Придя в каюту, Ирина протерла рукой иллюминатор – плотное стекло, которое, наверное, даже пулей не пробить, было темным, носило на себе следы самых разных северных морей, видно было плохо. С другой стороны, люди, работающие внутри корабля, на внешний свет не ориентируются, на сторожевике, хотя и стар он, стоят сильные установки, рождающие электричество, корабль на эту энергию только и рассчитывает, и живет только ею: и отопляется, и освещается, и плавает, и огрызается в бою обрубком орудийного жерла, в котором запрятано сразу шесть пушечных стволов.
Нестрашная, внешне безобидная установка эта может запросто разрезать пополам любую плавучую бадью, даже если она будет склепана из сверхпрочных титановых листов. Наверное, может разрезать и каменную скалу, выступающую из воды, обросшую морским волосцом и скользкими, будто бы приклеенными к ее телу водорослями.
Она распаковала одну сумку, в которой хранился легкий, толково сработанный акваланг – между прочим, наш, не заморский, питерские умельцы сделали – не повредилось ли чего?
Нет, все было цело, акваланг мог попасть в минный взрыв и получить только царапины – защищен он был надежно. Во второй сумке находился костюм для плавания, там ломаться было нечему.
Темный иллюминатор неожиданно пробила рогатая полоса розового света, располосовала небо, следом по пространству проскользила голубая дуга, к которой приросло несколько длинных веток. Ирина зажала в себе дыхание: сейчас громыхнет гром.
Но грома не было. Может, это было северное сияние? Нет, огни северного сияния имеют совершенно другой рисунок, да и характеры у молнии и северного сияния разные: молния нагоняет на человека страх, а северное сияние заставляет задуматься над загадкой, которую оно преподносит мыслящему существу. Северное сияние – явление таинственное.
Еще более таинственный свет всю жизнь сопровождает мореходов: например, огни Святого Эльма. Неторопливо перебегающие по перекладинам мачт голубые, розовые, зеленые, оранжевые огни рождаются во время штормов и гроз, живут они и после того, как опасность проходит, вселяют в душу восторг и веру в то, что плавание закончится успешно.
Пространство за иллюминатором вновь разрезала яркая голубая дуга, очень правильная по своему очертанию, будто была проведена по циркулю, через мгновение она обросла сучками, рогульками, ветками, те, в свою очередь, словно живое дерево, выбросили отростки.
Через пару стремительных мигов все пропало – за стеклом иллюминатора плыли грузные тучи ненастного полярного дня. Ирина невольно поежилась: захотелось куда-нибудь к огню, к камину, к костру – не хватало тепла.
Вспомнилось, как однажды они с Левой в горном походе в дождливую ночь спали в одном мешке. Тепло было, хотя и тесно. Для того чтобы перевернуться на другой бок, надо было снимать с мешка клапан и расстегивать чуть ли не до конца молнию, а затем переворачиваться одним общим движением.
Ночью грохотала гроза, небо располосовывали ветвистые молнии, лил дождь, они, несмотря ни на что, не вымокли и хорошо выспались.
Вообще Лева никогда не был человеком, про которого говорят: «Коня налево я направил, а сам направо поскакал» – он готов был делить последнее из того, что у него есть, не умел, как другие, предавать или на ходу, в угоду подувшему ветру, менять свою точку зрения, никогда никого не подводил, протягивал руку помощи всем, кто в ней нуждался, был большим весельчаком.
Это сейчас, на севере, он стал мрачным. Раньше таким не был. В Москве, когда они учились, устраивал всякие розыгрыши, хохмачом был таким, что в него влюблялись не только девчонки, но и парни – почитали за честь водиться с ним.
Как-то они поехали купаться на Речной вокзал – точнее, не на сам Речной, а малость ближе к Москве – на Водный стадион, где имелся очень приличный чистый пляж и собирались любители сыграть несколько партий в пляжный волейбол – на пиво.
А Лева, как на грех, подвернул ногу, выломал себе клюку с веткой-загогулиной, похожей на рукоять и, прихрамывая, первым вошел в вагон метро.
Тут же со своего места поднялся очкастый, тщательно причесанный, очень вежливый юноша, уступил Леве место.
Садиться Лева не стал, на это место усадил девушку, кажется, Наташу Воронько, хохотушку с черными, как маслины, глазами. Леве освободили второе место – сделал это рассеянный студент с учебником химии в руках.
Лева поблагодарил студента, прижал к груди руку с клюкой и на освободившееся место усадил Ирину, третье свободное место, возникшее по знакомой схеме, предложил Гале Радько, а сам стоял до самого «Водного стадиона», хотя у него болела нога и надо было бы сесть, но он не позволил себе этого. Ира знала, что ему больно – видела по глазам, но Лева не произнес ни слова – умел держаться.
Ну а потом, как выражаются шибко грамотные люди, «прошла любовь, завяли помидоры…». Почему они разошлись? Ирина не могла ответить на этот вопрос. Не мог, наверное, ответить и Корнешов.
Сегодня за обедом он молчал – говорил, в основном, Ксан-Ваныч, даже командир сторожевика Михальчук особо не вступал в разговор, а вообще Лева мог дать фору и тому и другому. Это он придумал искрометную фразу: «Важнейшим из искусств для нас является фуршет», а когда его спросили, кто автор изречения, проговорил с невозмутимым видом:
– Сократ!
«Нет таких препятствий, которые помешали бы нам свернуть себе шею», – это тоже Левино.
Вообще-то и Ирина Самойлова и Корнешов должны были учиться в Ленинграде, нужные науки там проходят едва ли не все моряки страны нашей, но у них все сложилось не так, им повезло – угодили на экспериментальный факультет при новой академии, открытой в Москве.
Пора была революционная, будь она неладна, разный суетливый народ понапридумывал много такого, чего не надо было придумывать: летчиков учили летать в подвальных помещениях, архитекторов загнали на кукурузные поля, детские сады переоборудовали под дома престарелых, престарелых загнали в освободившиеся колхозные свинарники, профессию хлебороба ликвидировали вообще – нас, мол, прокормит Америка, заводы, выпускавшие танки, перепрофилировали под производство алюминиевых кастрюль, вместо пороха выпускали пробки для вина, а вместо знаменитых расточных станков с программным управлением – пластмассовые игрушки, рукавицы для дворников, рукава для дождевиков, детские волчки и подошвы для кроссовок… В общем, – революция, кричи «Ур-ря!» как можно громче.
От советской поры сохранилось еще очень многое, и те, кто смотрел в завтрашний день трезвыми глазами, изо всех сил старались сберечь то, что еще не было уничтожено, не было порвано вместе с партийными билетами и красными флагами, под которыми отцы и деды демократов брали Берлин. Старались сберечь и остатки образования, до которого у революционеров не сразу дошли руки. Хотя наступление на всеобщую грамотность уже началось, сакраментальную фразу «Спасиба за риформу аброзавания» и слово «еще» («истчо») пока писали правильно. Но коптюшка безграмотности уже начала дымить и вонять. Говорят, что безграмотность пришла в Россию вместе с компьютером и атрибутами, его сопровождавшими, в том числе, умными и нужными.
Впрочем, дело не в компьютерах, а в людях, поставивших их себе на стол вместе с выпивкой и закуской.
И ей, и Корнешову, и многим, кто учился с ними, повезло, они получили нормальное образование.
А вот тем, кто учился позже, было хуже: часть из них получила не образование, а неведомо что – скорее преданность идеалам Ельцина, Горбачева и прочих товарищей, стоящих рядом с ними, другой части не повезло совсем – они, имея диплом о высшем образовании, не могли отличить голый, ни к чему не присоединенный монитор от настроенного и работающего телевизора, эхолот от дальномера, трактор от машины, которая чистит тротуары.
С другой стороны, хватит бурчать по-старушечьи. Времена ныне такие, что если не ухватишь птицу счастья за лапы, никто не поможет это сделать, времена те отошли – остались в прошлом, наверное, навсегда.
Корнешов был старше Ирины на девять лет, хотя Ирине казалось – больше. Корнешов уже носил курсантские погоны, когда началась борьба с порнографическими фильмами – видеокассетами, привозимыми из-за границы.
Фильмы эти могли смотреть, конечно, только люди, у которых были видеомагнитофоны, людей этих милиция знала наперечет, милиционеры сами облизывались, желая посмотреть какое-нибудь французское «ню» или американский боевичок, но не всегда имели такую возможность…
Надо заметить, боевики борцов за нравственность особо не интересовали – интересовало только порно, эротика. Но как проникнуть в квартиру, где демонстрируют такой фильм? Взламывать же дверь не будешь…
Милиционеры поступали просто: выкручивали пробки в электрических щитках, – раньше эти щитки были сплошь да рядом вынесены на лестничные площадки… Естественно, из-за двери тут же вылетал хозяин – проверить, что же стряслось с электроснабжением? Милиционеры входили в дом вместе с хозяином, на законных, так сказать, основаниях, поскольку отказать им в приглашении он никак не мог…
В результате непрошеные гости изымали у владельца кассету – для изучения.
Изучала фильм специальная комиссия, состоявшая из знатоков «темы» – одной медсестры, одной учительницы и одного электрика с ближайшего цементного завода – они-то и решали, порнографический это фильм или нет?
– Судя по тому, что героиня в конце фильма расстегивает на себе кофточку, ясно, что произойдет дальше. Я считаю этот фильм порнографическим, – говорила медсестра.
Члены комиссии с таким авторитетным мнением обычно соглашались, и дело передавали в суд. Владелец кассеты мог запросто схлопотать семь лет лагерей строгого режима. Чтобы больше не смотрел фильмы, которые смотреть вредно.
Точно в такую беду попал Левин сосед, живший внизу, в квартире под Корнешовыми. Лева, несмотря на то, что был уже человеком с погонами и мог запросто пострадать от какого-нибудь ретивого любителя шагистики, пошел в суд защищать соседа.