Зеркало. Вот оно.
Зеркало!
Куто держит ее на руках.
Зеркало подносят ближе к ее лицу, ближе.
Она не видит того, кто держит зеркало.
Она смотрит в зеркало, как в пропасть.
Вот она, пропасть. И я должна в нее заглянуть.
Смотри, Мадлен. Смотри в оба. Не ошибись. Ты ошибиться не имеешь права. Ошибаются только раз.
Она приблизила лицо к зеркалу. Хмель как рукой сняло. Кокетливо, радостно улыбаясь, она поправила на голове венок из ирисов.
Прищурилась. Там, за ее головой. Сзади.
Кто?!
Барон сказал: «Этот человек».
Женщина?!
Она должна убить… женщину?!
Улыбка не сходит с лица, вмиг побледневшего. Мадлен поднимает от зеркала глаза. Куто торжествующе держит ее на вытянутых руках, как драгоценную добычу.
— Садись мне на плечи! Ну, как та девушка на парня…
Он взгромоздил ее себе на плечи. Она уселась, как на живом троне. Вот он, любовник твой, идет с тобой круг почета. И ты королева. Ты Царица. Ты снова Царица, Мадлен, хочешь ты этого или не хочешь.
Почему эта женщина так страшно похожа на Кази?!
Она бредит. Улыбайся, Мадлен, улыбайся. Тебе не привыкать. Показывай толпе ослепительные зубы. Маши ручкой. Королева приветствует своих ласковых подданных. Веселитесь! Пейте вино! Выпейте все без остатка! Я вам разрешаю. Музыка, что ж ты не играешь?! Громче! Громче! Не останавливайтесь! Не прекращайте! Заглушите музыкой мой ужас! Мою тоску! Маг, ты здесь! Ты здесь! Ты тоже в толпе! Ты танцевал вместе со мной! Тут, рядом! Ты стережешь меня! Я не сделаю ничего без ведома твоего. Я перо гуся, летящее по ветру. Я увядший ирис в венце. Я маленькая побирушка Мадлен на грязных дорогах Эроп. Они думают, что я королева. Что я Царица. Нет, Каспар, Шри Гхош или как тебя там. Я не Царица. Я была и останусь девкой Мадлен с Гранд-Катрин; с сеновала господина Этьена; с кухни Воспитательного Дома в окрестностях Страсбура.
Женщина. Я запомнила женщину.
Она похожа на Кази.
У нее черные, густые, спутанные волосы; черные горящие глаза; безумный взор; курносый нос. Она одета в черное. Во все черное. Будто предчувствует свою судьбу.
— Слава королеве!.. Слава красавице королеве Праздника Вина!..
Гул, крики, визги, смех колесом катились по ее лицу, в ее голове.
— Куто. — простонала она, наклоняясь к нему. — Куто, слышишь. Мне дурно. Я пьяна. Унеси меня отсюда. Скорей в гостиницу. Холодную ванну. Сигарету. Куто, дай мне сигарету. Быстрей. Мне плохо. Меня тошнит.
Она продолжала улыбаться и махать рукой уже из последних сил.
Она так и сидела у Куто на плечах — всю дорогу, пока он, под приветственные, праздничные, восторженные крики толпы нес ее к зданию похожего на торт, в каменных рюшках и виньетках, отеля.
— Положи меня на кровать.
Он послушно выполнил просьбу.
— Тебе принести попить, Мадлен?.. Съешь что-нибудь?.. Тебе стало плохо от голода… Ты чересчур много выпила… Ты никогда так много не пила…
— Я не голодна, Куто. Спасибо тебе. Ты очень заботлив. Намочи лучше полотенце. Приложи мне ко лбу.
Он намочил полотенце в холодной воде.
— Вот сюда, на лоб… прекрасно… мне уже лучше.
Она лежала долго, молча. Граф сидел рядом с ней.
Тишина отеля казалась мертвой, безжизненной по сравнению с безумным вихреньем кличей и криков пьяной толпы.
— Хорошо… благодарю тебя… а теперь уйди. Есть же еще комната. Я хочу побыть одна. Я не хочу говорить.
Куто покорно вышел. Он никогда не видел такой свою Мадлен. Ее что-то гложет изнутри. Еще минуту назад она была радостной… счастливой… горящей изнутри, как горит изнутри спелый лимон — золотом, цитроном, медью. Мадлен, его горящая золотая свеча. Она потухла. Что с ней?!
Он тихо, стараясь не скрипеть половицами, вышел в соседнюю комнату. Прислушивался. Ни звука. Заснула. Слава Богу.
Он не услышал, как она прошла в ванную комнату — неслышней пера, летящего по воздуху.
Ванная. Сколько ванных комнатенок прошло, пробежало, просквозило брызгами горячей шумящей воды через ее жизнь. Там она мылась, плескалась, смывала с себя следы чужой быстрой похоти или сладкой, как шоколадка, минутной любви — потоками воды, струями душа, горами мыльной пены, куда она засовывала гудящую от поцелуев голову, проклиная час, когда она явилась на свет женщиной.
А мужчиной, Мадлен, родиться не легче.
Мужчины так же страдают, как и мы; едва ли не больше, ибо не могут справляться с трудностями так мгновенно и весело, как это мы делаем. Они вечные дети. Им всегда надо вытирать нос. Стричь ногти. Варить варево. Кормить с ложечки. Кормить собой. Своим телом. Своей душой. Своим сердцем. И они будут прилетать каждый день и клевать твою печень, и утирать клюв, и улетать. А ты, прикованная к любовной каморке, к будуарчику, к дамской шкатулке, будешь ронять густую косу на дощатый пол, упав на колени, и молиться о том, чтобы орел прилетел еще раз. Мало тебе собственной жизни?! Для чего человеку живущему потребна другая?!
На этом мир стоит, Мадлен.
Не медли. Ты отлично помнишь, что тебе надо делать. Так не возись. Не тяни время. Все равно оттяжка тебя не спасет.
От чего?!
Ты не станешь убийцей. Не станешь. Не станешь.
А что произойдет?! Кто толкнет тебя под руку, чтобы револьвер упал с грохотом, покатился по кафелю, по мрамору?!
Шкаф. Мочалки. Шампуни в прозрачных бутылочках. Мыло в красивых глянцевах обертках. Запахи парфюмов, шибающие в нос. Где оружье?! Она запускает руку внутрь шкафа, шарит. Вот. Так и есть. Черный холод железа обжигает ей ладонь. Она вытаскивает смит-вессон на свет, как ежа. Секунду рассматривает его. Поднимает глаза. Окно. В ванной каморке есть окно. Оно — напротив ее глаз. Этаж высокий. Ни решетки. Ни матового стекла. Все прозрачно. Все великолепно видно. Сумеречная улица, факелы, лампионы, цветные воздушные шары, висящие поперек улицы между домов, символизирующие виноградные гроздья. Мальчишки стреляют в шары из рогаток, они лопаются со страшным треском. Ее выстрела и не услышат во всеобщем гаме и галдеже.
Она выстрелит и ляжет спать?!
И будет спать спокойно?!
Не рассказывай самой себе сказки, Мадлен. Смотри в окно. Смотри. Подойди к окну ближе.
Она подошла. Дрожа, открыла створку. И увидела.
В окне, через улицу — узкие улочки в Перигоре, дом глядит в дом, как лицо в любви глядит в лицо, — черноволосая женщина, похожая на Кази, расчесывала перед зеркалом свои спутанные ветром густые волосы, делала на макушке пробор костяным большим гребнем, и Мадлен даже могла различить родинки на ее лбу и виске. Такие же. Как у Кази. Господи, помоги. Она перекрестилась. А если она не выстрелит?! Маг же снял с нее заклятие. Ничто не остается в мире безнаказанным. Не выстрелит она — выстрелят в нее. Она уже ввязалась в мировую игру, только не знает, как она называется. Ценой чужой смерти она покупает свою жизнь. И она пошла на эту сделку?! Кто же она после этого?!
Женщина кончила расчесывать волосы. Заколола смоляную косу гребнем. Поправила в ухе блесткую каплю сережки. Налила из кувшина, стоящего на столе, питья, выпила залпом. Тоже, небось, набралась на Празднике Вина. Теперь жажда мучит.
Мадлен опустилась на колени перед подоконником. Уперла локоть в деревянную плашку. Смит-вессон прыгал в ее руке, в побелевших от напряженья пальцах. Усилием воли она остановила дрожь. Глядела на револьвер, пока он не застыл, наведенный на цель, как вкопанный.
Женщина, похожая на Кази, закинула руки за голову и сладко потянулась. Встала к окну спиной.
Ну же, Мадлен, стреляй. Не промахнешься. Окно напротив. Близкая цель. И удобно стоит. Загорелая спина в верезе платья. Следы от белых пляжных бретелек не успело схватить Солнце жадными губами.
П все же интересно, зачем именно ее велят прикончить?!
Что она такого сделала, эта женщина, какое злодеяние, за которое ее надо стереть с лица земли? А может… ну да, скорей всего. Она сотворила добро. А добро никогда не забывается людьми: за него либо любят, либо убивают. Третьего не дано.
Мадлен прицелилась тщательнее.
Неужели ты выстрелишь, сволочь?! Ты… кто ты после этого…
Ее четкий прищур ловил все. Синеву тени под лопаткой. Черный завиток волос на выгибе шеи. Кружевную оторочку декольте. Широкий кожаный пояс, охватывавший тонкую талию неизвестной. Бедняжка. Она не знает. Сейчас. Сейчас одним махом будет перечеркнуто все, на что она надеется. Что любит. Она не поймет ничего. Мадлен постарается сделать так, чтобы она умерла сразу.
Вот она, левая лопатка. Целься прямо в сердце. Одна маленькая ранка. Крови вытечет совсем немного.
Мадлен навела револьвер. Набрала в грудь воздуху.
Ее палец ощущал живую, подающуюся под пальцем, холодную ягодку собачки.
Спина покрылась испариной. Волосы встали дыбом надо лбом.
И тут случилось непредвиденное.
Брюнетка обернулась. Да так резко, что волосы взвились и хлестнули ее черным водопадом по голой спине.
Она почувствовала опасность.
И Мадлен чуть не закричала.
Кази! Это и вправду была Кази!
«Кази!» — крикнула она беззвучно, одними губами.
Револьвер затрясся в ее руке. Кровь застучала в голове бешено, громко, резко, страстно, будто тысячи барабанов забили в темя изнутри. О Кази, ну ты и дура. Что же ты совершила такого. А ничего. Должно быть, то же, что и она. Нанялась неудачливой авантюристкой к чудовищу, наподобье барона. И где-то крупно прокололась. Напортачила. Безупречных людей нет. Все в чем-то виноваты. Вина вине рознь. За провинность журят; за провинность убивают. О Кази, каких же дров ты наломала. Давай я соберу их в поленницу. Я помогу тебе. Я не оставлю тебя.
Она смотрит на меня. Она видит меня сквозь стекло окна. Она бегает глазами вдоль перекрестья рамы. Она чувствует. Она не хочет.
Она не знает, что это я.
Стреляй, Мадлен! Дура! Стреляй! Если не нажмешь на курок, секунду спустя его нажмет тот, кто стоит за дверью ванной халабуды! И он попадет не в сердце тебе! А между ребер! Так, чтоб ты помучилась вволюшку! Всласть! Покорчилась на кафельном полу, поцарапала ногтями край чугунной ванны на кованых тигриных лапах! Кто-то, наслаждаясь, поглядит на твою смерть. А может, и недовольно. А скорей всего, равнодушно. Или вообще не поглядит. Вмажет тебе пулю в спину и уйдет, засунув в карман цивильного смокин