В понедельник утром сержант Куросима провожал Сигэмицу Симоэ на катер, присланный за ним из Иокогамы. Они вышли из лагеря на заводское шоссе.
Катер стоял на причале у Муниципальной пристани в устье Камосакского канала. До пристани нужно было идти пешком.
Надзиратель, конвоировавший Симоэ, знал о стычке между сержантом и начальником отделения, но еще не известно было, чем дело кончится, и потому он хоть и сочувствовал Куросиме, но держался с некоторой опаской. Он шагал несколько впереди, Куросима рядом с Симоэ — сзади.
День был такой же солнечный и жаркий, как тогда, когда они ездили в больницу «Кэммин» в Иокогаме. Но в тени уже чувствовалась прохлада, напоминающая о близкой осени.
Некоторое время они молчали, словно уже обо всем переговорили. Но на самом деле они бы еще многое могли друг другу сказать.
Наконец, выбрав самую безобидную тему, Куросима спросил:
— Скажите, почему вы без всякого сопротивления пошли тогда из университета за людьми, подосланными Лю?
— Очень просто, — застенчиво улыбнулся Симоэ. — Они прошептали пароль, который сообщил мне китаец перед моим отъездом из Бангкока. Он сказал: «Когда прибудешь в Японию, к тебе явится человек и произнесет слово «трепанг». Ты ему ответишь «батат». Это пароль и отзыв».
— Ясно. Насколько я помню, Намиэ Лю при свидании с вами тоже несколько раз скороговоркой повторила слово «трепанг».
— Возможно, — сказал Симоэ. — Но пока я ехал на пароходе, это слово совершенно выпало у меня из памяти. А когда в университете появились те люди, я вдруг отчетливо вспомнил и отзыв и пароль… Китаец в Бангкоке мне сказал, что человек, который явится с этим паролем, все обо мне знает. Он даст мне денег и позаботится обо мне.
— Да, недаром вы везли с собой такой рискованный груз, — улыбнулся Куросима.
— О том, что под видом хозяйственного мыла я вез морфин, я узнал только в ресторанчике у Лю. Когда Намиэ приходила ко мне в лагерь на свидание, она вдруг ни с того ни с сего начала ощупывать мне руки… Я смутно понял, что она ищет следы уколов. Проверяла, не кололся ли я морфием.
— Морфин они, кажется, надеялись получить и без вас, но опасались, как бы вы их не выдали… Или хотели вас снова использовать для тайного провоза наркотиков. Вот вас и похитили.
— Возможно… — ответил Симоэ. — А в случае чего, могли и убить.
На этом разговор прервался.
Они прошли через Камосакский мост, оказались у железнодорожного переезда и повернули налево к устью канала. Вскоре показалась железнодорожная станция, а за ней и Муниципальная пристань — довольно скромное сооружение, состоявшее из причальной стенки и небольшой эстакады, белевшей на фоне синего неба.
Куросима вдруг почувствовал безотчетную тоску. Он еще раз окинул взглядом шагавшего рядом с ним Сигэмицу Симоэ, который был на целую голову выше его. Наверное, ему на всю жизнь запомнится своеобразная внешность этого человека. А больше всего — характерная форма головы.
Неожиданно для самого себя Куросима забормотал:
— …Длина головы 188,5 миллиметра. Ширина — 150… Длина — максимальная для китайца, ширина — минимальная для японца. Индекс — 79,5.
— О чем это вы? — повернулся к Куросиме Симоэ.
— Мне вспомнились результаты антропологической экспертизы…
— А! — воскликнул Симоэ. — Это когда не сумели определить, китаец я или японец, и пришли к заключению, что я человек без подданства?
— Ошибаетесь, — поправил его Куросима. — Экспертиза тут ни при чем. Мне запомнились слова профессора Сомия. Он говорил, что морфологически японцы представляют собой смешанный расовый тип… Дело в том, что японская нация образовалась в результате смешения различных народностей, заселявших на протяжении тысячелетий Японские острова… Развивая свою мысль, профессор даже сказал, что с его точки зрения дело не в государственных границах и не в подданстве, что главное — это людские чувства и людское сознание, дух человеческий…
— О! Это он прекрасно сказал! — оживился Симоэ. — И я в точности так же думаю!
Симоэ остановился, и лицо его озарила светлая улыбка. От этой улыбки словно еще посветлела его белая рубашка. Они уже подошли к причальной стенке. Мимо проплывало грузовое судно международной пароходной линии, вышедшее из Токийского порта. Оно шло медленно и настолько близко, что были слышны голоса матросов.
— Мне неважно, похож я на японца, на китайца или еще на кого, — снова заговорил Симоэ. — Моему сердцу одинаково близки все народы.
— Что ж, — отвечал Куросима, — хорошо, если вы и вправду так думаете.
— Да, это правда. Я простой бедный монах. Но сколько известно миру блестящих ученых и деятелей искусства, останки которых погребены за тридевять земель от Японии! Я хотел бы походить на этих людей. И ради этого готов прожить всю жизнь без имени, без звания, без подданства.
Белоснежный катер, прибывший из Иокогамы, стоял у причальной стенки. Надзиратель, успевший уже добежать до катера и вернуться назад, крикнул:
— Куросима-сан, они хотят к одиннадцати вернуться в Иокогаму и просят поспешить!
— Хм! Может быть, они все-таки подождут минут пять? — сказал Куросима и, оглянувшись, добавил: — Возможно, придет еще один провожающий.
Надзиратель снова побежал к катеру.
— А кто должен прийти? — спросил Симоэ. — Не Чэнь Дун-и?
— Нет, — ответил Куросима. — Со времени забастовки Чэнь уже не староста и не может прийти даже в сопровождении конвоира.
— Так кто же?
— Инспектор полиции по борьбе с наркотиками Имафудзи. Женщина, которая называла себя Фусако Омура.
— А, знаю. Та, что была с нами в университете Тодзё?
— Да. Она должна сегодня приехать за протоколами допроса — они нужны в связи с делом супругов Лю. Сказала, что если задержится, придет прямо на пристань.
— Но зачем ей провожать такого человека, как я? — слегка пожал плечами Сигэмицу Симоэ.
— Зачем? — улыбнулся Куросима. — А вы помните, как она впервые пришла к вам в лагерь на свидание под именем Фусако Омура и вы бросились ее обнимать? Зачем? А?
— М-м… — почесал голову Симоэ, — я был тогда в тумане… Мне казалось, что все происходит во сне, что я встретился с матерью, и я крепко обнял ее, боясь снова потерять. Ведь я сирота, круглый сирота. К тому же женщина эта показалась мне такой милой, ласковой, нежной…
— Правда? Признаться, мне она кажется не такой уж ласковой и нежной.
— Нет, вы не правы, — возразил Симоэ. — Вот Намиэ Лю с самого начала вызвала у меня неприятное чувство. А эта девушка действительно очень и очень милая.
Надзиратель от катера махал им рукой, что, мол, катер больше ждать не может.
Они спустились к катеру. Куросима передал Симоэ прощальный подарок — кожаный чемоданчик со сменой белья, новенькими туалетными принадлежностями и… знакомым потрепанным молитвенником на санскрите. Не успел Симоэ ступить на палубу, как катер сразу отчалил.
Куросима услышал за спиной перестук каблучков, и, когда они затихли рядом, катер уже далеко отошел от устья, взял курс на юг и стал похож на игрушечный кораблик. Игрушечный кораблик ловко лавировал между острыми выступами различных сооружений, словно зубы крокодила вклинивавшимися в бухту.
— Не успела… — растерянно проговорила Фусако.
— Да, опоздали, — не без упрека отозвался Куросима.
— Куросима-сан, вы, наверное, думаете, что я все время вам лгала? Мне действительно пришлось некоторое время вас обманывать. Но кое-что все-таки правда.
— Вы о чем? — спросил Куросима, глядя вслед катеру.
— Ну, например, — почему-то обиженно отвечала Фусако, — студентка фармацевтического института, которая три года назад проживала в тех меблированных комнатах, была я… И в том, что я говорила об этом странном человеке, которого сейчас увозит катер, тоже была доля правды… Я утверждала, что это якобы мой старший брат, которого я считала погибшим на фронте. У меня, действительно, был старший брат. Он был камикадзе[16] и погиб на Филиппинах.
— Об этом странном человеке?.. — медленно повторил Куросима.
Куросима и Фусако снова устремили взгляд на катер, ставший уже едва различимой черной точкой. Вот исчезла и точка, и осталась лишь сверкающая морская гладь.
Сирил Хейр ЧИСТО АНГЛИЙСКОЕ УБИЙСТВО
СОДЕРЖАНИЕ
I. Дворецкий и профессор.
II. Гости.
III. Отец и сын.
IV. Чай на шесть персон.
V. Роберт запутался.
VI. Гости в буфетной.
VII. Рождественский обед.
VIII. Последний тост.
IX. Цианистый калий.
X. Д-р Ботвинк за завтраком.
XI. Джон Уайлкс и Вильям Питт.
XII. Спальня и библиотека.
XIII. Новый лорд Уорбек.
XIV. Последствия оттепели.
XV. Д-р Ботвинк ошибается.
XVI. Чайник.
XVII. «Наговорили…».
XVIII. Чисто английское убийство.
I. ДВОРЕЦКИЙ И ПРОФЕССОР
Уорбек-холл слывет самым древним жилым зданием в Маркшире. Помещение фамильного архива в северо-восточном крыле, вероятно, самая древняя его часть и, уж во всяком случае, самая холодная. Д-р Венцеслав Ботвинк, д-р философии Гейдельбергского университета, почетный д-р литературы Оксфордского, внештатный профессор новейшей истории в Пражском университете, член-корреспондент полудюжины научных обществ от Лейдена до Чикаго, сидел, склонившись над грудой выцветших рукописей, время от времени прерывая чтение, чтобы угловатым иностранным почерком выписать из них несколько строк, и чувствовал, как холод пронизывает его до костей. Он привык к холоду. Холодно было в его студенческом обиталище в Гейдельберге, еще холоднее в Праге в зиму 1917 года, а холодней всего в концентрационном лагере в «третьем рейхе». Профессор сознавал, что зябнет, но пока закоченевшие пальцы могли еще держать перо, он не позволял холоду нарушать свою обычную сосредоточенность. Холод для него был не больше чем утомительной обстановкой работы. Что ему действительно мешало и что раздражало его, это варварский почерк третьего виконта Уорбека, которым тот испещрял интимные письма, написанные ему лордом Бьютом в первые три года царствования Георга Третьего. Ох уж эти маргиналии!