Он пьет и пьет, стонет, захлебывается, причмокивает от удовольствия. Он пьет до тех пор, пока уже нет сил сделать еще один глоток, пока вода не выливается обратно изо рта, пьет, пока его не начинает рвать зеленой желчью, пьет до бесчувствия и остается лежать у лужи. Голова его оказывается на подушке из мха, и лежать ему на мху мягче, чем на постели из еловых лап. Мох раздается под его бесчувственным отяжелевшим телом, он погружается в него и снова впадает в беспамятство.
Саван, холодный саван обволакивает его тело. Но он не может разжечь костер. На каждой макушке ели притаился стрелок, высматривающий, не появится ли где дымок от костра беглого Сведье. Но нечистый выдает Сведье и показывает на него: «Вот, смотрите, под елкой прячется Сведьебонд!»
Один за другим идут облавщики, в лесу слышен их крик: «Лови его! Держи! Хватай! Сведье! Сведье!»
Но снова загорается солнце; оно светит на постель из мха. Лесной житель просыпается от озноба.
Возле него стоит парень. Рослый и дюжий, одетый в серую овчину. Он наклоняется над лежащим и протягивает руки, чтобы схватить его. Тут Сведье понимает, что пришли за ним. Человек этот отыскал его и теперь протягивает руки, чтобы не упустить свою добычу. Но Сведье живым не дастся. Он тянется к мушкету.
— Я сам понесу его, — шепчет чей-то голос.
Руки Сведье судорожно шарят по земле в поисках мушкета, но не находят его. Кто взял у него мушкет? Тогда он пытается дотянуться до ножен. Сильная мужская рука обхватывает Сведье, стараясь поднять его с земли. Но он сопротивляется и отбивается. И незнакомец не может удержать его в руках.
— Пошли подобру, Сведьебонд! — говорит голос.
«Пошли, пошли!» Его хотят завлечь обманом, чтобы он не сопротивлялся. Но он не даст себя провести. Правой рукой он хватается за нож на поясе:
— Живым не дамся!
— Да дай же мне поднять тебя! Я унесу тебя отсюда!
Руки в овчине хотят схватить его и куда-то утащить. Он напрягает все силы и прижимается к земле, но серые руки поднимают его. И тут он видит: не холопы Клевена выследили его, а нечистый. Это сам черт явился, чтобы утащить его. Страх сковывает тело. Рука Сведье вытаскивает нож, и пальцы впиваются в рукоятку. По доброй воле он никого не подпустит к себе! Живым он не дастся!
— Не бойся! — говорит нечистый. — Я отнесу тебя домой. На спине потащу!
Но даже черту Сведье не даст себя провести. Он чувствует, как волосатые лапы хватают его, чувствует полосатую шею возле своей щеки. Он сжимает рукоятку ножа и изворачивает руку, чтобы ткнуть дьявола. Но пальцы его ослабли, и силы больше не стало. Волосатые лапы одолели его; они поворачивают его тело, и он чувствует, что противиться ни к чему. Нож выпадает у него из рук.
— Где мушкет?
— Я уже прибрал твой мушкет, — отвечает нечистый. — А теперь прихвачу и тебя.
Сведье защищался, покуда не иссякли силы. Больше он не пытается противиться нечистому. Тот взвалил его себе на спину, ослабевшие руки Сведье болтаются за волосатой шеей.
— Ну вот, теперь-то ты мой! — И нечистый потащил Сведье куда-то через темный лес.
Когда Сведье проснулся, бред прошел, и взгляд его прояснился. Он лежал на постели из телячьих шкур под черной лохматой овчиной; рядом в очаге он увидел огонь, а на скамеечке возле огня сидел рыжебородый парень и что-то вырезал на топорище. Этого человека он уже встречал раньше.
Он огляделся вокруг; очаг с дымоходом, шкуры по стенам, под потолком — все это он уже когда-то видел. Он лежал в землянке Угге.
Лесной вор услышал, что Сведье зашевелился, и подошел к нему. Он склонился над Сведье и, поглядев ему в глаза, удовлетворенно кивнул:
— Вот ты и опамятовался!
— Это ты, Угге, нес меня? Я думал — нечистый.
Угге ухмыльнулся, обнажив длинный клык во рту.
Лесной вор взял глиняную кружку, стоявшую возле постели:
— Пей сам, Сведье! Теперь мне нет надобности лить тебе в рот.
Угге поднес ему кружку к губам. В ней был настой кровавого корня. От него Сведье станет здоровым, ибо кровавый корень излечивает от трясовицы и болей в груди.
Питье было горькое. Угге сказал:
— Ну, и тяжело было тебя, чертушку, на спине тащить.
— Как же это ты нашел меня?
— Верно, лесовица указала мне дорогу.
Всеми покинутый, лежал Сведье в лесу, сраженный тяжкой хворью, а Угге отыскал его. Лесовица желала ему добра и привела к нему Угге.
Еще несколько дней — и Сведье стал бы добычей волков и ворон, сказал лесной вор. Приди он несколькими днями позже — нашел бы на мху одни обглоданные кости. И останки Сведье так и лежали бы там. На что они годны?..
— Тебе полегчало. Скоро и вовсе встанешь на ноги. — Лесной вор удовлетворенно ухмыльнулся, обнажив свои лошадиные зубы, и продолжал: — А ведь ты клятву давал не переступать порог моего дома, Сведьебонд!
Некоторое время больной лежал молча. Пусть Угге потешится радостью победы, ему не жалко.
Этот человек спас ему жизнь, и потому Сведьебонду оставалось сделать только одно: он протянул руку Блесмольскому вору.
Отвращение к еде у Сведье прошло. Угге кормил его жареной бараниной, Сведье жадно глотал мясо и запивал его настоем из трав. Через несколько дней он настолько окреп, что смог выходить из землянки.
Днем лесной вор редко оставлял свое жилище, а если и случалось такое, то далеко от жилья не уходил. По воду он ходил к студеному роднику в дубняке, а дальше у него никаких дел не было. Уже пять лет он спокойно жил в своем логове. Тому, кто хотел добраться до бурелома в дубняке, надо было хорошо знать верные тропки через трясину Флюачеррет. А того, кто переходил, не ведая о них, сбивали с пути многочисленные западни, которые скрывали проход. Угге остерегался оставлять после себя следы. Он никогда не бросал возле своего жилища ощипанных перьев или обглоданных костей, никогда не топил засветло печь, если ветер дул в сторону деревни. Он разводил огонь лишь к вечеру, когда темнело и дым не мог выдать его.
Большую часть дня лесной вор валялся на постели и спал, а вечерами долго сидел перед огнем у клокочущего котла с мясом. Он не был скуп и всегда подвигал Сведье плошку с мясом:
— Наедайся, сил набирайся!
Упрашивать Сведье не приходилось, он и так ел.
— Мясо мягкое, во рту так и тает! — сказал он.
— Баранина свежая. Овцу я намедни стащил.
Сведье перестал жевать.
— Это годовалая овечка. Я всегда в стаде уворовываю мясцо получше.
Угге вцепился в кусок мяса своими крепкими зубами. Овец что в хлеве, что на пастбище красть одинаково сподручно, рассуждал он. Одному человеку с коровой или быком управиться сил не хватает. А овцу взвалил на плечи, и давай бог ноги. С теленком тоже мудрость невелика. А вот с коровой либо быком лучше не связываться. Их убей на месте, да шкуру сдери, да разделай, и потом отхвати кусок и прячь остальное и надежном месте. Овец воровать куда проще. Но и с овцами можно влипнуть, ежели они заблеют и выдадут вора. Самое верное дело — сразу же заколоть скотнику. И кровь спустить, чтобы следу не оставалось.
Кусок мяса застрял в горле у Сведье, и он с трудом проглотил его.
Лесной вор подложил в огонь сосновый чурбан. Но в нынешние времена, продолжал Угге, когда крестьяне глаз не спускают в лесу со своей скотины, овец стало трудно красть. Нужно быть сметливым да на руку скорым. Промысел этот не для ленивого мужика, что тащится за волами на пашне.
Сведье раздумывал, чьей могла быть овечка, шкура которой валялась в углу хижины, а мясо варилось в котле Угге. В прошлом году и у него пропал с пастбища молодой барам, и, коли пошарить по углам землянки, может статься, нашлись бы тут рога и его барашка.
Сведье молчал, а Угге все похвалялся да бахвалился. Случаются и средь воров лодыри да недотепы, но он был, видать, рожден для своего ремесла. Какие он только проделки не проделывал! В Хумлебеке средь бела дня рождественского поросенка спер. В Гриммайерде льняную пряжу, разостланную на белище, подобрал! В Брсндеболе серебро во время крестин украл! Самые наторелые воры такими проделками гордились бы. Он всегда брался за лихие дела. Крал такое добро, которое, казалось, и не украдешь, а потому его никто и не сторожил. Пускай ругают и презирают нерасторопных воров, а он, сказать по правде, преуспел в своем ремесле. Каждого человека надо уважать и почитать по тому, как он свое дело разумеет. Любое ремесло хорошо, да по-разному люди владеют им.
Не будь у него такое доброе сердце, так в землянке полным-полно было бы всякого добра, говорил Угге. Но, как человек честный и справедливый, он делится своей добычей с бедными горемыками. Он крадет у богатых и отдает украденное вдовам и сиротам. Немало бедняков в убогих лачугах он подкармливает — и в Альгутсбуде, и в Мадешё. За доброту бог посылает ему свое благословение, и удача сопутствует ему в делах.
Тут и Сведье рот открыл.
Йенс-звонарь, сказал он, внушил ему десять божьих заповедей — их ровно столько, сколько у него пальцев на руках, — и он помнит, что одна из них запрещает людям красть добро и скот.
Угге выразительно сплюнул в огонь, так что угли зашипели, и сочувственно посмотрел на Сведье. Кто же вор, а кто честный? Он украл ягненка, а помещик — десять тысяч овец, да и то у бедняков. А ведь сам бог велит брать добро у богатых и раздавать бедным. Так было записано в божьих заповедях с самого начала: укради у богатого. Так и отец ему наказывал, а отец у него был человек честный и правду разумел. Отец его крал только у богатых и учил его отличать, где правда, а где кривда. Отец у него был человек благочестивый и лозой учил, коли дети хулили имя божье. Угге чтит всегда память об отце.
Голос у Блесмольского вора дрожал, видно за живое задели его слова Сведье о том, что заповеди господни запрещают воровство. И тем горше была для него обида, что он ведь спас этому бонду жизнь, и надо бы за это спасибо сказать.
Захотелось ему тут рассказать о большом сыре, что он стащил прошлой осенью из пасторской усадьбы в Альгутсбуде. Сыр тот не поднять было — такая тяжесть, но он отправился сперва к берднику