ку тоже откати подальше, но оставь на улице, ее наверняка сопрут. Потом иди в «Серого Гуся», я буду ждать тебя там. Все ясно, молодой человек?
— Все ясно, ворст! Я буду незаметней тени, проскользну в облике простого горожанина… Ворст, а кто это?
— Любопытному Варраве на базаре нос оторвали. Сейчас это никто. Просто замороженный кусок мяса, который нужно незаметно вынести из дома на помойку. Так и напишешь в своей новой книге, которую назовешь: «Незаметней тени», мол «труп неизвестного». А пока иди подбери себе одежду — «простой горожанин».
— Ворст, я же как лучше, я… — тут у Хартвина, видимо, сработал какой-то внутренний переключатель, он, отвлекшись от оправданий, перескочил на другую тему, — а почему мы «тело неизвестного» страже цеховой не сдадим? К чему такие сложности… Все, все, понял, не моего ума дело, ворст…
Оттавио вздохнул, и все же ответил:
— Сперва тело могло понадобится, пока мы исследовали медальон. Потом было не до того, я без сознания валялся, а маркиз даже не думал о теле на леднике переживать. Ну лежит и лежит. Патрону вообще, по-моему, все до звезды, кроме еды и литературы. Потом я занялся обрядом для брата. А теперь я не очень понимаю, как мы объясним появление у нас в доме промороженного трупа, выглядящего так, как будто его некромант заклятием растворения плоти угостил. При том, что брат трупа очень важная персона. Так что, прямая дорога ему на кучу мусора в переулок. Кстати, чуть не забыл!
Оттавио вскрыл свой саквояж с пузырьками, достал довольно большой флакон.
— На, выльешь на труп, после того как снимешь с него тряпку. И подошвы остатками протри.
— Это колдовское зелье, ворст? Настоящее? Труп сгорит? Растворится?
— Иди уже, болтун! Не того человека Джакобом назвали!
3
Операция «труп неизвестного» прошла успешно.
Оттавио вышел через калитку в стене, ограждающей заднюю часть особняка. За ним тут же поплелся бедно одетый горожанин, который, якобы пьяный, сидел возле стены соседнего дома. Оттавио отвел его почти до ворот квартала, и свернул в узкий проулок между домами.
Коснулся аграфа, и выбрал первый образ.
Волна жара прокатилась по всему телу. Аграф создавали приверженцы летнего двора.
Навстречу соглядатаю из переулка вышла толстая уродливая баба в коричневом бюргерском платье, запятнанном сером переднике, с корзиной грязного белья в руках. Когда филер заскочил в переулок, Оттавио там уже не было.
Баба вернулась к задней калитке особняка как раз вовремя, чтобы увидеть спину Хартвина, катящего тележку со свертком вниз в сторону других квартальных ворот. Баба проследила за Хартвином до ворот в Муравейник, где того без проблем пропустили скучающие бюргеры, несущие сегодня охранную повинность.
Затем Оттавио избавился от личины отвратительной бабы в ближайшей подворотне и отправился в «Серого Гуся».
Для того, чтобы создавать качественные, правдоподобные иллюзии, необходимо было не просто знать формулы чар, и иметь ранг повелителя. Необходимо было очень живое воображение — и талант сродни таланту художника или скульптора. Талант живописца у ар Стрегнона отсутствовал начисто. Зато у него был аграф, который пару сотен лет назад создал один из его очень дальних родственников из наполийских Стрегонов [122].
Аграф, управляемый одаренным, умел запоминать и воспроизводить пять личин реальных людей. Прачка, личиной которой пользовался Оттавио, была запомнена артефактом на улицах Северной Столицы. В Эвинге он мог использовать эту личину, не опасаясь нарваться на «знакомых» женщины.
Оттавио дождался Хартвина в «Сером гусе», в компании неразлучной троицы, которая проводила здесь перед закрытием ворот почти каждый вечер.
Они обсудили новости о гибели свейского монарха, особенности летней бургундской кампании, планы Максимилиана III и иберийского монарха на родственный союз, падение нравов и распространение ереси.
Два кабацких стратега Удо ар Беккер и Сьер де Бержак, кроме того, имели каждый свое мнение о планах и стратегических перспективах летнего наступления Вальдштайна.
Де Бержак настаивал, что пора приструнить Союз Провинций, совместно с Иберией, которая могла начать свое очередное наступление из Иберийской алландии, и если бы Вальдштайн ударил с востока, все могло бы в этот раз сладиться.
Ар Беккер же твердил о потерянных вотчинах и дединах на севере империи, и буквально требовал от присутствующих, чтобы Вальдштайн «Хорошенько пнул под зад повелителя Даттов, так чтобы тот улетел назад за пролив». Такое впечатление, что эти самые вотчины коварный северный король отобрал лично у него. Удо вообще был большой патриот империи.
Оттавио же думал, что летняя кампания самого молодого маршала империи могла начаться и окончится в округе Весгаузе. Так же, как и его первое успешное выступление в Моравии, за которое Вальдштайн получил титул, чин и прозвище Мучитель. Но мнение это он держал при себе.
Пришел Хартвин и, раздуваясь от важности, сообщил, что: «Все исполнено в точности, Ворст.» Уселся за соседний стол, заказав себе сальную свечу и кружку яблочного сидра. Вынул из кармана листы какой-то жуткой серой бумаги, и сгорбившись и прикрывшись рукавом, начал корябать на ней гусиным пером. Очередной шедевр рождается, не иначе. «Тоскливый ужин».
Вечером уже дома Оттавио получил записку от ар Моррисона, который благословил его на седмицу отпуска.
Собрал вещи в дорогу.
Проверил и снарядил пистолет. Обновил фокусы на дорожной портупее, шоковое заклятие на клинке.
Все было готово.
Отсчитав себе 5 талеров мелочью на дорожные расходы, и рассредоточив деньги по трем разным кошелькам он наконец лег спать.
Судьбоносный перекресток
1
Он вновь парил над изнанкой звездного неба, плыл бесплотным и неощутимым призраком посреди черного безмолвия.
Вновь он испытывал головокружение, при стремительном полете вниз к одной из световых точек.
Превращаясь в лунный свет, просачиваясь через изнанку Той стороны, он стремительно пробил бирюзовое небо и воплотился на знакомой поляне, окруженной колючими кустами.
Здесь ничего не изменилось, только глаз в небе налился кровью, и освещение приобрело жутковатый красный оттенок.
— Я должен тебя предупредить, — произнес дух хранитель, по прежнему не размыкая рта. — Если ты завтра вступишь на путь, с него не сойти. Ты стоишь на перекрёстке судьбы. Сейчас выбираешь между неопределенностью и неизбежностью. Между Фортуной и Роком. Останься, и будешь брести без пути в тумане возможностей. Отправься в путь, и твоя судьба будет определена, а срок исчислен. Я Дух-хранитель рода сказал, а ты, Оттавио сын Чезаре, услышал.
— Почему вы всегда так мутно изъясняетесь, о Предсказательный! — зло спросил духа-хранителя Оттавио, — я вообще не понял, что именно за выбор мне предстоит?
Дух молчал, глядя на Оттавио своими золотистыми нечеловеческим глазами, в глубине которых поблескивал двойной, сине-карий зрачок. Потом он встал, оказавшись на две головы выше ар Стрегона, худой, нескладный, жуткий и глядя на Оттавио сверху вниз помыслил:
— Зачем ты едешь? Что тебе в ней? Между вами нет долгов и обязательств. Она ведь тебе даже не нравится, как самка. Зачем?
— Я… Знаешь… Темные духи, да не знаю я! Просто чувствую что не прощу себе если не попытаюсь привести дуреху в чувство. У меня нет детей… Понимаешь, о Птицеголовый…. Да я сам не понимаю.
— Вы, люди, загадочные существа. Странные. Помни, тебе не обязательно пускаться в путь. У тебя есть выбор. Потом выбора не будет. Я сказал, может быть даже больше положенного, Оттавио сын Чезаре, а ты услышал.
2
Actum
Оттавио пробуждается в весьма дурном настроении.
Небо за окном еще только начинает сереть, колокол ратушной башни отбивает последнюю четверть четвертой стражи.
Он садится на кровати, хмуро глядя на стоящие у двери дорожные сапоги.
Колючий утренний холодок заставляет его тело покрываться гусиной кожей.
Потом выбора не будет. Я сказал, может быть даже больше положенного, Оттавио сын Чезаре, а ты услышал.
Так он сидит, пока ратушные часы не начинают отбивать половину второго часа.
Понимаешь, о Птицеголовый…. Да я сам не понимаю.
Он встает, умывается.
Произносит формулы очищения.
Одевается.
Берет в руки свой дорожный пояс, и держит его на весу некоторое время.
Я сказал, может быть даже больше положенного…
Да весьма тонкий намек на толстые обстоятельства, как говаривал его отец.
Я сказал Оттавио сын Чезаре, а ты услышал.
— Ты сказал, а я, Оттавио сын Чезаре, услышал, — шепчет он, надевая портупею, и пристегивая к ней скьявону, — услышал, tua madre troia.
Он, хромая, спускается по лестнице, оставив трость в комнате, ногу давно пора нагрузить как следует.
И ему пора уходить с «перекрестка судьбы».
Он выбрал путь.
А почтовые кареты не ждут пассажиров.
Actum est
Ривельн
1
Пассажирское отделение в почтовой карете было жутко неудобным. Узкая скамья на двух человек, с прямой спинкой, напротив еще одна. Колени путешественника упираются в край противоположной скамейки.
Внутри холодина. Маленькая печурка, установленная под сиденьем возницы, и одной стенкой выходящая в купе, почти совсем не грела. Руки, положенные на рукоять меча, стоящего вертикально между широко расставленными ногами совсем закоченели.
В купе он ехал один, больше дураков — путешествовать в столь некомфортных условиях не нашлось.
Слава Владыкам — на постоялых дворах можно было выйти, и пока конюхи запрягали новую пару лошадей, выпить горячего грога или глинтвейна, вытянуть тепло из гостиничной печи.
Прийти в себя.
Чтобы снова усесться на жесткую неудобную лавку, окунуться в выматывающий холод и дорожную тряску.