вам известно значение этого загадочного слова? — нетерпеливо спросила Фусако.
— Хм! Пожалуй, известно. — Вид у Тангэ стал еще самоувереннее. — Но к вам это не имеет никакого отношения. Подпоручик Угаи и какой-то удравший в Таи солдат из остатков разбитых войск, отступавших из Бирмы, совершенно разные люди.
— Удравший солдат! Из остатков разбитых войск! Откуда такое пренебрежение? — Щеки Фусако покраснели от негодования.
— Ведь верно я говорю, подпоручик? — не обращая на нее внимания, засмеялся Тангэ и повернулся к Фукуо Омуре, одиноко стоявшему в углу.
Вместо ответа Омура поочередно взглянул на обоих мужчин и женщину. Это был не только взгляд затравленного подопытного животного, но и взгляд беспристрастного судьи, желающего разрешить трудный конфликт. Тишина в маленькой приемной стала зловещей.
— Ну, ладно, ладно, — щелкнув языком, проговорил Тангэ, чтобы нарушить тишину. — Я понимаю твое состояние… Ну что ж. Я вас покидаю. Мне еще нужно засвидетельствовать почтение господину Итинари. Я пошел, господа!
— Постойте, подождите минутку! — вскочила с места Фусако.
Самоуверенность Тангэ, решившего, что Омура уже полностью в его руках, по-видимому, возмутила ее и привела в замешательство.
Но Тангэ даже не обернулся. Пока она нагибалась за уроненной впопыхах сумочкой, он скрылся за дверью.
Охранники, которые собрались за стеклянной дверью и глазели на диковинный мундир, в испуге расступились.
Опередив Фусако, Куросима поднял упавшую сумочку и, подержав ее в руках, сказал:
— Что-то тяжеловата для дамской сумки…
— Возможно, — резко ответила Фусако, выхватывая ее у него из рук.
«По-видимому, еще не успокоилась, — подумал Куросима. — Волнение, пожалуй, естественное, но, с другой стороны, не слишком ли? А сумка и в самом деле тяжеловата. Что в ней может быть?» Смутное подозрение шевельнулось в его душе.
— Вы захватили с собой семейные фотографии или какие-нибудь другие вещи, которые бы напомнили ему прошлое?.. Хорошо бы.
— Нет. К сожалению, все сгорело в войну во время пожара… Я хочу сегодня еще раз поговорить с ним наедине. Вы разрешите?
— Вы меня удивляете. Ведь может повториться вчерашняя история. Я не могу взять на себя такую ответственность.
Куросима разозлился. Вдруг Омура, как похотливая обезьяна, снова схватит эту милую девушку в тонком шелковом платье и начнет тискать ее нежное тело длинными, как у гориллы, ручищами?! Мысль о том, что он может опять стать свидетелем такой сцены, была для него нестерпима.
— Да, и все-таки… — Закусив верхнюю губу белоснежными зубами, Фусако замолчала. По напряженному выражению ее лица Куросима понял, что решение ее непреклонно.
— Мне понятна ваша тревога, — сказал он уже более мягким тоном. - Этот Тангэ слишком уж напорист. Не имея явных доказательств, он заведомо считает этого человека своим бывшим подчиненным, подпоручиком Угаи. Впрочем, возможно, доказательства у него есть. На Омуру претендует и еще одна особа — хозяйка китайского ресторанчика «Весна» в Иокогаме. Хочет взять его на свое попечение. Откровенно говоря, лагерная администрация и не ожидала, что будет такой отклик.
— Разрешите мне разговор с ним, — повторила свою просьбу Фусако, устремляя взгляд на Омуру. Внимание ее явно привлекали кровоподтеки, похожие теперь на полоски старой резины.
Чтобы избежать расспросов, Куросима поспешил дать согласие. Оставив их наедине, он вышел в коридор и попросил охранника понаблюдать за приемной.
3
В глубине коридора, чуть подальше комнат охраны, находился кабинет начальника. Дальше, за поворотом, следовали кабинет медосмотра и стационар. Затем начиналось уже помещение первого корпуса, и здесь, возле запасного выхода, была кладовая. Место это считалось тихим и укромным, поскольку для сообщения между управлением лагеря и первым корпусом пользовались другим ходом: из главного вестибюля поворачивали налево, проходили мимо столовой и попадали в коридор первого корпуса.
Вытащив из кармана ключ, Куросима открыл висячий замок и вошел в кладовую. В нос ударил запах плесени и застоявшегося воздуха, и тело мгновенно окутала липкая духота.
Куросима повернул выключатель и увидел по одну сторону стеллажи, заваленные запасными тюфяками, обмундированием и другим казенным имуществом. На противоположной стороне на полках в строгом порядке были разложены принятые на хранение мешки с личными вещами заключенных. Отыскав среди них мешок с биркой, на которой значилась фамилия Омуры, Куросима снял его с полки. Он решил еще раз просмотреть содержимое. Развязывая мешок и вытирая пот со лба, Куросима улыбался. Улыбка была беспомощная.
Обе женщины и мужчина, приходившие на свидание к Омуре, интересовались его имуществом. Куросима даже пообещал показать эти вещи Фусако. Но здесь не было ни одного предмета, который служил хотя бы намеком на то, что Фукуо Омура японец. Не обязательно было срочно пересматривать вещи Омуры и для того, чтобы избавить начальника отделения Итинари от домогательств назойливого Тангэ.
Тем не менее Куросима стал вытаскивать вещи из мешка. И чего тут хранить! Все такая дребедень, просто курам на смех.
Вылинявшая, желтая котомка нищенствующего буддийского монаха. Скомканное полотенце. Зубная щетка — такая грубая, что ею в пору только обувь чистить; сплошь покрытые червоточинами палочки для еды из кости какого-то неизвестного животного — имитация под слоновую. Слипшаяся соль в маленьком мешочке и сухие, твердые как камень три темно-красных куска хозяйственного мыла.
«Единственный предмет, который хоть чего-то да стоит», — пробормотал Куросима, извлекая последнюю вещь — молитвенник на санскрите. В нем, по крайней мере для владельца, возможно, заключен какой-то смысл, а при известных обстоятельствах он может и представлять ценность. Но этот старый, потрепанный, захватанный молитвенник, написанный вдобавок мало кому известной санскритской вязью, тоже, пожалуй, не ахти какое сокровище. Когда Омура поступил в лагерь, молитвенник этот дали на экспертизу управляющему делами Катасэ, который до войны служил в японском консульстве в Калькутте и разбирался в санскрите. По заключению Катасэ это обычный для тамошних мест грошовый молитвенник, и в нем нет ничего подозрительного.
Фукуо Омура ничего не захотел брать с собой в камеру, и согласно существующим правилам все вместе с котомкой отнесли на хранение. Собственно говоря, здесь не было ни одного предмета, который заслуживал бы проверки. Деньги Омуры в сумме сорока таиландских бат, то есть самое большее семьсот иен, лежали в несгораемом шкафу у начальника отделения Итинари. Полотенце и зубная щетка Омуры были куда хуже тех, что выдавались здесь, в лагере.
Куросима решил, что нет смысла специально показывать эти вещи Фусако. Ни одна из них никак не характеризовала этого человека без подданства. Куросима испытывал странное чувство: безнадежность и в то же время удивительное спокойствие. «Еще немного, и я, глядишь, влюблюсь в нее», — подумал холостой двадцативосьмилетний сержант. И тут же ему вспомнился смешок Итинари: «Эх вы, послевоенные девственники! Ничего-то вы в жизни еще не видели!»
Итинари, разумеется, ничего не знал о его старом, теперь уже ликвидированном грешке, который он хранил в строгой тайне, — любовной связи с содержавшейся в лагере кореянкой, женой одного голландца. Поэтому он все еще считал Куросиму пай-мальчиком. Кроме того, Куросима слыл образцовым сотрудником. Он и сам не знал, преследовал ли он какую-то цель, внушая начальнику подобное мнение о себе. Конечно, заботясь о том, чтобы все шло у него гладко, он чего-то добивался. Но им руководило не только одно-единственное желание — во что бы то ни стало продвинуться по службе, как это было у Соратапи.
Куросима начал поспешно укладывать жалкие пожитки Омуры обратно в мешок. Он жалел, что зря потратил время. Когда он взял в руки лежавшее стопкой мыло, один кусок вдруг соскользнул, упал на пол и разлетелся на две половинки.
«Странно!» — подумал Куросима, поднимая мыло с пола. Обе половины были с трещиной, но распался кусок по линии разреза, ровной и гладкой, сделанной, по-видимому, острым ножом. Присмотревшись внимательнее, Куросима увидел, что на мыле была выдавлена, вероятно, на заводе цифра «999». Линия разреза приходилась точно посредине девяток.
У Куросимы тотчас мелькнуло подозрение. Кто-то, очевидно, заходил на склад и разрезал мыло. Но для чего? Подозрение росло. В сравнении с остальным барахлом Омуры мыло — это просто предмет роскоши, и оно с самого начала должно было привлечь внимание. Кто мог поручиться, что это не тайный пароль? Ведь он ни разу им не умывался, не стирал им и хранил как драгоценность. Не странно ли для человека, у которого всего сорок бат и который прибыл из глухой провинции в Бангкок, чтобы зайцем пробраться на пароход?
А может быть, он прятал в нем какой-нибудь небольшой, но дорогой предмет, скажем, драгоценный камень? Обыкновенное хозяйственное мыло самое подходящее место для этой цели… Допустим, во время изготовления мыла это трудно было сделать, но ведь ничего не стоило потом сделать дырку, вложить камень и тщательно заделать. Пока мыло еще мягкое, это не составляет никакого труда. За время длительного путешествия по южным морям мыло высохло и затвердело, как камень, так что не было риска, что кто-нибудь заметит изъян.
Но почему же Омура не проявлял никакого интереса к своему имуществу? Или это наигранное безразличие?
Нет, вряд ли там драгоценный камень. Но для людей, которые интересовались имуществом Омуры, возможно, это важней бриллианта. Для людей, которые интересовались… Куросима сразу представил себе обеих женщин и мужчину.
Что касается Намиэ Лю, то ясно, что для нее, женщины с практическим умом, самое важное в человеке — его имущество.
Фусако Омура, конечно, просто хотела найти какие-то вещи, подтверждающие, что это пропавший без вести брат.
А чего добивался Ундзо Тангэ? Получить вещественное доказательство, что это его бывший подчиненный?
Но есть еще один человек. Кроме этих троих. Он жаждет получить доказательство, что Омура китайский коммунистический шпион. Это надзиратель Соратани.
Куросима сердито взглянул на разрезанный кусок мыла. Вряд ли кто-нибудь мог это сделать, кроме Соратани. Те трое никак не могли проникнуть на склад. А он мог сюда попасть без труда.
Ключи от висячего замка были у Куросимы и у секретаря управления делами Канагаи. Во-первых, Соратани мог вчера ночью, пока Куросима спал, вытащить у него ключ из кармана кителя, лежавшего возле подушки. Проникнуть затем в кладовую через запасный выход первого корпуса было нетрудно. Если бы кто-нибудь из караульных застал его там, он всегда мог сказать, что кто-то из заключенных во время его дежурства попросил срочно достать ту или иную необходимую вещь. «Любезность в отношении иностранцев» была первой заповедью для всех сотрудников лагеря. Впрочем, поздней ночью его там никто и не мог застать. Во-вторых, Соратани мог преспокойно взять ключ и у секретаря управления делами Канагаи. У того ключ всегда валялся на столе. Кладовая не оружейный склад, ничего особенно ценного там не хранится. Когда кто-либо из сотрудников просил ключ, ссылаясь на необходимость взять или обменять какую-нибудь вещь из инвентаря, слабохарактерный Канагаи никогда не отказывал в просьбе. Таким образом, у Соратани была полная возможность попасть на склад и днем. Судя по всему, из всего барахла Омуры внимание Соратани привлекло только мыло. Это свидетельствовало о его проницательности. Осмотрев все три куска, он в одном из них обнаружил подозрительную трещину и в этом месте сделал разрез. Он, видимо, полагал, что найдет ямку, в которой спрятана записка или что-нибудь в этом роде. Но ничего не нашел. Остальные куски подозрения не вызывали, и он прекратил свой «частный сыск».
Куросима вскочил и стал осматривать стеллажи с казенным имуществом. В картонной коробке он обнаружил штук пять или шесть ножей. Он тщательно осмотрел каждый. Следов мыла ни на одном не было. Впрочем, Соратани мог обтереть нож носовым платком. Держа нож в руках, движимый непонятным ему самому побуждением, Куросима присел на корточки. Перед ним лежали два целых, нетронутых куска мыла. Лишь на одном была чуть заметная трещинка. Куросима воткнул острие ножа в этот кусок.
Мыло оказалось на редкость твердым. Нож отскочил от фабричной марки «999». Не мыло, а брусок цемента! Куросима обливался потом. Прошло минут семь, а он едва добрался до середины. Соратани, по-видимому, исследовал только один кусок, просто потому, что у него не хватало времени. Работа оказалась слишком трудоемкой, и он испугался, что его кто-нибудь застанет за этим занятием. Куросима удвоил усилия. Десять минут ушло у него на то, чтобы распилить проклятый кусок засохшего мыла пополам. Но и в этом куске ничего не оказалось. Со вторым куском он провозился пять минут. Результат был тот же.
«Ни черта», — безнадежно махнул рукой обессилевший Куросима и криво усмехнулся. Дурацкая фантазия! Зря только потратил столько сил. Хоть в пену его смыль, и то наверняка ничего не найдешь.
4
Когда Куросима вернулся в приемную, Фусако там уже не было. Возле дремавшего на стуле Фукуо Омуры скучал охранник.
— Она вспомнила про срочное дело и убежала, сказала, что еще раз придет, — пояснил охранник.
— Она ничего не просила мне передать?
— Нет, только привет.
Куросима взглянул на часы. В общей сложности он провел на складе двадцать восемь минут. По-видимому, и сегодняшнее ее свидание с Фукуо кончилось ничем. Это он и предполагал, и все же ему было жаль Фусако, так цеплявшуюся за надежду.
— Ну и беспечный малый! — проговорил охранник, давая легкий подзатыльник похрапывающему на стуле Омуре. Но тот не просыпался и сидел, свесив до пола длинные руки, напоминая гориллу, мирно дремавшую на дереве в джунглях.
— Либо беспечный малый, либо искуснейший актер, — отозвался Куросима.
— Вы что-то сказали?
— Нет, ничего. Покараульте еще немного. Я зайду к начальнику. Там у него дожидается еще один посетитель.
Куросима направился к двери, но охранник остановил его:
— Это тот, что в мундире? С золотыми штуками? Так он уже ушел.
— Ушел?
— Да. Пришел сюда, а тут женщина. Заворчал, схватил чемодан, пошел в бюро пропусков, переоделся в пиджак… А за ним и она, будто вдогонку.
— Вдогонку?
— Да вроде бы.
— А когда они ушли? — невольно тоном следователя спросил Куросима.
— Да минут десять назад. Они еще, наверно, на станции электрички.
Фусако, конечно, могла вспомнить и про какое-то срочное дело, но могла и побежать вдогонку за Тангэ. Это на нее похоже. Когда Тангэ при упоминании загадочного слова «жар» усмехнулся с таким видом, что ему, мол, все ясно, на ее лице отразилась решимость во что бы то ни стало заставить его раскрыть карты. Но зачем за ним бежать? Внезапно Куросиме пришло на ум профессиональное словечко «слежка». Но оно как-то не вязалось с образом Фусако.
— Отведи, пожалуйста, Омуру в первый корпус, — попросил Куросима охранника и быстро вышел.
Перед лагерем простирался голый, без единого деревца, двор. Здесь же была автомобильная стоянка. За двором начиналось заводское шоссе, над которым в ветреную погоду клубилась белая пыль. Чуть подальше высился перекинутый через канал Камосаки арочный мост, а сразу за ним небольшой муниципальный причал. Рядом с причалом находилась станция частной электрички, проходившей через новый промышленный район.
Как раз и тог момент, когда Куросима приблизился к станции, состав электрички из трех грязновато-оранжевых вагонов проезжал через переезд заводского шоссе. Куросима остановился у шлагбаума. Во втором вагоне он увидел Тангэ в белом полосатом пиджаке. В третьем, последнем вагоне показалась фигура Фусако в шелковом платье. Разыскивая свободное место, она проходила мимо служебного купе. В следующую секунду поезд тронулся. «Не иначе как она и в самом деле установила за ним слежку», — подумал Куросима. Шлагбаум поднялся, и мимо Куросимы в облаке пыли прогромыхала восьмитонка. Некоторое время он за пылью ничего не видел.
— Эй! Послушайте! — раздался чей-то голос.
Хотя шлагбаум был поднят, у переезда напротив все еще стоял большой автомобиль иностранной марки. Человек за рулем в гавайской рубашке, похожий на американского японца, делал рукой какие-то знаки. Куросима был в форме и подумал, что тот принимает его за городского полицейского. Он подошел к машине.
— Кто-нибудь сбежал? — спросил шофер.
— Сбежал? — Неожиданный вопрос насторожил Куросиму, и он уставился на квадратное лицо жевавшего резинку шофера.
— Вы ведь из иммиграционной полиции? Наверное, кого-то ловите?
— Да нет, никто не сбежал, — небрежно бросил Куросима. Этот большой автомобиль он, кажется, видел на автомобильной{2} стоянке у лагеря. Скорее всего это служащий какого-нибудь пароходного агентства привозил передачу опоздавшему к отплытию и находящемуся в лагере матросу. — У нас еще не было ни одного побега.
— Ни одного побега? — с расстановкой произнес шофер, перестав жевать резинку и скорчив странную мину. Затем он сверкнул глазами в сторону уходившей вдаль электрички, произнес «о’кэй!» и, помахав на прощание, тронул машину.
Огромная иностранная машина, словно хвалясь своим техническим совершенством, двинулась с места, едва он нажал на стартер, проскочила через переезд и тотчас скрылась. Куросиму обдало газом и пылью. Неприятный осадок остался у него и на душе от разговора с этим американским японцем.
Вернувшись в лагерь, он на всякий случай заглянул в бюро пропусков и спросил, не приезжал ли кто с передачей для заключенных из пароходного агентства.
Нет, сегодня никого не было, — ответил средних лет вахтер.
— А малый в гавайской рубашке, похожий на японца из Америки, ни к кому тут не приезжал?
— Да, был такой. Приезжал на прием к начальнику.
— К начальнику?
— Да. Как только я по телефону назвал его, начальник приказал сразу же пропустить.
— Как его фамилия?
— Вроде бы Дэв Ока.
— Дэв Ока? А что, он был по личному или по служебному делу?
— Вы лучше справьтесь у самого начальника, — недовольно ответил вахтер.
Справедливо. Ведь не станет же вахтер спрашивать начальника лагеря, по какому вопросу он кого принимает! Если этот Дэв Ока, случайно сболтнувший о «побеге», имея в виду не то Тангэ, не то Фусако, приезжал сюда по делу, связанному с Фукуо Омурой, то начальник лагеря, естественно, проинформирует об этом Итинари, а тот сообщит Куросиме и даст ему нужные указания.
А не следил ли этот человек за Фусако, которая увязалась за Тангэ? Нет, нелепая фантазия. Куросима напрягал память, но никак не мог ясно вспомнить, была ли машина Дэва Оки на автомобильной стоянке возле лагеря в тот момент, когда он выходил из ворот. Отчетливо он помнил одно: из окна приемной он видел сверкавший на солнце черный корпус машины.
«Что-то нервы стали пошаливать», — качая головой, пробормотал Куросима. Дикие фантазии лезут в голову. И все из-за этого запутанного дела. Остается одно: выяснить, наконец, кто же такой этот Фукуо Омура.
Начальник отделения встретил Куросиму с кислой миной.
— Ты где это пропадаешь?
— Я снова пересмотрел вещи Омуры.
— А ведь те двое, что приходили сегодня, вместе ушли.
— Да, мне сказали.
— И все безрезультатно. Пожалуй, зря они сюда ходят. — Выражение лица у Итинари смягчилось. — Может, и в самом деле лучше отдать его на попечение хозяйке китайской харчевни?
— Неплохой вариант. На худой конец можно и так. Но, по-моему, лучше подождать еще несколько дней.
— Может, ты и прав. Хоть он и человек без подданства, нельзя превращать его в игрушку, а то ведь эти посетители ходят сюда словно забавляться. А мы, если не считать газетной публикации, ничего конкретного не предпринимаем и никакого плана действий у нас нет.
— У меня на этот счет есть соображения.
— У меня тоже… Но сначала послушаю тебя.
— Я считаю, что при всех обстоятельствах не следует игнорировать сам факт необычайного упорства, с каким вся троица цепляется за Фукуо Омуру. Думаю, это не случайно. До сих пор нас интересовало только одно — опознание личности Омуры. А так как версии противоречивы и нисколько нам не помогают, это раздражает нас. И вот я думаю, не попробовать ли нам сначала вскрыть истинную подоплеку их интереса к Омуре. Может быть, так мы скорее приблизимся к цели? Как вы считаете?
— Возможно, в этом и есть резон, — неохотно согласился начальник отделения. — Но ведь они не преступники! В частности, господин Тангэ представил рекомендательное письмо от довольно влиятельного лица. Так что надо действовать поосмотрительней.
— Понимаю, но вы, кажется, собирались высказать и свои соображения?
— Я по-прежнему считаю проблемой номер один самого Омуру. Пока мы не разберемся с ним, мы не продвинемся ни на шаг. Впрочем, оставим пока все как есть. На будущей неделе после врачебного осмотра решим вопрос о его переводе в отдельную камеру, и тогда мы с тобой еще все обсудим.
— Да, но…
— Ну, а пока продолжай свою линию.
Куросима посмотрел прямо в лицо Итинари, пытаясь по глазам угадать его мысли, но ничего в них не прочел.
— Хорошо, — коротко ответил он и, закусив губу, поклонился.
Начальник отделения либо догадывается о тайне Фукуо Омуры, либо обо всем уже знает, но скрывает. Впрочем, он и сам с ним не очень откровенен: так и не сказал ничего ему о том, что надзиратель Соратани избивал Омуру, и о том, что кто-то тайно рылся в его вещах.
«Не скоро мы расхлебаем эту кашу!» — подумал Куросима, и настроение у него совсем испортилось.