— Омаров нам!.. Расстегаев, по обычаю Рус!.. У вас же есть в кабачонке кухня Рус?!.. ну вот давайте и шпарьте… в честь нашей дорогой гостьи…
Взгляды всех вперились в Мадлен. Она взяла меню со стола, по-купечески отставив мизинец, и изучала его. Бумажка в ее руке дрожала.
— Закажи мне бутылку муската и тарелку мидий. К чему мне еда Рус?
— А как же! — Голос графа хрипло отдался под низкими каменными сводами сырого кабачка. — Рус же сейчас в моде! Пари наводнен людьми Рус! Они работают шоферами… гардеробщиками… гувернерами… консьержами… графини штопают носки за стертую монету… княжны подметают лестницы вокзала Сен-Сезар… сам Великий Князь крутит бумажные цветы для кладбищ!.. а его друзья, офицеры, — могильщики на кладбище Сен-Жан… И ты, моя Мадлен, — а ты все-таки моя, как бы ты ни хотела это отрицать… пока что моя!.. ты тоже из страны Рус, ходят нелепые слухи… мне сказала одна из твоих слюнявых девчонок… приоткрыла полог… какая завеса над тобой, словно дымовая… как во время газовой атаки… ты железный орешек… но я разобью тебя… так, как я тебя раскрыл в постели… в любви…
— А ты разве меня раскрыл? — спросила Мадлен и выстрелила в него глазами.
Кельнер поставил на стол широкий круглый поднос с блюдами. Креветки аппетитно мерцали рубиновой горкой. Мидии плавали в собственном соку, пахли мхом, прибрежными камнями, водорослями, морскою грязью. Об отполированное дерево стола зазвенели бутыли — мускат-люнель, божоле, мозельское, сидр, вишневка. Граф умел и любил выпить. Мадлен взяла мидию пальцами и отправила в рот.
— А разве нет?
— Полагаю, что нет.
Голос ее был холоден и сух. Она изящно и надменно поедала мидий, невежливо и утонченно беря их прямо с блюда фарфорово согнутыми пальчиками.
Она смеется надо мной.
Ну да, я смеюсь над тобой, Куто. Ты смешон. Ты разве не знаешь, что сейчас ты смешон? Ты разве не знаешь, что любовь проходит?
К чертовой матери! Пока я люблю — ты моя!
Любовь — не норковая шуба. Ее не продашь и не распорешь. И под ноги не кинешь в грязь, чтобы пройти по ней. Дай мне спокойно пожрать. Я люблю эти дары моря. Они забавляют меня. Эти ракушки, улитки, звезды… их можно повесить на елку!..
— Мадлен, — голос графа срывался. Он стал похож на ребенка. — Ты чудовище! Тебе что нужно от меня было?! Чтобы я содержал тебя, а ты бы въезжала в элиту, посмеиваясь, на белом коне, а конь бы твой крупом вздергивал, попукивал и на изысканные столы шары накладывал?! Ты этого хотела?!
Друзья графа, привлеченные начинающимся скандалом, придвигались поближе. В воздухе запахло жареным.
На кухне у повара подгорело мясо. И лангета вам, господа, на ужин сегодня не будет. Удовольствуйтесь закуской. Гляньте, как Мадлен уминает за обе щеки мидий. Всовывает в рот пучки зеленого луку. Как какая-нибудь потная, на пашне, грязная крестьянка Рус. Всмотритесь в нее, господа! Щеки с затылка видно! А скулы! Какие широкие скулы! А вы знаете, она в постели не изысканна, а груба. Да! Груба! Она буйнопомешанная! Она дикая лошадь из скифских степей! Я ее обуздал. Усмирил. Объездил! Это я, я ее объездил, господа! Слышите! Я!
Куто, ты пьян.
Ничего я не пьян! Это ты уже надралась! Господа, она дикарка! Она пьет мускат из горла! Заливает в себя! Охлаждает свой пожар! У нее бешенство утробы, господа! Кто хочет попробовать! Налетай!.. Кто первый!.. Кто больше платит!.. Давайте устроим аукцион!.. Я буду продавать ее, продажную тварь!.. Сто монет — раз!.. Сто монет — два!.. Сто монет…
Мадлен швырнула нож на пол. Бросила мидией в лицо графу.
Это так, шутка, Куто. На самом деле я тебя все же люблю. Но тебя следует проучить. Ты зарвался.
Граф утер соленые брызги. Закусил губу до крови.
—.. тысяча монет! — произнес отчетливый негромкий голос из глубины кабачка.
Дым клубился под потолком. Гости, друзья графа и приглашенные, сгрудились вокруг стола, где сидели Мадлен и граф. Все, как по команде, оглянулись на голос.
— Кто сказал про эти деньги?.. — Граф едва владел собой, губы его прыгали, как зайцы, удирающие от собак. — Кто сболтнул, сумасшедший, про состояние… за эту шлюшку?..
— Я, — из зала к столу подошел высокий мужчина. Красавец. Светский лев. Ухоженная мягкая бородка, гладко выбритые щеки. Густые сумрачные брови. Галстук бабочка поверх ослепительной манишки. Коренаст, плотен: не дурак хорошо покушать и выпить. Глубоко сидящие глаза, остро вонзающиеся в бытие, видящие все огрехи и изнанки. Мгновенно оценивающие. Безошибочно выбирающие.
Он выбрал для Мадлен эту цену и без обиняков назвал ее.
Он понял — происходит поворот. Люди шли, шли, и вот дорога повернула. А там развилка. Три, четыре, пять троп. Куда?
Нужна его точная рука и выверяющий, как старый секстант, глаз.
Как горят алмазы в ушах у женщины!
А мужчина, зачем он так разъярен? Это вредит здоровью. Остановится сердце прежде времени.
— Я назвал эту цену, — повторил он, наклоняясь и крепко беря за руку Мадлен.
Она одной рукой держала светского льва за руку, другой брала с блюда креветки и поедала. Публика глядела на нее, как на дикого зверя.
— Держите деньги, граф, — лев вынул из кармана смокинга лихо свернутую бумажку достоинством в тысячу монет и кинул графу на грудь. Граф неловко поймал ее. — За мои деньги я хочу только одного. Чтобы вы на сегодняшний вечер оставили в покое эту женщину. Так ведь, красивая женщина?
— Это близко к истине, — весело сказала Мадлен, сверкнув глазами, утирая рот салфеткой и швыряя салфетку прочь, как ужа. — Кто вы?
— Я барон Черкасофф, друг графа. — Красавец в бабочке без стеснения пожирал Мадлен взглядом. — Я понял так: вы устали. Вам надо отдохнуть. Вы красивая женщина, а красивых женщин надо любить и лелеять.
— Я люблю ее! — запальчиво крикнул граф, засовывая бумажку в тысячу монет в нагрудный карман.
— Я вам не верю, граф, — спокойно сказал Черкасофф, оглядывая его насмешливо с головы до ног. — Любящие люди не способны на базарные выходки. Вы или больны, или вам надо напиться, чтобы снять напряжение. От вас исходит ненависть. За что вы ненавидите эту женщину? Почему вы ее оскорбляете? Кто она такая?
— Кто?.. — Граф расхохотался. — Пусть о ней вам скажет любой, кто посещал Веселый Дом Лу!..
Барон серьезно, внимательно вгляделся в разрумянившееся, невозмутимое лицо Мадлен. Она глазами сказала ему: «Я все равно убегу от вас. Вы мне надоели. И из Дома я тоже убегу. И от самой себя убегу. Хочу радости. Хочу одиночества. Баста».
— Отныне вы не будете жить в Доме мадам Лу, — проговорил барон медленно и весомо. — Я снимаю для вас недорогое, но удобное жилье. Подойдет вам двухэтажный, уютный и светлый дом на рю Делавар? Вы будете хозяйкой. Вас никто не будет третировать. Ничто не будет обременять.
Он вынул из кармана золотой портсигар, осторожно вытащил пахучую сигарету и закурил, пуская дым в лицо рядом стоящего графа и не отрывая взгляда от нагло молчащей Мадлен.
— Граф, она у вас немая? Или деревенщина?
— Что я должна буду за это делать?
Острый нюх Мадлен мгновенно уловил запах сделки. В мире, где все считают на монеты, не могло быть иначе. Слишком пристально, слишком дотошно и со смыслом барон ее разглядывает. Она ему приглянулась, это понятно. Она втягивала носом воздух и определяла, как собака: нет, ухаживанием, любовью, постелью здесь не пахнет. Он хочет от нее другого. Чего?
Граф беспомощно озирался. Черкасофф пришел поглядеть, как его корабль тонет?! Ну уж нет. Сейчас он покажет этому денежному мешку, кто здесь хозяин, в тайном кабачке.
— Эй, люди! — пьяно крикнул граф. Взмахнул рукой. Уронил со стола бутыль с божоле, и красное кислое вино растеклось кровью по скатерти и каменным плитам пола, стекло разбилось вдребезги со звоном, осколки заиграли в пламени фонарей и свеч. — Что скучаем! Молчим, как на похоронах!.. Разве нам не пристало повеселиться всласть?!.. Я привел сюда свою девку не для того, чтобы она тут сидела и втихаря обжиралась мидиями!.. Для того, чтобы она веселила вас! А ну-ка! Живо!.. — Он стегнул голосом, как плеткой. — Быстро!.. Мадлен!..
Он схватил ее за руку мертвой хваткой. Она вскрикнула. Он не отпускал ее, волок к столу, уставленному рюмками, чашками, бутылками с черным и зеленым вином, тарелками с едой, железными блюдами, на которых лежали уже надкусанные персики, жареные куры в зеленом горошке, артишоки.
— Ближе к столу, ближе!.. Это твоя сцена!.. Ты хорошо пляшешь, я свидетель!.. Господа, она так отплясывала канкан в Красной Мельнице, что я диву дался!.. Это было зрелище!.. Бесстыдное! Невероятное!.. Она вздергивала ноги выше головы! Бесилась!.. Клянусь, вы никогда такого не видали!.. И мы сейчас попросим ее… — захрипел он и сильнее, до хруста, сжал руку Мадлен, и та опять вскрикнула, — попросим, господа!.. хлопайте, хлопайте!.. не жалейте криков «браво», не щадите глоток!.. и она станцует нам на столе канкан!.. Свой бессмертный танец!.. Танец дьявольской Мадлен!.. Ну!..
Она покосилась на графа синим огромным глазом, пожала плечами, фыркнула, как кошка, и вспрыгнула на стол.
— Да! — крикнула пронзительно. — Я буду танцевать! Я станцую вам танец! Вы увидите танец, какого раньше не видали! Изумитесь! Рты ваши раскроются, как варежки! И песню буду петь! Эй! Кельнер! Почему у тебя в кабачке нету музыкантов! Хороших музыкантов, со скрипками, гитарами, саксофонами и тромбонами! Я буду петь, а они взяли бы да подыграли мне! Но подыграть мне никто не может! Я исполняю свою партию одна! Соло! Без ансамбля!
Ошалелый кельнер, увалень, подошел, шатаясь, держа в кулаках по бутылке светлого муската. Опоясал Мадлен напуганным и вместе оценивающим взглядом. Да, это скандал. А скандал нужен всегда. Скандал — приманка. Фейерверк. Резко выпавшая карта: или выигрыш, или…
— Мадам!.. Мадмуазель… — забасил он, встряхивая в воздухе бутылками, — вы обижаете меня, клянусь!.. музыканты есть, и даже недурные… первоклассные ребятишки!.. они сколотят вам все, что вы пожелаете… что вы желаете?..