Она решила идти ва-банк сразу. Она не могла долго тянуть кота за хвост.
— Я решила убежать от мадам Лу, барон. Поможете мне?
Черкасофф наклонил бородатую голову. Вздернул бороду.
— Я пришел вам это предложить.
Мадлен перевела дух. Ничего себе визит. Что ей отвечать? Как? Может, это подвох? И он в сговоре с мадам? И сейчас дверь откроется, и она войдет, блестя злыми попугайскими глазенками, вытягивая крючковатый старушечий палец, и рассчитает ее в одно мгновенье, и она окажется на мокрой и холодной, злобно хохочущей улице Пари без гроша в кармане?
— Не бойтесь меня. Я не предам вас. Не выдам. Я не из породы графов. — Черкасофф тонко улыбнулся. — Барон — приобретенный титул. Мы его заслужили в боях. Я весь в своих предков. Только я стараюсь заслужить теперь не титул, а одобрение Господа Бога. Важнее этого ничего нет на свете.
Врет, подумала Мадлен. Врет и не краснеет. Одобрение Господа Бога! Все они одним мирром мазаны. Ему нужно от нее нечто, за тем он и пожаловал. Все разговоры о спасении грешников — бред.
— Как вы собираетесь поступить?
— Продолжим наш разговор в кабачке. Вы не откажетесь от дома на рю Делавар?
— Не откажусь, если…
Она пристально, остро взглянула на барона. Хитрюга. Сладко льет мед в чашку. Мягко стелет. Каково будет ей спать?!
— Да, я не просто спасу вас, — по прошествии томительных мгновений ответил он на ее бессловесный вопрос. — Вы мне нужны, Мадлен. Вы мне нужны для работы.
— Что я должна делать, дорогой барон?.. Переписывать ваши деловые бумаги?.. Растапливать камин?.. Научиться подавать посуду на широких подносах, как хорошая горничная… печь бисквиты и хворост к чаю, как хорошая повариха?..
Барон помолчал еще чуть-чуть.
— Ваша работа не будет легка. Я не хочу ничего скрывать от вас. Я занимаюсь тяжелыми, тайными вещами, о которых женщине знать ничего не надо. Женщина — существо особое. К ней надо относиться с большой осторожностью. Но на такой работе, какую я вам хочу предложить, могут работать только женщины.
— Что это за работа?
Мадлен вздрогнула. Только этого ей не хватало. Она начинала понимать.
— Многие женщины, помимо вас, занимались в мире под руководством мужчин подобной работой. Это приносило им много денег. Вам ведь нужны деньги, Мадлен?
Откуда он знает, что мне нужно, а что нет?
— Да. Нужны.
— У вас будет много денег. Но я буду платить вам не только деньгами. Я буду платить вам тем, что можно на них купить. Вы не будете ничем обременены. Платить я вам буду… шубами, дорогими, ценными, тяжелыми, искристыми, из редких мехов, добываемых в Гиперборее, в земле Рус… из соболя, куницы, норки, енота… брильянтовыми колье, хризолитовыми кулонами, аметистовыми перстнями величиной с голубиное яйцо… серьгами с настоящими изумрудами из пустыни Такла-Макан… сногсшибательными нарядами… платьями, от которых умрет, закачается, потеряет дар речи всякий, кто увидит вас в них… ведь вы об этом мечтаете, правда?.. ведь вы ничего больше в жизни не знаете, ведь так?..
Да, мечтать ей было особо не о чем. Книг она не читала. В церковь она не ходила, как набожная Кази; деньги под подушкой на грядущую семейную жизнь не копила, как хозяйственная Риффи. Барон все четко рассчитал. Он не знал лишь одного.
Кто она такая на самом деле.
— Я сниму вам особняк, и вы будете жить припеваючи.
— За исключением?..
—.. тех дней, о которых мною будет сказано отдельно. С вашего позволения, я закурю?
Мадлен подвинула ему пепельницу в виде перевернутого на спину панциря черепахи. Барон вытянул из недр смокинга портсигар, уже знакомый Мадлен нестерпимым золотым сиянием, выудил из него толстую сигару и задымил. По будуару разнесся запах экзотического высушенного под палящим Солнцем листа.
Она подошла к подоконнику, взяла кувшин со слабым розовым вином, задумчиво налила в хрустальный бокал. Выпила.
— Ваши раны на спине зажили?
— Казалось бы, — усмехнулась она. — А на самом деле…
Он окутал ее табачным дымом.
— Вы не закурите? Неприятно глотать чужой чад, я понимаю…
— Если вы угостите меня.
Мадлен затянулась и закашлялась, как институтка. Отдышалась. Затянулась снова. Что он медлит, говорил бы скорее, как она должна дрыгать ногами в воздухе.
— Особняк, особняк… Шубы… драгоценности… Вы — картина для дорогой рамы. Я все понимаю. И работа у вас будет непростая. Сейчас я открою вам тайну. Если вы проболтаетесь, то…
Не успела Мадлен опомниться, как дуло пистолета, наставленное в нее, коснулось ее низко открытой в роскошном пеньюаре груди.
— Понятно?
Барон убрал пистолет. Улыбнулся.
— Куда уж понятнее. Я понятливая.
— Итак, мы осуществляем военный заговор против некоей страны. Дележ мира происходит всегда. Его переделка всем надоела, я понимаю. И все же… — он сделал затяжку, другую. Выпустил дым колечками. — Эти упражнения в кройке и шитье не надоели людям. Мы тоже приступили к этой закуске. Нам не нравится нечто, что в мире имеет место быть. Мы хотим исправить в нем кое-что. Кое-какие детали. Для этого надо осуществить военный переворот в одной из стран мира. В большой стране. Весьма красивой и экстравагантной. Загадочной для Эроп. Я не буду называть вам имени этой земли. Это вам знать неважно. Если вы сами узнаете — хорошо. Вас это не должно тревожить. Вас должно тревожить другое.
Мадлен встала с кушетки, поставила бокал с недопитым вином на стол.
— Ближе к делу!
—.. к телу, как говорил один писатель… впрочем, вы книг не читаете и не знаете, кто. Бог с ним. Вы хотите жить в собственном особняке? Вы не устали от вечой гостиницы? От надсмотрщиков? От воспитателей?
— Устала. Барон. Скажите мне. Вот вы… — она облизнула враз пересохшие губы, — увидели меня там. В кабачке. Будь он проклят. Я никогда не забуду, что было там. До смертного часа. Хотя память так паршиво устроена. Человек забывает плохое. А помнит только хорошее. Скажите мне. Вы на меня там так смотрели. Вы заплатили графу деньги… за меня. Я… понравилась вам… вы… любите меня?..
Барон бросил в пепельницу тлеющий огрызок сигары.
— Нет. Вы нужны мне как инструмент. При помощи вас я буду осуществлять то, что должен осуществлять.
— При помощи меня?.. Как это?..
— Ну, вы же такая понятливая, Мадлен. Не притворяйтесь круглой дурой. Ваши действия будут, клянусь, стоить шуб, колье и собственного авто. Я буду подсылать вас… не каждый день, это было бы жестоко… к нужным мне людям. Вы будете спать с ними.
— Спать? Только и всего?
— Не только. Вы будете внимательно слушать, что они вам говорят. В постели. В ванной. В туалете. На кухне. На веранде. На чердаке. В саду. И запоминать. Ясно? Слушать и запоминать. Хорошенько запоминать.
Мадлен повернулась к барону спиной.
Красивая спина. Холеная. Холодная. Нервная. Лопатки сводит судорогой. Шрамы заросли, затянулись. Затянутся ли порезы души? И когда?
И есть ли она, душа, у человека? А может, это всего лишь выдумка Бога. И тот, кто создан по образу и подобию Божию, не в силах извергнуть из души то, что излил в пространство Он — целый мир, населенный живностью, зверьми, птицами, рыбами и людьми. Человек бьется в беспамятстве. Если бы человек помнил, он бы не впадал в грех снова и снова.
— И это все?
— Вы заведете тетрадь. Толстую тетрадь. Вообразите себя писателем. Или священником. Это ваша приходская книга. Вы должны записывать в нее все, что запомните, что пронаблюдаете. Все, что вам говорят. А говорить будут много. Поэтому эта работа, как видите, не из простых. Ничто не дается даром, так ведь?.. Всюду, везде надо отрабатывать удовольствие. Сделал шаг — плати. Сделал еще — плати!
— Это жестоко.
Мадлен не поворачивала головы к барону. Он скользил взглядом по ее белой нежной спине, покрытой сетью голубых и синих холодных рефлексов, как испод речной раковины; загар уже сполз, середина зимы, лето не скоро. Зеленоглазая — подо льдом. Ракитовые кусты замерзли. Приречные ивы превратились в белые снеговые шапки. Рыбы вмерзли в лед. Он не толст. Чуть пригреет Солнце — он подастся, осядет. По нему будет опасно перебегать реку. Ах, Мадлен! Зачем ты перебегаешь реку по тонкому льду!
— Вы согласны?
Молчание.
— Вы не отвечаете. Вынужден принять молчание за согласие.
— Подождите!
Она обернулась, будто молния ударила. Золотые кудри хлестнули табачную занавесь. Он предложил ей работу, не особенно отличающуюся от пахоты на мадам. Там мадам, тут мосье. Колесо. Крутится колесо. Нет выхода. Белка в колесе. Лучше бы ее отстреляли на беличью шубку. Шкурку содрали. Она пошла бы на пользу людям. А так — какая от нее польза? Она опять будет работать на чужого дядю.
Мадлен… Князь. Князь!
Деньги. Это шаг к свободе. Это твоя свобода.
Это возможность вам уехать из Пари вместе.
Он нищий, твой Князь. Он притворяется богатым, ибо горд и аристократ. У него — ни гроша за душой. И в кошельке печаль вперемешку с хилыми монетками. Он завтракает ржаным хлебом, прикрывая его газеткой или Евангелием, если в дверь кто-то звонит. Когда он виделся с ней в квартирке на рю Делакруа, он купил ананасы на последние деньги. Деньги! Это ее счастье. Это их счастье. И она купит его. Любой ценой.
— Я согласна стать вашим инструментом, барон. Должна заметить, что он достаточно хрупкий. Его могут повредить… испортить.
Она села напротив Черкасоффа, закинула ногу за ногу. Пеньюар откинулся от небрежного движения, обнажилась стройная сильная нога, взгляд барона заскользил по ней вверх-вниз, оглаживая, оценивая, пристреливаясь.
— Каким образом, позвольте узнать? Вы будете защищены. В каждой поездке вашей к нужному мне человеку, в каждый приход человека к вам домой будет приставлен наблюдатель, охранник… вооруженный, разумеется, и ретивый. Вы не должны ничего бояться.
Мадлен снова вскочила. Ее затрясло.
— Это будет слежка?! Кто-то будет смотреть, как я…
— Ну, зачем же так страшно. — Барон улыбнулся. — Дайте мне вина. В горле пересохло. С вами не соскучишься. Я думал, не придется ничего объяснять… уговаривать вас. Никто не будет заглядывать вам в постель. А быть может, и будет. Это очень возбуждает. Знаете, у японцев… у китайцев… всегда чьи-то глаза напротив ложа, сторонний наблюдатель… какая-нибудь девочка, служанка, старичок рыбак… на старинных восточных гравюрах они прячутся, такие смущенные… подсматривают таинство любви… очень, знаете ли, щекочет бугорок желанья…