Самый стойкий и верный из всех,
Он пойдет. Не на грех, – на подвиг.
По вечерам не надо встреч с людьми…
Идешь по успокоенной дороге,
Не в темноте, – в каком-то темном свете
От еле видного, пустого поля…
Угадываешь поворот, тропинку,
Доверишь ей себя… И вдруг, налево
Обрыв. Быть может, пропасть. Не понять.
Но неизвестность дышит и доносит
Чуть горьковатый запах дыма, хвои:
Там, в пустоте, которой нет названья
Сгущается и стелется туман.
Он напоен всё тем же темным светом,
И различимей делается справа
Оправленная в дерево решетка.
За ней кустарник плотно стиснул ветви,
И крыша дома выглядит грибом.
Не первым был тот незабытый вечер,
И, вероятно, я не раз бродила
По краю оседавшего тумана,
И крышу замечала, и трубу, –
Изогнутый над садом знак вопроса…
И все-таки, он первый…
И последний:
Я никогда туда не возвращусь.
Бывают встречи… Не с людьми, не с чем-то,
Что хочется и можно потерять,
А с концентрацией огромной жизни,
Своей и не своей, лицом к туману…
Бог знает почему меня влекло
Прокрасться ближе, напрягая зренье,
И заглянуть.
На придорожный камень
Я поднялась и руки протянула,
И ощупью раздвинула кусты
Над оцарапавшей меня оградой.
В пролете, между черными ветвями,
Виднелся небольшой, невзрачный дом.
Дверь на засове. Досками забиты
Слепые, перекошенные окна,
А на крыльце, прижавшись к косяку
Полуживой и отслужившей двери,
Зеленая попыхивала искра –
Светляк.
Единственный в тот странный вечер:
Их не было ни по дороге в поле,
Ни в воздухе, ни на краю провала,
А этот, одиноко полыхая,
Улегся в щель, горел и не сгорал.
Нет вывода, нет умозаключений,
Нет даже романтической печали.
Есть только ощущение, – не стыд, –
Что я украдкой в чьем-то дневнике
Последнюю страницу прочитала
И, не дойдя до самой главной строчки,
Забросила в кусты…
На самом деле
Я просто руки отвела.
И сразу
Обратно хлынув, листья вновь сомкнулись
Сплошной, зашелестевшею завесой,
И не осталось больше ничего.
Слова… Слова… Всё не о том, не то,
Всё рядом, над и под невыразимым,
Не нашим смыслом вечера и встречи,
Забитых окон, мертвого крыльца.
Слова, слова… Всё не о том, неточно
И слишком осторожно, где-то с краю…
А если, вздрогнув, вспомнить светляка,
То где их отыскать? В каких глубинах?
И снова тучи, собранные в складки,
Унылый вид опустошенных рощ.
Клен растерял последние перчатки
И голыми руками ловит дождь.
Я подберу на память две-три пары
Из кордуанской кожи… Мне их жаль.
К чему он наряжался, щеголь старый?
Не собирался ли на бал, в Версаль?
Перчатки разрисовывала осень
И, на расцветку красок не щадя,
Не думала, что ветер их забросит
В холодный сумрак и в смерчи дождя.
Мне надо их сберечь. Мне надо дать им
Дворец, где жизнь по-своему жива:
Я положу их в шкап, поближе к платьям,
Опавшим, как осенняя листва,
Ненужным навсегда… Им не хватало
Таких перчаток праздничных, таких
Похожих на закат, на парус алый,
Под филигранью жилок золотых…
Закрою дверцу, не грустя о них:
Им вместе легче не дождаться бала.
Летит паучок, паучок,
В холодной кирпичной щели.
Упал он, сухой стручок,
С воздушной своей качели.
На диво легка качель,
И в легкости вся награда.
Достигнута, видно, цель,
К чему она, – знать не надо.
Подогнуты лапки. Спит.
Кругом пустынно и глухо.
В кирпичный двор не влетит
Готовая к жертве муха.
Но добрый, медленный дождь
Был так с паутиной дружен,
Что стала живою дрожь
Повисших на ней жемчужин.
Из щели вода течет,
От отблесков розовея,
Не знал, не знал паучок,
Что сплел ожерелье фее.
Листья лежали ковром.
На ковре золотом наш дом
Прекрасным, как в сказке, стал
И сам себя не узнал.
Шевелились листья, шурша,
И осень была хороша!
Сейчас ковер-самолет
Всколыхнется и поплывет,
И дом уплывет на нем
Многоярусным кораблем…
Соседка вышла с метлой,
Соседка была не злой,
Желала людям добра:
Добралась метла до ковра,
Гоняет, кидает прочь…
– Не хотите ли мне помочь?
В канаву и за кусты
Убрать сухие листы?
– Я шла по красным шелкам,
К закатным шла облакам.
Не осенний ли день простер
Перед ночью ковер-костер?
Влюбился дом в красоту.
Заглянув в него на лету,
Вились, кольцо за кольцом,
Листы над пустым крыльцом…
Говорю, – сама не пойму,
К чему говорю? Кому?..
У метлы, от вечерней росы,
Тараканьи взмокли усы.
Шныряя взад и вперед,
Метет она и метет.
Уныло, со всех сторон,
Лысеет голый бетон.
Соседка душой проста,
Для нее в другом красота:
Был бы двор, как передник, чист!
Исчезает последний лист…
Клубилась мгла темно и мутно,
Окутав саваном сады.
Они дышать боялись, будто
В преддверии большой беды.
И безвозвратно уплывали
В ничто, от неживой земли,
А из-за гор нахлынув, дали
Вплотную к дому подошли.
И дом, в испуге окна жмуря,
Старался угадать впотьмах,
Не зарождается ли буря
В свинцово-бурых пеленах.
Потом прорвался сумрак сизый
Перебегающим огнем,
И молниям ответил снизу,
В смерчах дождя, суровый гром.
В сплошном дыму воды, сквозь хаос
Без очертаний, без теней,
Береза чудом жить осталась
На перепутье всех огней.
Они в ветвях ее горели,
И вспышки брызгали кругом,
И окна от нее прозрели,
Звеня сияющим стеклом.
Нырнет во мрак упругим телом,
И гром покатится, ворча,
И вновь она сверкает белым,
Как одинокая свеча.
Забыв, что цепкими корнями
Высокий стан в земле увяз,
Береза машет рукавами,
Готовая пуститься в пляс.
На лиловой дороге качаются тени
От упругих ветвей без листвы.
В этих сумерках, цвета персидской сирени,
Мы остались, как были, на «вы».
Шелестели по влажному гравию шины,
И кружилась, кружилась земля,
Только руки, что правили черной машиной,
Отпустить не хотели руля.
И вели, выводили к широкой долине,
Где сливаются ночи и дни,
Где раскинулся город, как веер павлиний,
Рассыпая до моря огни…
В синей комнате в чашах купались фиалки, –
Поздний дар мне, неведомо чей, –
Там горели не люстры, не лампы, а прялки
С миллионами тонких свечей…
Я узнала Ваш кортик, погоны и китель,
И двойную звезду за окном…
Вы сказали уверенно: – Ангел-Хранитель
Входит с нами в приснившийся дом.
Рассказать о том нельзя.
Это – легкая стезя
От весла,
Это – горький вкус полыни,
Это – в полдень, над пустыней,
Плеск прохладного крыла.
Это сердца моего
Взлет, сгоранье и крушенье…
Это – всё и ничего.
Может быть, самовнушенье?
Ты оглянись, ты присмотрись, припомни.
Струился снег, и зеленела ель.
На нитке золотой качался домик
Среди ветвей… За тридевять земель.
В окошке фольга отражала свечи
И отливала розовым огнем.
Восстанови тот новогодний вечер
И нас с тобою, у окна, вдвоем!
Одна свеча сильней других горела,
По нитке золотой бежала дрожь.
Ты помнишь, я сказала:
«В домик белый Хочу войти»…
Ты отвечал: «Войдешь!»
Потом проплыли целые столетья,
Чужие страны мимо нас прошли,
И стал насквозь от белых свечек светел
Воскресший домик за горбом земли.
О полночь тропиков, когда он вырос,
Освободясь от нитки золотой,
Когда над крышей пальма наклонилась
И показалась елкою простой!
И было тихо до сердцебиенья,
До ужаса, до слез… А впереди
Вели к дверям высокие ступени,
И тихий голос произнес: «Войди!»
И я вошла в твой елочный, в твой белый
Прозрачный домик, где лежал ковер
Синее моря Черного… С тех пор
Я слышала всегда, как море пело
В неописуемой моей судьбе…