По залу прошел гул, и первым поднялся плотный мужчина в седоватых кудрях.
— Гэвин Саксон, «Дельта Трейдинг корпорейшн». Скажите, намерены ли вы представить к продаже соболей баргузинского кряжа?
— Да, намерены.
— Вопрос фирмы «Джакомо Вануцци». В каком объеме будут предлагаться шкурки рыси?
— В объеме как минимум вдвое большем против прошлогоднего.
Азартный ропот перекрыл ангельский голос Барбары Кренкшоу:
— Барбара Кренкшоу, агенство «Пресс Интернейшнл»… По-прежнему ли предполагаете розыгрыш в аукционе широко разрекламированной партии куницы?
— Да, по-прежнему.
— Вы хотите сказать, что она обязательно поступит в продажу? — напористо переспросила корреспондентка.
— Я хотел сказать именно это, — кивнул Харлампиев. — Партия куницы полностью пойдет на торгах.
В комиссионном магазине мехов и меховых изделий наблюдалась обычная толчея. Пожилая женщина протолкалась к прилавку, выждав, когда продавщица оказалась рядом, обратилась просительно:
— Девушка, милая, вы не окажете любезность…
— Окажу, как только освобожусь. Вы же видите, что я товар показываю!
— Так ведь вас двое… А то она уйти может… Я вам буду очень признательна, — настаивала женщина.
— Кто — уйти? — недоуменно свела брови продавщица. — Я не понимаю… Вы что хотите?
— Видите ли, мне одна гражданка шкурки предложила, говорит, это соболь, а я сомневаюсь… Она тут рядом, в подъезде стоит, и у нее еще одна женщина смотрит. Вы бы поглядели: соболь это или нет, раз знаете, а я уж отблагодарю! Мне дочке подарочек хочется…
— Ну знаете! Я с рабочего места в подъезды ходить не могу. И вообще, торговля мехом только через… — Осекшись, продавщица еще раз посмотрела на просительницу и вдруг улыбнулась: — Хорошо, ради вашей дочки я схожу. Подождите у входа.
— Спасибо, милая… Только вы побыстрее, пожалуйста, а то вдруг уйдет.
Быстро пройдя за прилавком в служебное помещение, продавщица метнулась к двери с надписью: «Заведующий» и с порога крикнула:
— Серафима Евгеньевна, звоните в милицию! Тут рядом кто-то шкурки продаст, в подъезде… Я туда побегу.
Машина переехала мост через Фонтанку, помчалась по набережной.
— Успокойтесь и поймите, что вам ничего не грозит, если говорите правду, — сидя рядом с шофером, увещевал плачущую блондинку Таганцев. Блондинка сидела сзади, между Калинниковым и Сагарадзе, опухшее от слез лицо было в потеках туши. — Перестаньте плакать.
— Не грози-ит, конечно! Он Нинке такой мордоворот устроил, когда та с военным танцевать пошла-а… Пять дней на работу не ходила.
— А вот и Нинка, — удовлетворенно кивнул Таганцев… — Это кто же такая, и где они танцами занимались?
— Так в ресторане, где же! Только это давно было, Нинка уже три года как за летчика замуж вышла и в Орске живет… А он в запрошлом месяце объявился и ко мне напросился. — Рассказывая, блондинка всхлипывала реже. — Все денег ждал, оттуда, где работал, а тут говорит: я зверюшек привез, ты сходи, толкни кому-нибудь, только не в скупку, а так, тебя в скупке обманут. Я и пошла, идиотка непутевая-а-а…
— Откуда он приехал — говорил? Да успокойтесь вы!..
— С этими… с нефтяниками работал на Севере. Там, говорит, соболей дополна, они их с собаками ловили. Да куда же вы? Здесь перекрыто все, ремонтируют… Направо надо.
— Сдай назад, Костя… Или нет — объезжай тротуаром, живенько! — Таганцев озабоченно взглянул на часы и снова обернулся к женщине. — Положим, это куницы, а не соболь. И куницы на севере не водятся… Ладно. Этаж у вас какой?
— Второй… Только я ни в жизнь с вами не пойду, режьте, а не пойду! Убивайте!
— Перестаньте кричать, тогда не будем вас резать… Этот двор? Окна куда выходят?
— Э-это-от… И окна сюда.
— Стоп. Калинников — останешься с ней. Сагарадзе, пошли!
Сзади остановилась еще одна машина, из нее выскочили трое, тоже поспешили к подъезду. Но вошли только они и Таганцев, Сагарадзе остался на улице.
Женщина в машине всхлипнула, заскулила тихонько в платок.
— Тише, не терзайтесь, гражданочка, — сказал ей шофер. — Слезы жизни не в помощь.
Стоявший под стеной Сагарадзе услышал, как наверху стукнули рамы, и сразу неподалеку одновременно с ударом о землю возникла человеческая фигура. Человек трудно разгибался после прыжка.
От въездной арки вспыхнули фары двух машин, высветили коренастого, с четким, решительным лицом.
— Стоп! — сказал успевший оказаться за его спиной Сагарадзе. — Руки повыше и больше не прыгать!
— А я и не стану, — подняв руки, сказал коренастый и вдруг опустился на землю. — С ногой у меня что-то, начальники…
На столе лежали фотографии, где одно и то же лицо было снято живым в разных ракурсах и мертвым, тоже в разных. Еще были фотографии тела убитого и увеличенные снимки дактилоскопических отпечатков.
— Шмелев Олег Борисович, тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения, многократно судимый, последний раз освобожден из колонии строгого режима в начале этого года. Кличка — «Шмель». Уточнением экспертизы установлено, что смерть наступила в результате удара головы о стену складского помещения. Смерть наступила мгновенно, между тремя и четырьмя часами ночи. У меня — все.
— Спасибо, товарищ Костин. — Таболов отложил фотографию. — Что мы имеем по сторожу?
— Пока ничего, — мрачно констатировал Таганцев. — По показаниям соседей, Маркин семнадцатого к концу дня ушел на работу, как обычно, и с тех пор его больше не видели. Фотографии размножены и разосланы, поиски ведутся интенсивно.
— Произведите его полную проверку, все данные немедленно ко мне… Сейчас все свободны, и распорядитесь, чтобы доставили задержанного. Как его фамилия?
— Черенков, — назвал, вставая, Таганцев. — Мужчина ловкий, при задержании пытался бежать…
Напротив подполковника Таболова сидел человек, чья профессия явно читалась на скорректированном жизнью лице.
— Мы ведь с вами не встречались, гражданин Черенков, — вопрос подполковника прозвучал утвердительно.
— Точно, впервые, — подтвердил Черенков. — А наслышан об вас кошмар сколько! Прямо интересно, что живую легенду вижу, славу наших органов… Весь внимание.
— Так ведь это я — весь внимание, — заверил Таболов и откликнулся: — Да, войдите! Что у тебя, Шорохов?
— Информационный центр подготовил данные о задержанном. — протянул листок капитан. — Будут распоряжения?
— Сагарадзе на месте?
— Так точно.
— Тогда можешь быть свободен… Так-ак!
Черенков, Алексей Витальевич… Еще точнее: «Леша-Нахал». Судим… Судим… И опять судим. Многовато!
— Как пишут в газетах — верность избранной профессии, — пожал плечами Черенков. — Но хотел, чтобы все было в прошлом, уверяю… Прибыл сюда с намерением переквалифицироваться, а черт попутал.
— Вы попонятней излагайте: где взяли шкурки, переданные для продажи Зинаиде Гоголевой?
— Украл, гражданин начальник. Бродил в поисках работы, зашел в «Пассаж» и у солидного человека аккуратно оторвал сверточек. После его развернул в тихом месте и даже челюсть отвисла…
— Большой был сверток, с тридцатью двумя шкурками! Может быть, сразу начнем деловой разговор, Черенков?
— А может, сразу кончим? — сощурился тот. — Ну посудите сами, какая моя вина? Невольная, можно сказать, кража, «вызванная ротозейством неизвестного лица… Чистосердечное признание я подписываю с ходу, и дело в суде проскакивает как намыленное. Получается роскошный довесок к вашему авторитету!
— Получается, что кличка у вас правильная, Черенков. А как провели ночь с семнадцатого на восемнадцатое, не вспомните?
— Кошмарно. Первую половину страдал от перегрузок, а к утру маялся похмельем… Зинка утром с ночной пришла и как раз застала меня в разобранных чувствах. Она подтвердит.
— Уже подтвердила. Так, — Таболов выключил диктофон, нажал кнопку, и у дверей вытянулся милиционер. — Вы сейчас легкомысленно настроены, Черенков, до скорой встречи. И постарайтесь быть к ней готовы.
Оставшись один и подойдя к окну, Таболов присел на подоконник, задумчиво выбивая дробь на стекле. За стеклом стояла плотная вечерняя тьма.
Служащие гостиницы «Балтийская» никогда не жаловались на отсутствие постояльцев, а в дни, предшествующие аукциону, казалось, совсем сбились с ног.
У лифтов толпились ожидающие, громоздились чемоданы. Шувалов подошел к киоску «Союзпечати», и сзади кто-то сказал:
— Постояльцу пятьсот третьего не скучно в городе-герое? Добрый вечер, — Леонид Петрович Васин улыбался радушно. — Днем я мог показаться бесцеремонным, но не хотелось, чтобы мисс Барбара отправила корреспонденцию, основанную на слухах.
— Я все понял и не в претензии. Вы сюда по делам?
— Просто я располагаю тут номером для представительства, — рассмеялся Васин. — Как раз собрались компанией, а мужского контингента недобор… Не присоединитесь?
— У меня рабочий режим, — покачал головой Шувалов. Но, увидев через плечо Васина рядом с тремя рослыми девицами Елену Андреевну, добавил: — Хотя чем черт не шутит, когда бог спит… Надо же день прибытия отметить!
— И чудесно! Давайте я вас представлю. — Васин подвел его к остальным. — Прошу любить и жаловать московского гостя! Шувалов…
— Виктор Сергеевич.
— Рита…
— Татьяна…
— Регина…
— А это коллеги из ГДР: Гюнтер Нойман и Манфред Гросс, мои давние друзья, — объяснил Васин. — Лена, вы и словечка не пророните? Елена Андреевна Русанова, наш скромный сотрудник с решительным характером.
В тоне Васина или в молчании Русановой Шувалов почувствовал нечто такое, что не позволило упомянуть о дневной встрече. Лишь повторил:
— Шувалов. Очень рад знакомству.
…Заведующий рекламой занимал полу-люкс и принимал широко. Два очень предупредительных официанта в какой раз навещали номер, кассетная магнитола выдавала все, что могла, и в напитках не было недостатка.
— …Стоит посмотреть обязательно! Такие невозмутимые господа, и все-то они на свете видели, а совершенно меняются на торгах, — танцующая с Шуваловым Регина говорила с мстительным удовольствием. — В раж войдут и друг на друга просто волками смотрят!