– Пошли вон!!! – В лоб им говорит Звягинцев.
– Начальник, не бузи. Тебе же легче будет потом. Дело в одну папку – несчастный случай. – Здоровый детина в кожаной куртке смотрит на меня со злобным задором. – Давай, мы его забираем и уходим.
Узнаю его – один из боевиков Бормана. Второй, наверное, из той же компании, но лицо не знакомое. Всё ясно, меня вычислили и требуют экзекуцию.
– Я сказал – пошли вон. Этот человек арестован и, значит, находится под защитой милиции. – Рука с пистолетом слегка приподнимается, напоминая о себе.
– Начальник, не шути. Эй, чмо, пойдём, – он обращается ко мне и у меня подкашиваются ноги. Они подходят всё ближе.
– Я сейчас тебя подырявлю немного, – говорит майор тому, что ближе, – и получу премию и отпуск, а ты сдохнешь в муках. Ясно? – Дуло уже пристально уставилось в живот подошедшему. – Валите на хрен отсюда.
Прохожие обходят нас стороной, делая вид, что ничего не происходит, и они не видят оружия, и не понимают, что происходит. Это их не касается, что-то случайно забрело на их территорию.
– Начальник, продай нам его, – лезет во внутренний карман.
– Руки, – Звягинцев напрягся.
– Да что ты, я за бумажником.
Нервы майора сдают, и он рукояткой пистолета заряжает боевику прямо в висок. Тот секунду качается на подкашивающихся ногах и валится лицом на мёрзлый асфальт. Второй примирительно выставляет вперёд руки и пытается отступать, но майор, уже в открытую, выставив пушку на вытянутых руках, кричит:
– На колени, руки за голову.
Качок послушно опускается на землю и сразу же получает удар по затылку. Падает рядом с товарищем.
– Вперёд, – командует майор и мы бежим к его машине.
Быки сиротливо лежат без движения. Прохожие всё так же не замечают их, издали переходя на другую сторону улицы.
– Ты видишь? – говорит майор, заводя машину, – ты популярен. Твоя башка стоит денег. Наверное, немалых. А ты расхаживаешь по городу. Тупой мудак. Я же сказал – сиди и не отсвечивай.
Я только сейчас начинаю осознавать серьёзность ситуации. Если бы не мой спаситель, меня через час уже калечил бы Борман. В гараже с постеленным на пол целлофаном. А потом на стройке нашли бы изувеченное тело, нанизанное на торчащую арматуру. Несчастный случай. И, насколько мне известно, такие дела списываются и не расследуются. Смотрю на майора, в котором тоже ещё играет адреналин. Что ему нужно от меня? Он мне кажется ничуть не безопаснее тех парней, лежащих сейчас на тротуаре.
Почему я ещё здесь, в этом опасном городе? Что я жду, что держит здесь? Неужели я привязан к этим унылым коробкам многоэтажек, грязи на улицах и неприветливым людишкам?
Скорее подсознательно, чем умом, вижу ответ на эти вопросы. Пока я втянут в эти непонятные махинации, не смогу я уехать, а если и уеду, то найдут меня там и сбросят с шахматной доски, как битую фигуру. А здесь я, возможно, могу побороться, потрепыхаться. Во всяком случае сделать вид, что я ещё полезен и избавляться от меня не имеет смысла.
– Что задумался? – Толкает локтём майор. – Страшно? Ребята серьёзные, но я и не таких ломал. Помню, брали мы одного молодца. Залётный, бродяга, решил у нас рэкетом подработать. Шкаф два на два. Бицепс толщиной, как две мои ноги. Я тогда ещё сержантом был, с овчаркой патрулировал, так он собаке одним ударом хребет сломал. Пацаны наши опешили, оружия у нас – одни наручники и рации. А подмога минут через пять не раньше должна быть. Так ребята на руках повисли у него, а я за яйца схватил и чуть он трепыхаться, я кулак сжимаю. Противно чужие яйца в руке держать, а что делать?
Так и стояли до приезда омоновцев – двое руки держат, а я на одном колене стою, мёртвой хваткой в пах вцепился. Люди проходят мимо – смеются, но когда наши подкатили, я таки сжал, да так сжал, что тип сразу в обморок и свалился.
– Страшный ты человек.
– И не говори. Я тогда понял – если уже схватил кого – не отпускай. Дожимай безжалостно. Всё, приехали.
Я возвращаюсь в постылую конспиративную квартиру со спрятанной посудой и чудовищем – диваном. Как только майор уехал, ко мне заглядывает пахнущий перегаром Пашка.
– Надо чего купить?
– Да, купи водки и закусить. Только хорошей водки, ладно?
Через час мы с Пашкой пьём водку, закусывая бутербродами с ветчиной, селёдкой и яичницей. Хочется забыться, что и получается у меня после третьей рюмки.
Просыпаюсь я внезапно, как от кошмара, лежу и боюсь открыть глаза. Как в детстве, когда свет фар проезжающих машин казался зловещим сечением, летящим по стене, изгиб одеяла виделся горбатым карликом, стоящим возле кровати. Мне страшно, не знаю почему, но я чувствую, что в комнате кто-то есть и он смотрит на меня, ожидая моего пробуждения. Когда лежать в полном неведении становится невыносимо, я открываю глаза. В комнате темно, в щель между шторами пробивает слабое свечение. За окном ночь. Смутно различаю стоящий посреди комнаты силуэт. Сердце бьётся как у воробья, конечности немеют. Ужас охватывает меня, сжимает в тиски. Неважно, кто в комнате – человек или вампир. Даже не знаю, кто опаснее. Не шевелюсь, слежу за тенью через приоткрытые веки.
Незнакомец тоже не двигается, может это мне кажется, может, это игра теней и моего воображения. Но, нет, глаза привыкают к темноте, и я всё отчётливее вижу контур тела.
– Не бойся, – я вздрагиваю от произнесённых гостем, вернее гостьей, слов. Голос женский, тихий и знакомый. Это Светлана. Вздыхаю облегчённо. Путы страха спадают, я сажусь на диване.
– Ты давно здесь? Как ты попала в квартиру?
– Меня пустил твой друг. Не хотела тебя будить.
Она всё ещё стоит монументом посреди комнаты.
И тут вспоминаю всю эпопею. Светлану похитили. Увезли в чёрном фургоне. Но как она здесь оказалась? Она была укушена вампиром, если верить Тадеушу, упокой псиный бог его душу. Если у них вообще есть душа и бог.
– Света…
– Что, любимый?
– Ты как?
Света молчит, я жду ответа.
– Не знаю, – наконец, отвечает она и движется ко мне. Именно движется, а не идёт. Внезапно она оказывается сидящей рядом на диване. Осторожно берёт мою руку.
– Ты замёрзла? – спрашиваю я. – У тебя руки холодные.
– Я умерла.
Я не вижу её лицо, даже в зрачках нет блеска. Просто очертания, могущие скрывать за собой что угодно. Пот бежит у меня по спине.
– Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Не сегодня. Я ещё люблю тебя.
– Тебя же похитили. Как ты вырвалась?
– Я умерла и вырвалась. Смотри…
И я провалился в обморок или в сон. Или в видение.
Я лежу в комнате с белыми скучными стенами. Руки и ноги притянуты к ложу ремнями. Такие же ремни на горле и лбу. Но они меня не держат, я освобождаюсь от них, даже не развязывая и не разрывая, просто выскользнув, просочившись из пут. Оглядываюсь – в комнате скудный интерьер: кушетка, на которой я лежал, холодильник, стол с медицинскими инструментами, шкафчик со стеклянными дверцами, набитый пузырьками и бутылочками. Всё это освещается светом фонаря за окном. Подхожу к окну – вижу высокий бетонный забор с рюшками колючей проволоки и сосновый лес за оградой, растворяющийся в черноте ночи.
Внезапно дверь в комнату открывается, и я вижу мужчину в белом халате. Он испуган и ошеломлён, пытается крикнуть что-то в коридор, но я уже рядом. Разрываю ему горло, и вместо крика из открытого рта хлещет кровь. И я пью её, жадно, присосавшись к ране. Я не чувствую вкус, я не слышу звуков. Всё как в немом кино. Тело в уже не белом халате сползает на пол, а я всё не могу оторваться. Вижу бегущего ко мне человека в униформе с пистолетом в руке. Он стреляет на бегу. Пули попадают в меня, но я не умираю и не истекаю кровью. Я взмываю вверх, отталкиваюсь от стен, от потолка, лечу к охраннику. Он бросает пистолет с использованной обоймой и пытается убежать, но я настигаю в одно мгновение и вспарываю ему ногтём сонную артерию.
Он зажимает рукой рану, пытаясь остановить кровь. Глаза его полны ужаса. Что он видит? Он смотрит на меня, но я не знаю, что он видит. Бью кулаком в лоб, и голова резко откидывается назад, направляя прямо на меня струю крови, я её жадно ловлю ртом.
Бегу дальше по коридору, по лестнице вниз. На стене моргает лампа, как немой крик сигнализации. Выбегаю в холл, упираюсь в четверых охранников со странными предметами в руках: у одного деревянная пика, другой с подобием меча, двое со странными пародиями на пистолеты. Всё это направлено на меня. Останавливаюсь, и через секунду все четверо падают в обморок, просто валятся на пол, как скошенная трава. Осматриваюсь и задерживаю взгляд на висящем на стене зеркале. Подхожу, трогаю его пальцем. Даже в чужом сне мне становится не по себе, от того, что в зеркале нет отражения. Это как падение в пропасть, из-под ног уходит земля, и ты просто висишь в невесомости, хотя понимаешь, что формула твоего состояния – формула ускорения. Вот так же отсутствие себя в зеркале бросает в пропасть нереальности.
Каким-то образом просачиваюсь сквозь дверь, немыслимым пируэтом перескакиваю четырехметровый забор… и возвращаюсь в комнату на диван.
Всё увиденное почему-то воспринимается, как кино.
– Я ушла.
– Как ты умерла?
– Они сделали из меня кролика. Брали анализы, одной только крови – раз пятнадцать. Когда они все ушли, я закрыла глаза и приказала себе умереть. Просто остановила сердце и дыхание. А дальше ты видел.
– Что тебе нужно от меня? – Я боюсь услышать ответ.
– Я люблю тебя. Ты держишь меня.
– И?
– Отец и ты. Отца они убили. Помнишь того, кто возил вас на казнь?
– Это был…? Мне жаль.
– А мне нет. Мне не придётся его убивать.
Меня начинает бить дрожь, мелкая, неконтролируемая. Всё-таки хорошо, что я не вижу её лицо. Даже представлять не хочется, что я мог увидеть в её глазах.
– Прости, – говорит она, но я не вижу, чтобы её губы шевелились, – меня ничего не должно держать среди людей. Но я пока не готова.
– Скажи, как оно быть…, – я боюсь произнести слово «вампир», – как быть иной?