Захожу в магазин, за мной остаётся ручеёк воды, стекающей с моей одежды. Сонная продавщица с жутким макияжем недоверчиво рассматривает меня. Ей не верится, что в такую непогоду кому-то срочно понадобилось бельё. Я мельком осматриваюсь, чтобы не выглядеть озабоченным фетишистом и спрашиваю:
– Девушка, у вас халаты есть?
Продавщица тычет пальцем в неопределенном направлении. Смотрю внимательнее и вижу целый ряд халатов разнообразных расцветок, фасонов и длины.
– А вы мне не подскажете…
Она лениво выползает из-за прилавка.
– Что вы хотите? Что-то конкретное?
– Что-то шикарное и дорогое.
– Какой размер? – продавщица оживляется, заметив, как я достаю портмоне, и начинает рыться в ярких джунглях халатов.Вернувшись домой, я застаю Светлану на кухне, колдующей над сковородой.
– Я что сказал сделать?
– Мой господин проголодался, – она, сложив ладони, мелко и часто кланяется, как лаосский работник на рисовых полях при виде хозяина. Смеёмся, и я ухожу в комнату. Нахожу в шкафу тот самый ситцевый халатик в мелких цветочках и отрываю рукав, затем воротник. Ткань не поддаётся, приходится наступить на подол и тянуть что есть сил. Наконец, треск разрываемой материи и рукав нехотя отделяется от халата.
Светлану я замечаю только когда полностью разобрался с этим ужасным мелким ситчиком.
Немая сцена – она, наверно, решила, что я спятил. Я весь увлечён процессом, в одной руке воротник, в другой лоскут с сиротливой пуговицей.
– Тебе плохо? – спрашивает она. – Зачем ты…?
– Он противный. Меня бесят мелкие цветочки. – Я инстинктивно прячу руки за спину, тщетно пытаясь скрыть следы преступления.
– Это мой халат. Был мой. Он такой удобный… был, – недоумение не сходит с её лица.
– Прости, я не сдержался. Это у меня с детства. Ненависть к флоре. Детские страхи.
Я еле сдерживаюсь, чтоб не расхохотаться.
Света пожимает плечами и молча уходит на кухню.
Я достаю из припрятанного пакета халат и раскладываю на кровати. На чёрном шёлке ярко – красные иероглифы. Любуюсь покупкой. Где-то в душе всегда завидовал женщинам в плане разнообразия интересов. Сколько радостей могут они себе позволить. Серьги, кольца, перстни, брошки, помады, тени, заколочки, сумочки, платочки, идиотские шляпки, шпильки, танкетки, тапочки с пушистыми помпонами, кошелёчки, зеркальца, духи, накладные ногти, силиконовые груди, короткие юбки, кружевное бельё. Всего не перечислишь.
Пиво, футбол и домино выглядят жалко и не убедительно.
Иду на кухню, обнимаю сзади Светлану, пытаюсь поцеловать в шею, но она отстраняется, смотрит на меня с непониманием.
Я сажусь за стол, закуриваю. Света пьёт кофе, нервно, мелкими глотками.
– Зачем ты сделал это?
– А что, нельзя было? – пожимаю плечами. – Прости…
– Я ещё никогда не видела, чтоб так ненавидели халаты.
– Я больше не буду.
– Конечно, не будешь, у меня больше нет халата. Ты псих? Скажи честно. Я не знаю, чего от тебя ждать.
– Ты говорила, что я проголодался. Это правда?
– Уже не знаю. Ты меня выбил из колеи. Странный поступок. Прости, там суп свежий, горячий ещё. Наливай сам, а мне… мне нужно побыть одной.
Она уходит в комнату и возвращается через несколько секунд, держа в руках подарок.
– Это… можно померить?
– Валяй.
– Это, правда, мне?
– Я ещё не решил, – ехидничаю я.
Она уходит в комнату и возвращается в халате. Шёлк блестит и переливается всеми оттенками чёрного и красного. Длинный, почти до пят, иероглифы пытаются прятаться в складках.
– Он такой лёгкий, – Света целует меня в щёку, – он же дорогущий, наверное.
– Не знаю, я его украл.
– Спасибо.
– Да не за что. Учи китайский.
Она кружится, полы разлетаются в стороны, обнажая ноги, рукава порхают, словно крылья неведомой птицы. Я могу смотреть на неё так же бесконечно, как на воду, огонь и, на что там ещё? На чужую работу.Мне снится сон, что в окно бьется ворона, стекло дрожит, но выдерживает удары. Птица настойчива, она атакует снова и снова, её крылья уже висят кровавыми лохмотьями, но она не сдаётся. Я просто смотрю на неё и ничего не делаю. Никаких эмоций. Кровь от ран растекается по чёрным перьям замысловатыми иероглифами. Наконец, птица садится на подоконник и начинает плакать, тихо, слегка всхлипывая. У неё грустные человеческие глаза. Я понимаю, что она обречена, но всё равно, не помогаю ей, не потому что не могу, не потому что не хочу, а просто так. Стою и смотрю, как умирает ворона. Чёрная с красным. Я не желаю видеть её смерть, поэтому просыпаюсь. В полудрёме смотрю в потолок, переваривая сон. Сон продолжается, я слышу плач, совсем рядом и понимаю, что это уже в реале. Поворачиваю голову и вижу спину в чёрно-красном халате, дрожащую от рыданий. Это будит меня окончательно, я пытаюсь узнать, что произошло, но Света рыдает взахлёб, и я обнимаю её и жду окончания истерики. Шепчу её какую – то чепуху, глажу плечо. Наконец, она утихает, лишь иногда содрогаясь от всхлипываний.
– Что случилось?
Она молчит. Поворачивается ко мне, долго и внимательно рассматривает моё лицо, словно пытаясь запомнить. Так смотрят друг на друга влюблённые на вокзалах перед долгой разлукой.
– Что с тобой?
Она устало качает головой – ничего. Красные глаза, опухшие от плача веки, несчастна и беззащитна.
– Прости, – она встаёт, – дождь перестал, может прогуляемся?
– Конечно. Только если ты расскажешь, чем я тебя так расстроил?
– Не сейчас. Всему своё время. Я приведу себя в порядок. Сделаешь кофе?
Мы гуляем по набережной. В небе висят тяжёлые, синюшные тучи, горы еле проглядываются, море шумит, перекатывая гальку и оставляя на берегу следы пены.
Комично смотрится на фоне пальм и кипарисов городская ёлка, установленная к Новому году.
Людей немного, все куда-то спешат, кутаясь в воротники от ветра, все куда-то спешат, что совсем не похоже на праздную Ялту.
Светлана молчит, останавливается, всматривается в серый горизонт моря. Ветер усиливается, волны уже плюются на набережную. Глядя на бушующую стихию, осознаёшь собственную мизерность, хрупкость и беспомощность. Чувствуешь себя никем, и проблемы растворяются в разбивающихся волнах, и даже собственная смерть кажется несущественным событием. Никто даже не заметит. Просто ещё одна жизнь смоется набежавшей волной событий. Возможно, о том же думает и хрупкая девушка, которая так крепко держит мою руку, словно боится, что её унесёт ветер. Кто знает. Я ни о чём не расспрашиваю, придёт время и она сама всё расскажет.
Заходим в пустое кафе, сонный официант приносит кофе и пирожные. Света смотрит на меня в упор, размешивая кофе. Ложечка нервно стучит об стенки чашки. Сейчас Свету прорвёт, делаю сосредоточенный вид, я готов к исповеди. Но вместо словесного потока опять начинается поток слёз. Слёзы бегут по Светиным щекам, она даже не вытирает их.
Чёрт, как меня бесит эта неизвестность, мол, догадайся сам, что со мной случилось. Почему женщины так загадочны? Почему сразу не рассказать о горе, не обсудить его и не решить проблему. Нет, перед этим нужно обязательно разыграть драму.
– Ну, что? Что с тобой? – Подсаживаюсь к ней и вытираю ей слёзы.
– Прости, я не должна плакать, но не могу… не могу сдержаться.
– Ты мне расскажешь?
– Не здесь, – она поглядывает на сидящего в углу официанта, на бармена, от скуки переставляющего бутылки с места на место.
– Нет, здесь. И сейчас. Давай, тебе сразу же станет легче. Не носи в себе, не нужно. Что случилось?
– Ну, ладно, – она размазывает последние слезинки, роется в сумке в поисках зеркала, – у меня нос распух от слёз, да?
– Не то слово, как картошка, – улыбаюсь ей, – ты, когда плачешь, ужасно некрасива. Красноглазая, опухшая и сопливая.
– Я знаю.
– Итак? – настаиваю я.
– Я не знаю, с чего начать. Наверное, с того, что… Я не уверена, но, как бы сказать…
– Ну…
– Я… я тебя люблю. Наверное…
– Это повод для слёз? – Я не знаю, как реагировать на такие признания. В шестнадцать лет от таких слов у меня бы остановилось сердце от восторга, в восемнадцать я бы не спал ночь и был бы самым счастливым человеком на свете, но сейчас это для меня просто слова. Комбинация звуков. Чувства нельзя передавать словами, чувства нужно чувствовать. Ни одно слово не передаст состояние любви, ненависти, горя, нежности, боли.
– Представь себе, это самый главный повод. Я не хотела этого, мне это не нужно. И тебе не нужно.
– Но почему? Это же прекрасно. Я тоже… тоже люблю тебя… наверное.
– Вот поэтому я и плачу.
Явная истеричка. Господи, почему мне так везёт с женщинами? Почему мне никак не найти ту, единственную… Почему я не педик? Я бы женился на волосатом мужике, он понимал бы меня с полуслова и не закатывал бы сцен, не задавал бы дурацких вопросов и разделял бы мои взгляды и интересы. Лучшая жена – это мужчина.
– Так, – говорю я, – давай по порядку.
– Я не уверена, что хочу тебе всё рассказать. Это всё изменит.
– Я ни черта не понимаю, – злюсь я, – рассказывай всё.
– Хорошо… Дело в том, что у меня рак.
Это слово обухом бьёт меня по мозгам. Для меня рак – самое страшное, что есть в этом мире. Жить без надежды, зная, что тебе осталось совсем немного, сгнивать вживую, кормить собой страшное существо, живущее в твоей плоти. И никакого просвета. Рак – лотерея или возможность для Бога убить человека, когда другие способы не сработали.
Я ошарашен. Не знаю что говорить. Сочувствовать – всё равно, что рассказывать покойнику, что всё будет зашибись.
Но Света спокойна, даже лёгкая улыбка мелькнула на её губах.
– Ну вот, я сказала это. Напрасно.
Я молчу, смотрю на неё и вижу совсем другого человека, чем пять минут назад. Разные чувства, словно волны, накатывают во мне: страх, жалость, нежность, желание уничтожить весь этот несправедливый мир, беспомощность, злость.
– Я расскажу тебе всё, ты только слушай и не перебивай. Вряд ли ты мне поверишь, пусть это будет светлой сказкой. Я не прошу тебя верить, мне достаточно, что верю я.