Где я жила, где я устала,
Где я давно сошла с ума.
Смотрю в окно. На мостовой
Дождя невысохшие пятна…
И мне до ужаса понятна
Одна голгофа: быть живой.
Нас было четверо –
Четыре ветра
Со всех концов земли.
На плоской крыше
Ковры, фонарик,
И где-то,
Над жертвенником сумрачной горы
Потушенная свечка – кипарис.
Первый сказал: В Испании
Цикады и кастаньеты,
У звезд – глаза Донны Анны
И в поцелуе – лето.
Второй сказал: В Абиссинии
Мой добровольный плен.
Пронзительны ночи синие
Криком гиен.
Третий воскликнул: Красен
Мой рот от выпитых зорь.
На кубическом Монпарнасе
Бессонницей тешу скорбь.
Четвертая была – я,
С паспортом – Вся Земля.
В далеком небе
Миллионы млечных путей.
В высоком небе –
Без компаса — пролететь…
Наш несказанный жребий
В этом пустынном небе.
И не Бог, и не ночь, и не млечный путь,
И не знаю, кто? – Кто-нибудь…
И не свет, и не зов, и не срыв в грозу, –
Просто так, граммофон внизу:
– Купите бублички,
Горячи бублички,
Горячи бублички
Я продаю,
И в ночь ненастную
Меня, несчастную…
Где?.. Где?.. Припомните, где так поют?
Там, на площади, – огонек.
Там, на паперти, снег залег.
Там – вся правда, но путь далек…
Я пришла к неизвестной стране,
И зажглись над моими путями
Золотые плоды в вышине,
Как светильников желтое пламя.
Я рвала золотые плоды
С запрещенного дерева знаний.
Между листьями очи звезды
Зеленели в вечернем тумане,
Зеленела и пела река
Сквозь высокие заросли мяты…
Эта роща как призрак легка,
Эти травы никем не измяты.
Только странная музыка сфер
С каждым часом святей и премудрей,
А под деревом спит Люцифер,
Разметав непокорные кудри.
Есть в памяти причудливый узор,
И голос прошлого звучит невнятно.
Так на поверхность дремлющих озер
Бросает месяц призрачные пятна.
Так жалуется ночью темный бор,
И облакам его печаль понятна,
Так роз могильных странен разговор
Над радостью, уснувшей безвозвратно.
Но я хочу мой чуткий взор склонить
К рисункам тайн, где память, словно нить.
Уводит вдаль стезями вековыми,
И будут сны до боли хороши,
Восставшие с глухого дна души,
Вечерних облаков неуловимей.
Вечерних облаков неуловимей
Из пропасти времен плывут мечты.
Я ворожу, я упиваюсь ими,
Жизнь отошла, и стали дни пусты,
Но те часы я назову моими,
Когда в тиши ко мне приходишь ты,
Забытый бред, с глазами огневыми,
В одежде из вечерней темноты.
И я с необъяснимою любовью
Лелею в сердце ведьм средневековья
Остроконечный головной убор,
Жилища их, где приютились совы
И в узкое окно грозит суровый
На площади готический собор.
На площади готический собор
Струит на плиты тень летучей мыши.
Полет луны в безумных тучах скор,
То серебрит, то омрачает крыши,
И чудится, в лицо глядят в упор
Глаза святых, таящиеся в нише.
Но что для ведьм безмолвный их укор?
Они скользнут в туман, видений тише.
Их путь далек. Он уведет туда,
Где над горой дрожащая звезда
Ресницами поникла золотыми,
Роняя в ночь алмазную слезу.
И, строгая, сама земля внизу
Стоит на страже с мертвыми святыми.
Стоит на страже с мертвыми святыми
Часовен и церквей гранитный лес.
Но дремлет тайна вечная над ними
В пустыне недостигнутых небес.
Вот колокол, благословленный в Риме,
Конец провозгласил последних месс,
И первыми тенями голубыми
Окутанный портал внизу исчез.
Резные скрылись в сумерках ворота
И мудрых дев померкла позолота,
А наверху вели немолчный спор,
Щетинились изогнутые спины…
О чем рыдает этот вой звериный?
Что говорит химер тревожный взор?
Что говорит химер тревожный взор?
Какая боль в нем судорожно бьется?
О, вырваться, умчаться на простор!
Пусть их полетом воздух содрогнется,
Заблещет свет, вставая из-за гор,
И на луга пустынные прольется…
Тогда победно взвоет вольный хор
И пасть горгоны Богу улыбнется.
Но улететь из плена им нельзя:
Собор сковал и сторожит, грозя
Святителями древними своими…
Последний стон умолк, и в тишине
Неясный шорох смутно слышен мне:
Чье шепчут камни призрачное имя?
Чье шепчут камни призрачное имя?
Каких шагов на плитах слабый след?
Не здесь ли переулками глухими
Прошел дозор, прицелив арбалет,
И в домике с решетками резными
Испуганно погас дрожащий свет…
Острее, память! Звуками ночными
Пьяна душа сквозь дым умерших лет.
Ведь этот миг недавний. Он вчерашний.
Когда ударил колокол на башне, –
На двери лег грохочущий затвор.
Жаровня… Тени… Голос заклинаний…
Скорей, ко мне, толпа воспоминаний! –
И вот, в мечте – нежданный метеор.
И вот в мечте нежданный метеор:
Нет никого на площади безлюдной,
Закрыты ставни, спит зеленый двор…
Подходит миг торжественный и чудный.
Так во дворец крадется хищный вор,
Прислушиваясь к ночи беспробудной…
Насторожилась ведьма (до сих пор
Не чужд мне взгляд, от счастья – изумрудный).
Но эта площадь! Старый этот дом!
Мне каждый камень горестно знаком,
Как милый лик с морщинами родными.
Сюда вела суровая судьба.
И много раз у черного столба
Сверкнул костер в волнующемся дыме.
Сверкнул костер в волнующемся дыме,
И едко пахнет горькая смола.
Вот туча в небе медленно прошла,
Заплакала слезами дождевыми.
Но женщина горит! Она светла,
С губами красными, еще живыми,
И боль ее всегда моей была,
И чем старей, тем будет нестерпимей.
Вокруг костра монахи грустно пели,
И королевский паж, бродя без цели,
Влачил свой плащ лазоревый в пыли.
А над костром, заломленные в муке.
Горя, чернели связанные руки.
И я узнала: здесь меня сожгли.
И я узнала: здесь меня сожгли
За то, что я всю жизнь была крылата,
Читать умела письмена земли.
Из мудрых трав варила ароматы.
Чтоб мой полет увидеть не могли.
Качал туман серебряные латы,
И бережно стерег меня вдали
Петух зари, взывающий трикраты.
Доверчиво ко мне ласкались звери.
Мои ковром завешенные двери
С бубенчиками жабы стерегли,
И старый филин плакал от обиды,
Когда меня под пенье панихиды,
Вдоль серых улиц, в рубище влекли.
Вдоль серых улиц, в рубище, влекли
На смех толпе и женщинам в острастку.
За мной козлов и карликов вели,
И прыгал шут, надев свиную маску.
У пристани теснились корабли,
И пальцы мачт чертили в небе сказку:
Они гостей заморских привезли
Смотреть на суд и страшную развязку.
Я палача заметила едва.
В его руке – улики колдовства:
Мой амулет и корешок алоэ.
Он над толпой угрюмо их простер
И положил на вспыхнувший костер
С веретеном и черною метлою.
С веретеном и черною метлою
Расстаться до конца не суждено.
Взлетел огонь червонною стрелою,
И глухо сердце падает на дно.
Теперь, когда приблизилось былое,
Мне памятно до ужаса одно:
Как над костром, подернутым золою,
Вскипает кровь и пенится темно.
Но даже смерть моя была бесслезной