Косатка. Животное хищное, сильное, быстрое. Командир «Трои» Михальчук видел однажды, как стая косаток окружила одинокого, отбившегося от своих кита и устроила вокруг него хоровод. Кит – существо огромное, гора по сравнению с любой из косаток, тремя легкими ударами хвоста может запросто перешибить хребты половине нападавшей на него стаи, вел себя спокойно, уповая, видимо, на свою мощь и массу – к таким горам подступаться опасно. Но косатки так не считали.
Вот одна, вырвавшись из карусели, устроенной вокруг кита, торпедой подлетела к несчастному гиганту и, широко распахнув рот, вырвала у него из бока большой кусок мяса.
В ответ раздался хриплый рев, закончившийся коротким гулким всхлипом – кит захлебнулся водой, кровью, собственным дыханием, болью.
Тишина длилась недолго – через мгновение в кита вцепилась зубами вторая косатка. Снова раздался отчаянный хриплый рев, – гораздо сильнее первого.
Через пятнадцать минут косатки покончили с китом, от гиганта остался только длинный обглоданный костяк: страшное стадо сожрало плавающую гору. Уйти от косаток невозможно, они считаются самыми быстрыми морскими животными в мире – плавают со скоростью курьерского поезда.
На этот раз косаток было только две. Отфыркнувшись, они вновь неторопливо ушли на глубину – похоже, подоспевала треска, скоро, может быть, даже сегодня, начнется ее ход, так что косатки появились тут неспроста.
У трески бывает два хода, один весенний, в апреле, второй летний – в начале июня, когда в Арктике начинает властвовать полярный день. Михалыч появление косаток тоже засек – чутье на рыбу у него развито не хуже, чем у этих железнодорожных цистерн (чутье Михалыч называл чуйкой, выловил это странное словцо с экрана телевизора), поэтому и решил порадовать команду свежей рыбой.
Он поднял блесну десятка на три метров, потом отпустил, точно уловил момент, когда блесна коснулась дна, далекий стук этот засек по толчку, прибежавшему к нему по леске, приподнял серебряный стакан метра на полтора и начал артистически манипулировать им.
Михалыч умел оживлять металл и обычную железную болванку превращать в верткую лакомую рыбу – треска только рот разевала охотно, стремясь прикусить зубами эту резвую рыбеху. В результате оказывалась висящей на тройнике.
Через несколько минут Михалыч сделал резкий рывок, подсек невидимую рыбину и начал проворно вытягивать ее на поверхность. Выводить крупную рыбину со стометровой морской глубины – это совсем не то, что выуживать из какого-нибудь мелкого озерца крокодила килограммов в тридцать – пятьдесят весом.
Туго натянутая леска превращает перчатки в обычную, мелко нарезанную лапшу. Перчаток, которые не могла бы одолеть леска-плетенка, к сожалению, не существовало.
Вытягивая из моря метр за метром леску, Михалыч аккуратно, но очень споро, почти циркачески сбрасывал ее на палубу, следя, чтобы плетенка не превратилась в одну большую бороду, не спетлилась кольцами и не перепуталась…
Все у Михалыча получалось. В результате очень скоро у его ног затрепыхалась крупная, килограммов в пять весом треска.
Но чтобы накормить всю команду сторожевика, надо было поймать рыбин семь, не меньше. Тогда и уха толковая будет и жарево, тающее во рту, получится.
Через несколько минут у Михалыча была еще одна поклевка, он азартно покрутил головой, зыркнул острым глазом в Михальчука.
– Однако, похоже, товарищ командир, что второй ход трески начался, – проговорил он неожиданно жалким тоном.
– Рассчитываешь на подмогу, Михалыч?
– Очень даже рассчитываю, товарищ капитан второго ранга. Команда будет аплодировать командиру.
– Возьми свободного от вахты человека в БЧ-4 – лишь одного, Михалыч, больше дать не смогу и одного – в БЧ-5.
– Маловато, – Михалыч приготовился выклянчить у командира еще пару человек – вдруг удастся? – но командир отрицательно покачал головой.
– Нет и нет, Михалыч. Я понимаю, тебе главное – поймать рыбу и накормить людей, а мне главное – выполнить боевую задачу, – Михальчук подмигнул коку.
– Понял, товарищ командир, – недовольно пробурчал Михалыч, – не дурак.
Дураком Михалыч не был никогда, – а Михальчук, несмотря на то, что был на «Трое» временным, знал кока давно, лет семь, не меньше, и за это время ни разу не наблюдал, чтобы тот попадал в щекотливое положение.
Вторая поклевка принесла Михалычу добычу неожиданную – молодую зубатку – и зацепилась хищная рыбина за крючок-тройник не своим огромным страшным ртом, утыканным ядовитыми зубами, а вялым, болотного цвета, брюхом, набитым всякой падалью.
И начала вываливаться эта падаль прямо на палубу влажными непереваренными кучками. Михальчук невольно поморщился – грязи на палубе он не любил, лицо его при виде рыбацких нечистот, прилипших к боевому металлу, разом делалось холодным, чужим, каким-то замкнутым, – ему невольно хотелось взять в руки швабру и немедленно вымыть палубу, а потом счистить с себя всю грязь, соскрести с рук прилипшую к ним гадость и принять хороший душ.
Кок понял, о чем думает командир.
– Я все уберу, товарищ капитан второго ранга, палуба будет блестеть, как новенькая, – пообещал он, скосил глаза себе под ноги и неожиданно суматошно подпрыгнул: к нему, широко распахнув рот, подползала полудохлая зубатка с вылезшими из орбиты глазами и наполовину вываленным на железо брюхом.
Попадись экземпляр покрупнее, то гадкая рыбина эта, как собака, гоняла бы по палубе и кока и командира, вместе взятых, щелкала зубами и подпрыгивала резво, стремясь ухватить обидчиков-людей за штаны.
Зубы у нее очень опасные, умереть от яда и грязи не умрешь, но болеть будешь долго. Поэтому опытные рыбаки на случай встречи с этим морским чертом держат наготове длинный острый нож и, как мечом, отсекают им голову зубатке. Вместе с ядовитыми зубами.
После этого с рыбой, рождающей внутри человека ледяной холод, можно общаться без особой опаски. Как с каким-нибудь ленивым добродушным карпом из сельского пруда, заросшего тиной.
В прогнозах своих Михалыч ошибся: второй ход трески еще не начался, – шли отдельные косячки, разведчики, но плотного хода, в котором стоймя стоит багор, не было. Хотя огромные, с блестящими черными спинами косатки появились здесь неспроста – загодя чуют еду.
Но ошибка в прогнозах ничего не значила, Михалыч со своими помощниками сумел наловить рыбы на уху. Хорошая получилась уха – и треска в ней была, и налим, и зубатка, и окунь. Даже на жарево немного рыбы осталось – для дежурной вахты.
Стремительный катер, окрашенный в синий цвет, с нарядной рубкой и новеньким пограничным флагом на корме, лихо подвалил к «Трое» и опустился около выброшенного за борт трапа на собственной, быстро опавшей волне.
Из рубки катера выпрыгнула девушка с непокрытой головой, в знакомой черной форме-непромокайке, украшенной мерцающей белой надписью «Береговая охрана», ловко переместилась на нижнюю планку трапа.
С катера ей подали туго набитую сумку, девушка перекинула ее наверх, на край борта, потом с таким же проворством перекинула вторую сумку. Красивая была девушка. Офицер. Перед ней навытяжку готов был встать даже сам командир корабля. На гибких погончиках, прикрепленных к куртке, поблескивали четыре капитан-лейтенантских звездочки.
Михальчук принимал гостью у борта. Волна шла широкая, плоская, выкатывалась прямо из-под иссиня-серых туч, из-под кромки, подсвеченной снизу бледным дрожащим сиянием, какое обычно исходит от льда. «Троя» на этих волнах неторопливо переваливалась с борта на борт.
Такая качка может сбить с ног кого угодно, даже бегемота, привязанного цепью к мачте, или мужика, способного проломить кулаком кирпичную стену, а на девушку не действовала совсем, она, похоже, могла держаться на палубе, даже если та начнет переворачиваться вверх дном.
– Капитан-лейтенант Самойлова, – доложилась гостья, блеснув крепкими чистыми зубами. Построжев, вытянулась перед Михальчуком.
Долго держать на лице строгое выражение она не смогла, улыбнулась вновь. Михальчук невольно подумал о том, что ныне редко встретишь девушку с такой улыбкой – сегодняшние девушки с силиконовыми губами готовы день и ночь улыбаться во весь рот, – даже во сне, – но это совсем не те улыбки.
Оказывается, для познания человека, кто он и что он, не нужно много времени и совсем необязательно есть из одной миски кашу в течение нескольких лет – достаточно увидеть улыбку и руку, протянутую для приветствия, больше ничего не надо.
– А как зовут капитан-лейтенанта Самойлову? – поддавшись улыбке гостьи и сам начав улыбаться – так же открыто и безмятежно, – спросил Михальчук.
– Ириной Александровной.
– Отчество обязательно?
– Никак нет, товарищ капитан второго ранга, – Самойлова по-девчоночьи бодро мотнула головой. – Совсем необязательно.
– Пойдемте, я провожу вас в каюту, – Михальчук подхватил одну сумку, другую, приподнял и произнес уважительно: – Ого!
Вес у сумок был внушительный.
Коридоры на «Трое» были заложены такие, что по ним можно было ходить вчетвером, – всякий буксир ведь должен быть спасателем, поэтому мало ли чего может происходить в море, и мало ли какой груз придется тащить по коридорам, особенно, если со дна поднят груз живой…
Поскольку начинка «Трои» была наисовременнейшей, электроникой корабль был нашпигован от киля до макушки мачты, где вывешиваются флаги расцвечивания, то и команда на «Трое» была усеченная, – сорока семи контрактников хватало с лихвой, – а раз народа стало меньше, то образовалась лишняя жилая площадь. Для гостьи была выделена специальная каюта.
По дороге к гостевой каюте Самойлова неожиданно остановилась, словно бы уперлась в некий висящий в воздухе барьер, который ей был виден, а Михальчуку нет. Капитан второго ранга тоже остановился. Поинтересовался удивленно:
– Что с вами?
Навстречу им по коридору, придерживаясь одной рукой стенки – волны пытались накренить «Трою», – шел штурман Корнешов. Лицо усталое после ночной вахты, черты резкие, в углах губ – морщины. Впрочем, морщины лицо штурмана хуже не делали, скорее, наоборот – таков был тип его лица.