АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА
1
Такси въехало во двор университета Тодзё на Суругадай. Куросима через ветровое стекло отыскивал глазами Фусако.
Был разгар летних каникул, и кругом ни души. Залитый лучами палящего солнца пустынный университетский двор словно вымер. Какая-то студентка прошмыгнула в подъезд, Куросима чуть не принял ее за Фусако. Такси остановилось возле старого, увитого диким виноградом пятиэтажного здания.
Фусако нигде не было. Значит, она все-таки испугалась и решила не играть с огнем.
Куросима был глубоко разочарован.
Поторапливая Омуру, удивленно озиравшегося вокруг, он вошел с ним в здание. Несмотря на каникулярное время, профессор Сомия оставался на факультете. Ему предстояло осенью возглавить экспедицию по раскопкам древних стоянок человека в Западной Азии, и сейчас он занимался ее подготовкой.
Шагая по тускло освещенному гулкому коридору с каменным полом, Куросима вдруг удивленно остановился. Из-за раскрытой створки двери, отливавшей черным блеском, неожиданно показалась молодая женщина. Это была Фусако.
— Я приехала на полчаса раньше, — улыбаясь, заговорила она, — и решила ждать здесь. Слишком жарко на улице.
От нее пахло тонкими духами. Она была в блузке из органди и в желтой плиссированной юбке, и от всей ее тонкой, гибкой и крепкой фигурки веяло каким-то новым очарованием. Ни тени страха или тревоги не было на ее лице.
— О, я не ожидал от вас такого энтузиазма! — скорее с восхищением, чем с иронией, воскликнул Куросима.
— Вот несносный! — иронически щуря глаза, засмеялась Фусако. — Сам приказал мне явиться сюда в качестве свидетельницы, и нате вам!.. — Продолжая улыбаться, она, как бы ища сочувствия, перевела взгляд на лицо Омуры, по-прежнему похожее на маску. Куросиму снова кольнула ревность.
Ясно, что никакие они не брат и сестра. Так для чего же ему помогать сближению умной, своенравной женщины с утратившим память здоровенным парнем, похожим на первобытного человека? Просто смешно. Но его к этому привело разбирательство дела Омуры.
Они стали подниматься по лестнице. Омура в середине, они по бокам. Прохлада, веявшая от каменных стен здания, охладила ревность Куросимы. В антропологическом отделении на четвертом этаже стоял трупный запах. Коридоры по обеим сторонам были уставлены застекленными шкафами с каменными и медными сосудами. Простенки до самого потолка увешаны длинными пиками, мечами и другим оружием первобытных людей и диких племен. Проходя мимо, вы как бы возвращались к доисторическим временам.
В стенах были устроены небольшие ниши и в них узкие двери. На дверях висели таблички с фамилиями ученых. Табличка с фамилией профессора Сомия оказалась на самой последней двери по коридору.
Когда Куросима постучался, откуда-то издалека, точно эхо, отозвался едва различимый надтреснутый голос:
— Пожалуйста.
Держа Омуру за широкое запястье, Куросима ввел его в тускло освещенный кабинет. За ними следовала Фусако.
Профессор сидел у окна. Это было единственное место в комнате, куда через окно сквозь листву тополей проникали лучи солнца. Тем не менее на письменном столе профессора горела лампа дневного света. На профессоре была белоснежная сорочка и галстук бабочкой. Блестели толстые стекла очков. Он даже не шевельнулся, продолжая читать объемистую книгу на каком-то европейском языке.
Куросима оторопел. Фусако вздрогнула. Лишь Омура сохранял полное спокойствие. Но испугало их вовсе не суровое лицо профессора, наполовину затененное абажуром. Стена за спиной профессора и еще две стены от самого пола до потолка были заставлены застекленными шкафами. В каждом было не менее десяти полок, и на этих полках сплошными рядами лежали человеческие черепа. Наверняка их было здесь не меньше тысячи. Были черепа с проломленными макушками, выщербленными зубами, с сильно выступавшими вперед нижними челюстями. Некоторые, казалось, сделаны из истлевшего пергамента, и стоит к ним прикоснуться, как они рассыплются в прах. Одни были темные, цвета бронзы, другие лоснились, отливая жемчужным блеском, и все застыли в вечном, нерушимом молчании, но каждый выражал что-то свое, и от этого становилось особенно жутко. У мертвецов, как и у живых, — у каждого своя индивидуальность, свои характерные черты.
— Что, страшновато? — спросил профессор Сомия, наконец поднявшись из кресла и подходя к посетителям.
Лицо его, такое суровое, пока он сидел в тени абажура у окна, неожиданно превратилось в лицо добродушного старика. Трудно было поверить, что это ученый, целые дни проводящий наедине с тысячью черепов.
Куросима смутился и поспешил вручить ему письмо от начальника лагеря и свою визитную карточку.
— Хорошо, прошу садиться, — сказал профессор, указывая на стулья вокруг круглого стола посредине комнаты. Он сиял трубку старенького телефона и попросил к себе своего ассистента. Потом он тоже сел на стул и поднял глаза на Фукуо Омуру. Взгляд был внимательный и цепкий.
— Ого, рост у него хоть куда! — улыбнулся профессор. — Будь он чуть повыше, его можно было бы принять за скандинава.
— То есть шведа или норвежца? — весело заулыбался в ответ Куросима. — У нас они в лагере бывают. Высоченные парии! Но Омура до них не дорос. В нем около ста восьмидесяти сантиметров. К тому же и лицо…
Куросима вспомнил особу из царствующего дома. Он только однажды его видел. Тот шел, точно на ходулях, и, казалось, размахивал руками над головами прохожих. По сравнению с ним Омура мог сойти лишь за подпоручика бывшей японской армии.
— Я ведь ничего и не утверждаю, — сказал профессор и посмотрел с таким видом, что вообще, мол, пока еще ничего не ясно. Добродушное выражение не исчезло с его лица, но в глазах вспыхнул насмешливый огонек. — Судя по цвету глаз, форме носа, ушей, он, несомненно, азиатского происхождения… Но делать вывод только на основании этих данных нельзя. Нужно произвести антропологические измерения.
— Антропологические измерения? — оживленно переспросил Куросима. Намерение профессора совпадало с его собственным стремлением к объективному расследованию без всякой предвзятости.
— Да, — ответил профессор. — Это метод, разработанный немецким антропологом Рудольфом Мартином.
В кабинет вошел ассистент. Он поставил на письменный стол обитый черной кожей деревянный ящик и открыл его. Ящик был полон ярко блестевшими металлическими инструментами. Профессор вынул овальной формы металлический обруч с пружинным устройством и сказал:
— Это измерительный круг для определения строения черепа. Из всех расовых признаков, установленных путем сравнения различных рас, наибольшее значение мы придаем строению черепа.
— То есть форме головы? — спросил Куросима, взглянув на заостренный затылок Омуры, который всегда казался ему чересчур приметным.
Взгляд Омуры, почувствовавшего необычность обстановки, становился все напряженней. Каждый раз, когда профессор и Куросима смотрели на него, он тревожно, как бы ища защиты, оглядывался на Фусако.
— Нет, пожалуй, именно строению, — ответил профессор, — Речь идет об индексе, который выводится из соотношений длины и ширины черепной коробки. Этот показатель мы считаем главным для определения расовой принадлежности. Существуют и другие: пропорциональность телосложения, состав крови, отпечатки пальцев и прочие, Но строение черепа — наиболее характерный, наследственно устойчивый и решающий признак.
— И все сразу станет ясно? — неожиданно усомнилась Фусако.
— Ручаться ни за что нельзя, — чуть нахмурившись, склонил голову профессор. — Но иначе вообще ничего не узнаешь.
— Прошу вас, господин профессор, — поспешил вмешаться Куросима. — Мы будем очень вам признательны за помощь.
— Что ж, хорошо. Оставьте его здесь, а вас попрошу на время удалиться. Его придется раздеть догола, чтобы сфотографировать все тело x-лучами. Мы провозимся с ним минимум три часа.
Профессор помахал металлическим обручем, точно хирург, приступающий к операции и выпроваживающий назойливых родственников больного.
2
— А вам, видно, не очень хочется, чтобы «все сразу стало ясно», а? — усмехнулся Куросима, когда они с Фусако пересекли университетский двор и, выйдя через главные ворота, стали подниматься в гору по дороге к Суругадай. От жары щеки Фусако раскраснелись, как персик, — так и хотелось погладить нежную бархатистую кожу.
— Почему вы решили, что я против ясности? — оборачиваясь, ответила Фусако.
За низкой каменной оградой, окружавшей двор с густыми тенистыми деревьями, не было ни души. Новое восьмиэтажное здание главного корпуса заслоняло естественный факультет, и отсюда его не было видно.
— Почему я так решил? — сказал Куросима. — Потому что, по-моему, ясность вовсе не в ваших интересах. Ведь если выяснится, что Фукуо Омура не японец, вы, надеюсь, больше не станете настаивать, что он ваш брат?
Фусако загадочно улыбнулась, но ничего не ответила. «Ладно, не будем торопиться», — подумал Куросима. Так же, как Фукуо Омура, она в его руках.
Поднявшись вверх по улице, они вошли в кафе под названием «Фрау»[12]. В кафе было пусто — как обычно в каникулярное время. Они прошли в дальний угол и сели. Словно кошка, играющая с мышью, Куросима снова стал спрашивать:
— А что если Фукуо Омура тайный коммунистический агент, работающий в пользу капитана Конг Ле и войск Патет-Лао, и приехал в Японию для связи с международной шпионской организацией?
— И вы в это верите? — усмехнулась Фусако.
— Или наоборот, — продолжал Куросима, — он сотрудник гоминдановской разведки, посланный в Японию секретным органом СЕАТО в связи с вербовкой корпуса добровольцев в помощь армии Носавана, поддерживающей правительство Бун Ума. Интересно, в каком свете вы тогда предстанете?
— И в том и в другом случае я, наверное, окажусь шпионкой, — грустно улыбаясь ответила Фусако и поставили чашечку с кофе на стол.
— Вы либо пытаетесь установить связь с Фукуо Омурой, либо хотите что-то у него выведать, не так ли? Ведь ничего иного предположить нельзя.
— Но почему вы не хотите поверить, что он мой брат?
— Неужели вы все еще рассчитываете поймать меня на эту удочку? — весело рассмеялся Куросима. — Присвоив себе фамилию Омура, вы решили обмануть меня, чтобы получить к нему доступ, и думаете, что я не разгадал вашей хитрости. Лишившись памяти, Омура забыл и свою настоящую фамилию, а эту ему скорее всего навязал сопровождавший его человек. Позавчера у психиатра я в этом окончательно убедился. А вы твердите, что он ваш брат. Какие у вас доказательства? Никаких! И вы не случайно называете его не Фукуо, а Кадзуо. Вы решили оставить лазейку для отступления. Стараясь выиграть время, вы тайком от меня продолжали секретные действия…
— Если вы имеете в виду посещение господина Тангэ, то все очень просто. Я усомнилась в том, что он действительно считает Омуру своим бывшим подчиненным подпоручиком Угаи, и решила это проверить.
— То есть вы хотите сказать, что вы делали то же самое, что и я?..
— Да. Возможно, господин Тангэ вначале и подумал, что Омура — подпоручик Угаи. Но это было для него не столь важно. Прежде всего ему хотелось выпытать у него новейшие данные о положении в Лаосе. Но и это не главное. Считая Омуру бывшим военнослужащим японской армии, он хотел проверить, нельзя ли его использовать. Ведь господин Тангэ в своих кругах известен не столько как разведчик, сколько как вербовщик?
— Вербовщик?.. Вы хотите сказать, что он подыскивает и вербует шпионов?
Куросима слышал о такого рода вербовочных пунктах. Они делали ставку, главным образом, на репатриантов. Омура как человек без подданства тем более мог показаться подходящим кандидатом. А если он уже был чьим-то шпионом, можно было рассчитывать его перевербовать.
Однако Куросиме до сих пор в голову не приходило, что бывший офицер разведки Ундзо Тангэ занимается сейчас такой деятельностью Он считал его просто бездарным руководителем одного из дочерних предприятий Особого разведывательного бюро при кабинете министров и в душе подсмеивался над ним. Значит, и золотые аксельбанты штабного офицера, и высокопарная речь, которую он произнес тогда перед Омурой, и зловещая атмосфера так называемой исследовательской лаборатории — все эти аксессуары служили темной цели: вербовать шпионов? Изумленный Куросима некоторое время молчал. Его удивлял не столько сам факт темной деятельности Тангэ, сколько то, что Фусако все это было известно. Желая восстановить свое превосходство над ней, он сказал:
— А вот Тангэ, например, утверждает, что вы коминтерновская шпионка.
— Ну, а если и так?.. — как бы дразня его, спросила Фусако и вдруг оглянулась.
В кафе вошли двое в белых рубашках с отложными воротниками, с виду похожие на мелких служащих.
— Вы, я вижу, зорко следите за тем, что происходит у вас за спиной, — засмеялся Куросима.
— Тише, — приложив палец к губам, прошептала Фусако и затем продолжала: — А если даже так, что вы мне сделаете? Вы ведь чиновник иммиграционной полиции и к таким делам отношения не имеете.
— Это как сказать, — тоже понизил голос Куросима. — Все зависит от ваших действий в отношении Фукуо Омуры. В нужных случаях мы имеем право проводить и формальное следствие. Понятно? Послушайте, давайте начистоту. Вам ничего не известно о тайне Омуры. И вы хотите ее узнать. Верно?
— С чего вы взяли?
— Собственно, даже не вы сами хотите узнать эту тайну, а организация, стоящая за вашей спиной. — Не давая ей отвертеться, Куросима все наступал, тщательно подбирая слова. — Вы со своими друзьями разнюхиваете все, что касается не только Тангэ, но и Намиэ Лю из Иокогамы. Ведь правда? Это вы, прибегнув к хитрости, пригласили их позавчера в лагерь? Мужчина, который назвался моим именем и позвонил им по телефону, был человек из вашей организации. Ничего не скажешь, довольно смело… Как вы и надеялись, я сообщил о результатах психиатрической экспертизы и даже о намерении побывать сегодня у антрополога, а вы собственными глазами увидели их реакцию. Тонко рассчитано. Как и ваше посещение лаборатории Тангэ на другой день после того, как вы его выследили. Каждый ваш шаг заранее предусмотрен и запланирован. Вы явно действуете по чьему-то указанию. За вашей спиной наверняка организация.
Лицо ее все больше бледнело. Куросиме, который смотрел на нее сквозь облачко табачного дыма, показалось, что она сразу осунулась и подурнела.
Она прикусила верхнюю губу, видно решив не отвечать. Но вот ее губы зашевелились, и со своим неизменным упорством она выговорила:
— Пусть будет так. Но вы ничего не знаете…
— Ничего, сейчас узнаю, — весело возразил Куросима, взглянув на часы. С тех пор как они вышли из кабинета Сомия, в общей сложности прошло два с половиной часа. — У вас в запасе всего тридцать минут, — с усмешкой продолжал Куросима. — Через тридцать минут, вероятно, станет известно, японец Омура или китаец. Если он окажется китайцем, ложь ваша станет совершенно очевидной.
— А если японцем?..
— А если японцем, вы тоже ничего не выиграете. Мы не сможем ни держать его больше в лагере, ни принудительно выслать за границу как лицо, нарушившее закон о въезде в страну… Тогда мы его поместим в психиатрическую лечебницу, и там, в полной изоляции, он, возможно, постепенно вспомнит прошлое. — Фусако промолчала, а Куросима вдруг строго спросил: — Ну, а если он японец, вам-то что?
И он неожиданно протянул руку через столик и схватил лежавшую у нее на коленях белую кожаную сумочку.
Молодые люди, похожие на мелких служащих, тут же обернулись и уставились на Куросиму. «Что за наглый тип!» — как бы говорил их взгляд. Заслоняя от них Куросиму, Фусако привстала и умоляюще прошептала:
— Ну зачем вы… прошу вас, отдайте!
Не отвечая, Куросима открыл сумку. Впервые в жизни он позволил себе подобную грубость по отношению к женщине. Только из-за уверенности, что в сумке хранится кое-что важное для выяснения дела. В сумке лежали губная помада, пудра, флакончик духов, а под ними, в белом носовом платке, что-то твердое.
Отвернув концы платка, он увидел гладкий вороненый корпус небольшого дамского кольта.
— Так и есть!.. Помните, как вы у нас в приемной уронили сумочку и я ее поднял? Она тогда мне показалась тяжеловатой, и я уже с тех пор подозревал!
Фусако молчала. Она, казалось, вот-вот заплачет.
— Не беспокойтесь, я верну вам ваше добро. Но неужели вы считаете, что эта штука может вам пригодиться! Лучше и не думайте об этом.
Отдавая ей сумочку, Куросима прикоснулся пальцами к ее гладким, холеным рукам. Руки были холодные. Холоднее, чем корпус пистолета.
3
Весь путь от кафе до университетского двора они прошли молча. Когда показалось увитое диким виноградом пятиэтажное здание естественного факультета, первой нарушила молчание Фусако.
— Вы не находите, что мы похожи на ссорящихся любовников? — улыбнулась она.
Хмыкнув в ответ, Куросима остановился. Фусако остановилась тоже. В этом месте от панели вдоль университетского двора начиналась боковая дорожка через сад — кратчайший путь к зданию естественного факультета. Вокруг росли тенистые хвойные деревья. Легкий ветерок, дававший прохладу, играл мягкими рыжеватыми волосами Фусако.
— В самом деле? — наклоняясь к ней и заглядывая ей в глаза, спросил Куросима.
— Да.
— Любопытные у пас с вами складываются взаимоотношения.
— Вы с головой ушли в работу и больше ничего не замечаете, — сказала Фусако, щуря большие глаза, как от яркого солнца.
— Так говорят все мои противники, — сказал Куросима. — Но противники нередко и сотрудничают друг с другом!
Вдруг он обнял Фусако и прижался губами к ее губам. Это не был податливый, влажный и сладкий поцелуй кореянки, которую он безумно ласкал три месяца назад. Поцелуй Фусако отдавал горечью незрелого плода.
Но когда Фусако заговорила, он подумал, что сцена эта очень похожа на начало связи с кореянкой в ту памятную ночь. И ту и другую обстоятельства толкнули в его объятия. Сейчас он лишь поиграл с Фусако. Но все говорит за то, что рано или поздно она будет принадлежать ему. Он почувствовал, что даже одна эта игра доставляет ему несказанное удовольствие.
— Ладно, идемте, — сказал он, выходя из тени дерева.
Медленно прохаживаясь по кабинету на четвертом этаже, его уже ожидал профессор Сомия. Но когда они вошли, он, как и при первом посещении, сделал вид, что их не заметил, и что-то бормотал про себя. Омуры в кабинете не было.
Потом профессор остановился возле стеклянных шкафов и, бросив беглый взгляд на вошедших, произнес:
— Извините, что заставил вас ждать… Теперь мы его уже сфотографировали х-лучами и все закончили. Он, кажется, немного устал, и я велел ассистенту отвести его в профессорскую рядом с вестибюлем и там с ним побыть.
— Большое спасибо, профессор, — произнес Куросима. В голосе звучали горделивые нотки: он был почти уверен в том, что ожидания его оправдаются.
— Но вам, вероятно, требуется письменное заключение о результатах экспертизы? — спросил профессор Сомия. — К сожалению, мы сможем дать его, лишь когда будут систематизированы полученные данные. А сейчас, если желаете, могу сообщить лишь основные результаты.
Профессор Сомия сказал то же, что в свое время заявил доктор Тогаси из психиатрической лечебницы.
— Отлично, — оживился Куросима. — Я с удовольствием выслушаю ваш вывод, господин профессор.
— Вывод? Хм! Если только это можно назвать выводом… — Профессор быстро обернулся к шкафам.
Окинув их взглядом, он открыл стеклянную дверцу обеими руками, взял один из теснившихся на полках черепов и, как некую драгоценность, прижал к груди.
— Ну-с, госпожа Тамако[13], пожалуйте сюда, — проговорил он ласково, обращаясь к черепу, словно к любимому живому существу. — А вы, пожалуйста, не удивляйтесь, — обратился он к Куросиме и Фусако. — Они все у нас имеют свои имена, подходящие к их «внешности». Здесь есть и Таро-кун, Мэри-сап, и Якоб-кун, и Антуанетта… Итак, Тамако-сан, давайте сюда, здесь посветлее.
Старик в белоснежной рубашке и черном галстуке бабочкой, балансируя, чтобы не потерять равновесия, медленной танцующей походкой приближался к столу, стоявшему посредине комнаты, стараясь, упаси бог, не уронить свою ношу — ведь она бы мгновенно рассыпалась в прах.
Осторожно и торжественно, словно совершая некий церемониал, профессор поставил череп на стол и сказал:
— А знаете, эта девица точная копия вашего Омуры… Ну совсем как брат и сестра.
Черные глазницы, казалось, устремлены на Фусако. Испуганно вскрикнув, она подалась назад.
— Как брат и сестра?
— Да. Правда, Тамако-сан на целых сто лет старше, — улыбнулся профессор.
— Вы говорите, что она точная копия Омуры? — торопливо переспросил Куросима. Холодок неприятного предчувствия пробежал по его спине.
— Ну вот, значит, решающее значение для определения расовой принадлежности мы придаем строению черепа — точней, соотношению его длины и ширины. С определенной поправкой на толщину кожного и волосяного покрова выводится некий индекс. Приглядитесь, пожалуйста! Вот видите, затылочный выступ у Тамако-сан точь-в-точь как у вашего Омуры.
Имя, которым профессор называл череп, действительно было подходящее. Сверху череп был похож на гладко отполированное яйцо. Теперь он казался даже милым, и неприятное чувство, охватившее вначале Фусако и Куросиму, исчезло.
— Допустим, это череп Фукуо Омуры, — продолжал профессор и указательным пальцем очертил линию от лба до затылочного выступа. — Измерив это расстояние с помощью тестер-циркуля, получим длину головы, равную 188,5 миллиметра… Это значительно меньше, чем кажется на глаз. — Затем, заключив лоб между большим и указательным пальцами, профессор сказал: — А ширина головы составляет 150 миллиметров. Затылок потому и кажется заостренным, что ширина головы меньше длины. Таким образом, индекс, получаемый путем деления ширины головы на длину, у Омуры выражается числом 79,5.
Замолчав, профессор Сомия отошел к письменному столу и вернулся с чертежом величиной в половину газетного листа. Нетрудно было догадаться, что вертикальные и горизонтальные линии изображают соответственно длину и ширину черепа. Остальные линии, по объяснению профессора, служили графическим изображением индексов, характерных для различных пародов Дальнего Востока. В заключение он сказал:
— Отсюда следует, что Омура не кто иной, как китаец или японец.
— Это заключение можно считать окончательным? — переспросил обескураженный Куросима. Он ожидал более определенного ответа.
Профессор подтвердил свой вывод, сопроводив его еще некоторыми пояснениями.
— Я все отлично понял, господин профессор, — сказал Куросима и без всякого стеснения добавил: — Но ведь для нас главный-то вопрос именно в том, китаец он или японец!
— Взгляните, пожалуйста, еще раз на схему, — ответил профессор и снова стал терпеливо ее разъяснять. — Вот видите, что получается: длина головы Омуры совпадает с максимальной длиной головы у китайцев, а ширина — с минимальной у японцев. Следовательно, его в равной мере можно отнести и к тем и к другим.
— Как же так! — вырвалось у Куросимы.
— А так. Омура, как вы говорите, утверждает, что он японец, и это вполне вероятно. Но, с другой стороны, судя по тому же индексу, нет никаких оснований отрицать и его китайское происхождение. — На этот раз профессор говорил холодно и строго. От его стариковского добродушия не осталось и следа, и чувствовалось, что больше он ни в какие дискуссии вступать не намерен.
— Да, профессор, но в таком случае… — начал было Куросима, но профессор тут же прервал его:
— Видите череп Тамако-сан? Я потому и назвал его точной копией вашего Омуры, что по индексу он также одинаково характерен как для китайца, так и для японца.
— Значит, все было напрасно! — удрученно произнес Куросима и опустил голову.
Антропологическая экспертиза определенного вывода не давала. Психиатр не спешил с окончательным заключением, а антропологу объективные данные не позволяли дать точный ответ на вопрос. На что же надеяться? Никогда еще наука не казалась Куросиме столь бесполезной.
Как бы желая его утешить, профессор Сомия оживился и снова заговорил:
— Я придерживаюсь такой концепции… Японский народ сложился в результате смешения различных племен, селившихся в Японии на протяжении нескольких тысячелетий. Поэтому антропометрические данные разных японцев могут оказаться совершенно разными и могут полностью совпасть с данными совершенно других народов… Я не знаю, в чем ваши трудности, но лично я ставлю вопрос так: если этот человек сам себя считает японцем, то и следует его признать японцем… Дело не в государственных границах или подданстве. Главное — это людские чувства, сознание, дух человеческий.
— Я понимаю вашу точку зрения, — сказал Куросима, растерянно взглянув на профессора. — Вы человек науки и, естественно, судите по-своему.