Ночь собирается вершить правосудие над злодеями, но не фохты, не дворовые и барские прихвостни — самые страшные враги брендебольским крестьянам. Кто послал фохта к ним в деревню, кто задушил их налогами, кто принудил их ходить на барщину в господское поместье? Кто отобрал у вольного тяглового крестьянина Сведье его родовой земельный надел? Из-за кого он теперь скитается без крова, как лесной разбойник и злодей? Кто откупил подати брендебольских крестьян и присвоил себе право распоряжаться их жизнью?
Это человек, которого они еще и в глаза не видели. Это человек, что дает о себе знать лишь указами да повелениями через фохтов, через их приспешников, через нарочных и гонцов, через облавщиков и слуг. Это господни, который не изволит показываться своим подданным собственной персоной. Он отдает им приказания чужими устами, бьет их чужими руками, заставляет чужие ноги гоняться за ними по лесу. Он наставляет ружья и шпаги своих людей на непослушных. Этот человек владеет их душой и телом, а они его и в глаза не видели. Это их господин и хозяин, его милость обер-майор и камергер Бартольд Клевен, владелец Убеторпа, Скугснеса и Рамносы, иноземец, пришедший к ним из Неметчины.
Если брендебольские бонды хотят вернуть свои права, им нужно добраться до этого человека. Это он волен в их животе и смерти, в их делах и помыслах, это он властен им приказывать, как повернуться, как протянуть руку, куда ступить ногой, когда говорить и когда молчать. Это он хочет заткнуть им рты, чтоб они не говорили крамольных речей. Это он гоняет их на барщину ни свет ни заря и отпускает домой затемно. Это он заставляет их гнуть спины на полях и лугах. Это он велит им возводить хоромы. Это из-за него поднимаются они до света с соломы; из-за него болят у них натруженные поясницы, спины и плечи; из-за него валятся они замертво на постельную солому поздним вечером.
Господин Клевен за несколько лет прибрал к рукам все деревни в округе, одну за другой: Росток, Хеллашё, Гриммайерде, Рюггаму и Брендеболь. Во всех этих деревнях живет много бондов с семьями, и все они теперь у него под началом. Все они барщинные помещика Клевена. Этот неведомый господин волен в животе и смерти всех этих людей. Под его началом живут они все на белом свете: крестьяне со своими домочадцами, мужчины и женщины, а с ними вся четвероногая скотина. Все эти живые существа, люди и животные, отмечены невидимым родовым знаком своего господина. Лошади господина Клевена! Волы господина Клевена! Овцы господина Клевена! Козы господина Клевена! Крестьяне господина Клевена! У скота и у людей одни владелец и хозяин. Сами по себе крестьяне господина Клевена ничего не значат, это хозяин дает им свое имя. Скотина не знает имени своего владельца, но люди его знают. Это имя они твердят денно и нощно, оно неотступно с ними, ибо оно начертано в их сердцах раскаленными жгучими письменами.
Нет, не вольные люди, не сами себе хозяева! Они собственность своего господина. Клеймо господина и хозяина жжет их огнем. Они не в силах больше терпеть этот родовой знак, прилипший к их коже, они проклинают ого, проклинают имя своего хозяина.
Во всех этих деревнях повторяют его имя — в Ростоке и Хеллашё, в Гриммайерде, Рюггаму и Брендеболе; они называют это имя вслух с руганью и проклятиями, называют его про себя, в потаенных обиталищах мысли, Клевен! Это имя редко произносят без проклятий, — для них это самое ненавистное имя на земле. Клевен! Это имя всегда произносят голосом, дрожащим от гнева, Клевен! Это имя у них на уме, когда крестьяне справляют нужду и повторяют свой девиз: «Прокатим фохта!»
В недосягаемой глубине души живут у них мятеж и ненависть непокоренных.
В глубине души борются они и проклинают своего господина, чужеземца, его милость господина обер-майора Бартольда Клевена.
Если брендебольские крестьяне хотят вершить ночное правосудие, не с фохтами и барскими прихвостнями надо им расправляться, а добраться до настоящего виновника. Но о нем они только слышали. Ни разу не доводилось им видеть его воочию. Их господин является им только в образе фохтов да их наемников. До него не достанешь ни топором, ни железом, ни сталью. И потому выносят они ночной приговор тем, кого он посылает к ним вместо себя. Клеймо господина жжет помещичьих крестьян.
«Но мы добудем себе свободу!»
Брендебольские крестьяне собираются на тайные сходы, чтобы потолковать о своих бедах. Никто не видит, как уходят из дома, никто не видит, как возвращаются, никто не знает, где были. Сгибаясь над пашней, они поворачивают друг к другу головы и говорят:
— Добудем себе свободу!
И земля, которую они топчут, слышит их слова и прячет эти слова глубоко в своем огромном сердце. Земля, что лежит у них под ногами, с ними заодно, она их не выдаст. Они могут без страха поверять ей свои самые сокровенные думы. Они ей верны и преданы, и она им платит тем же. Ведь это крестьяне возделывают ее и поливают своим потом, и только крестьяне должны безраздельно владеть ею, ибо она тоже владеет ими и отмечает их своим родовым знаком. Это сыны земли, она им строгая и любезная мать. Она вскармливает их своей грудью и сама она пьет не только небесную росу, но и ту росу, что падает с их натруженных тел. Без этой влаги земле не обойтись, ибо в ней любовь людская и жертва матери-земле.
Но ей не нужны объятия закабаленных людей, она не хочет пить пот рабов. Земля хочет носить лишь тех, кто по доброй воле любит и холит ее, кто свободно склоняется к ней, приблизив лицо к ее груди, чтобы взять ее и владеть ею.
Земля хочет носить на себе свободных людей, впитывать благородную росу, что падает со лба свободного человека.
Безухий держит свое слово
Без соли, пороха и пуль в лесу не проживешь. У двоих, что жили в землянке под поваленным дубом, была жирная свинина, а соли не было. Угге варил полные котлы свинины, — бог послал им удачу, бог уготовал им этого подсвинка, но солить свинину им было нечем. Угге знал, что они пропадут, если будут есть без соли. Кровь у них почернеет, и сок в теле высохнет, а без соку пропадет скоро и сам человек. Пороховница и киса у Сведье опустели. Три вещи нужны им были позарез: соль, порох и пули.
У трактирщика Даниэля в Бидалите этого добра было вдоволь. Сведье достал серебряные ложки, спрятанные возле его шалаша в Волчьем Логове, и показал их Угге:
— У меня есть кое-какое добро на мену с трактирщиком.
— Даниэль мне друг, — сказал Угге. — Только зачем тебе покупать припасы, когда я могу их украсть?
— Друга обокрасть хочешь?
— Даниэль облапошил меня в прошлый раз. Теперь мой черед. Мы с ним старые друзья.
— А я выменяю серебро на соль и свинец.
Лесной вор взял ложки и взвесил их на руке с видом заправского менялы. Рука у него не хуже безмена могла определить вес серебра:
— Цена им три далера серебром. Купи на две ложки.
Сведье хотел, чтобы мена была честная, и решил идти в бидалитский трактир среди бела дня. Дорога была опасная — ведь не знаешь, кого придется повстречать, — но дело было верное: Даниэль не откажет, ложки-то некраденые. Сведье хотел отправиться один, но Угге собрался идти вместе с ним: если Сведье пойдет один, трактирщик надует его непременно, да к тому же у него было важное дело до бердника Габриэля в Кальваму. И места ему были ведомы, где можно укрыться, если наткнешься на людей ленсмана или Клевена.
Без соли, пороха и пуль не обойтись; и вот однажды утром они отправились в этот опасный путь. Лесные жители шли коровьими тронами, избегая больших дорог; заслышав людские голоса, они, будто лисы, бросались в кусты. Так дошли они до перекрестка в Бидалите, никого нежеланного не повстречав.
Здесь скрещивались две дороги: дорога на север, к Экеберге и Ленховде, и дорога на юг, к Виссефьерде и датской границе. Когда-то в старину по этой дороге гнали скот в Блекинг, и погонщики волов останавливались передохнуть на бидалитском постоялом дворе. Поблизости, на лугу, где отдыхал скот, земля была когда-то утоптана копытами, как ярмарочная горушка, а в яме за каменоломней возле перекрестка гнили кости гуртоправов, которые, напившись до беспамятства, находили свою смерть в потасовках на постоялом дворе.
Угге побился об заклад, что не даст трактирщику Даниэлю надуть их в сделке. Он взял ложки и пошел за припасами, а Сведье остался ждать его на выгоне, на расстоянии ружейного выстрела от дома. Постоялый двор помещался в длинном сером строении, укрывшемся в тени больших вязов.
Перед домом у проселочной дороги был врыт столб, а в него были вбиты толстые железные кольца. К этим кольцам проезжие привязывали лошадей, когда останавливались перекусить на постоялом дворе в Бидалите. Сейчас там стояла на привязи только одна лошадь. Это была старая колченогая кляча; она стояла возле дома, сонно понурясь и задрав заднюю ногу. Глядя на эту облезлую, отощалую животину, Сведье дивился, кто же ее хозяин и как он не стыдится ездить на этаком иноходце.
Прошло немного времени, и Угге вышел из дома; сделка состоялась: Даниэль дал за серебро полгарнца соли, четверик пороха и четыре фунта свинца. Пока Даниэль собирает для них припасы, сказал Угге, они могут обождать в трактире, выпить пива и вина. В этом доме их никто не выдаст, — там сиживали многие из тех, на кого мундир ленсмана нагоняет страх.
Сведье колебался. Он сказал:
— В трактире сидит человек, который привязал у ворот облезлого, паршивого одра. С этим человеком, чует мое сердце, лучше не встречаться.
— Я узнал лошадь, — сказал Угге. — Этого человека тебе нечего бояться.
Они вошли в трактир. Сведье не выпускал из рук мушкета. В трактире был только одни гость. На скамье в дальнем углу, облокотившись на стол, сидел рослый, статный человек. Он был в черной сермяжной куртке. Голову его покрывал черный кожаный капюшон.
Гости из леса опустились на скамью возле незнакомца. Его глаза, синие, как ягоды терновника, равнодушно глянули на них, он не промолвил ни слова. Это был человек, которому никто не протягивал руки и который сам никому руки не подавал. Чутье не подвело Сведье, когда он увидел лошадь возле дома. Он уже раскаивался, что зашел сюда.