«Что будет, если перефразировать строчки знаменитой песни “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью”? “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью” – так? Или не так? Кафка – сумасшедший, читать его невозможно. Он потому и знаменитым стал, что читать его невозможно».
Ирина невольно вздохнула. Вот такие шахматы нарисовались на жизненном поле. Е-2 – Е-4, словом. Впрочем, в наше время это может быть не только началом новой шахматной партии, но и рецептом колбасы… Или куриного супа известной фирмы «Магги». Каждому свое, в общем.
Иллюминатор, высветившийся было слабенько, еле-еле, вновь потемнел, будто бы в некую печку перестали бросать дрова и пламя, лишенное пищи, угасло – ни света от него, ни тепла. Самойлова поняла: надвигается шторм. В ней поднялось что-то предостерегающее, даже протестующее, но она отмахнулась от этого ощущения, как от докучливого котенка, пытающегося вспрыгнуть к ней на колени – шторма Ирина не боялась и жестокую болтанку переносила легко.
В дверь каюты постучал Михальчук, заглянул в проем, чисто выбритый, свежий, благоухающий хорошим мужским одеколоном.
– Ирина Александровна, кают-компания собирается на полдник. Приглашаю вас.
Она неожиданно ощутила, поняла – и понимание это шло откуда-то изнутри, из глубины, – что ей хочется увидеть Корнешова. Никого не хочется встретить за столом, даже элегантного командира сторожевика, а Леву хочется.
– Я сейчас буду, – сказала она.
Разговоры за чайным столом обычно бывают легкие, необязательные, темы могут меняться стремительно, в несколько секунд, каждый сидящий в кают-компании старается быть остроумным. И чем острее он говорит, чем громче реакция на его речь, тем лучше.
Бывает, что за столом начинается самое настоящее состязание. На этот раз для состязания были созданы все условия. Тем более что в кают-компании находилась женщина.
К чаю Михалыч подал свеженькую, еще горячую, с пылу, с жару выпечку – пышные круассаны и медовые коврижки, яблоки в кляре – любимое блюдо команды, блинчики с рыбой-малосолом, пышные пампушки-безе: кок словно бы тоже участвовал в застольном состязании и превзошел самого себя.
Ксан-Ваныча невозможно было остановить, он вновь готов был говорить на любую тему, лишь бы его слушали. Старпом даже одежду сменил – вместо потертой рабочей формы надел отутюженные так, что о складки можно было резать бумагу, брюки и тужурку с золотыми пуговицами и орденской колодкой на груди… Ксан-Ваныч был на высоте, в общем.
Оставалось только достойно определиться со словесной начинкой.
Из офицеров не было, пожалуй, только Корнешова. Ксан-Ваныч поймал выжидательный взгляд гостьи, пояснил охотно:
– Капитан третьего ранга Корнешов подменил на дежурстве второго штурмана – тот свалился в постель с высокой температурой.
Жаль.
На пороге каюты показалась полосатая изящная Муся, – обычно в кают-компании она не появлялась, но тут ее снова что-то привлекло, скорее всего, гостья. Женщина.
– Му-уська! – расплылся в умиленной улыбке Ксан-Ваныч. – Му-уська пришла!
Но Муся на старпома – ноль внимания. Она посмотрела на Михальчука – отметилась, так сказать, у командира, – и перевела взгляд на гостью.
– Му-у-усенька! – вновь умиленно пропел старпом. – Что-то уж очень редко ты у нас бываешь.
Муся приблизилась к Ирине, уселась на полу около ножки стола, бросила снизу все засекающий взгляд. Глаза у нее были «вечерние», зеленые, с теплым темным налетом.
Интересно, примет Муся Ирину или нет? Кают-компания затихла, даже Ксан-Ваныч перестал разговаривать, подкинул вверх короткие шерстистые бровки и застыл так, лицо его сделалось неподвижным. Муся помедлила несколько минут, решая сложный шекспировский вопрос «Быть или не быть?», вспушила хвост и прижалась к ноге Ирины.
– Приняла, – облегченно вздохнула кают-компания. – Муська у нас – начальник контрразведки корабля, проверку ее проходят далеко не все.
– Пора Муське присвоить воинское звание, раз она занимается капитан-лейтенантами и капитанами третьего ранга, – Ксан-Ваныч поднял указательный палец, словно бы подал наверх, высокому начальству, команду.
– Как минимум, достойна погон старшего лейтенанта, – пробормотал хрипловатым баском Холодов.
– Наша Муська – существо с непростым характером, – авторитетно заявил Ксан-Ваныч.
– Откуда известно? – поинтересовался Холодов.
– Об этом и в газетах пишут, ученые тоже не молчат, тоже рассказывают. Вот, – Ксан-Ваныч вытащил из кармана аккуратно вырезанный из газеты листок, провел по нему пальцем. – Вот. «Полосатые кошки бывают замкнуты, скрытны, избегают контактов не только с человеком, но и со своими сородичами, особенно ценят свободу и независимость».
– У меня дома – белая кошка, – сказал Холодов, – жена возвращалась из булочной и увидела на улице, прямо в снегу белого котенка. Хорошо, весна была, солнце светило, от котенка падала тень, иначе он был бы совсем неприметным – наступить можно. Откуда он взялся, из какого окна выпал – непонятно было. Жена не удержалась, принесла домой – оказалось, кошечка. Назвали Шуней.
– Сейчас я тебе про твою Шуню все расскажу, – Ксан-Ваныч пошуршал листком, расправил его, чтобы читать было удобно, – все поведаю и даже денег не возьму. Вот. «Белые кошки капризны, чувствительны, обидчивы, иногда чудят – откалывают такие коленца, что их не поймешь, подвержены инфекционным болезням…» Так что, Холодов, ты свою кошку пореже на улицу выпускай, чтобы насморк не прихватила. В общем, если кто-то хочет знать всю правду про своего кота – обращайтесь, – старпом свернул листок, добавил: – Пока я добрый. – Хотел было сунуть листок в карман, но задержался и спросил у гостьи: – А у вас, Ирина Александровна, кошка есть?
– Есть. Мама держит. Мне-то держать и ухаживать совсем времени нет… Большой медлительный кот Филимон.
– Какой масти?
– Филимон – рыжий с белым. Животное невероятного спокойствия. Ему бы в разведку ходить… Ни одним движением не выдаст себя. Если кто-то случайно наступит ему на хвост, он не будет визжать, как другие кошки, не будет орать, а молча выдернет свой хвост из-под ноги – тем дело и закончится.
– Прочитать, что тут про рыжих с белым написано?
– Не надо. Что бы там ни было написано, товарищ капитан третьего ранга, Филимон все равно не подойдет ни под одно из этих определений. Личности вообще не подходят под определения.
Круассаны, испеченные Михалычем, были настолько аппетитны, что Ирина не удержалась, потянулась к одному из них, но, поморщившись от досады, сдержала себя, – сделала это вовремя, вспомнив, что каждая вкусная булочка, с удовольствием проглоченная в обед, потом отзывается перевесом, от которого надо будет освобождаться в течение месяца, а то и двух…
Истину эту ныне хорошо знает не только каждая женщина, но и каждый мужчина. Так зачем же Михалыч печет такие вкусные булочки, перед которыми даже королевские круассаны из Версаля – ничто? Ах, Михалыч, Михалыч!
От того, что не появился Корнешов, сделалось печально. Она думала, что здание, которое они когда-то возвели вместе с Корнешовым, рассыпалось безвозвратно, превратилось в пепел, а на пепелищах, как известно, новые дома не возводят. Даже карточные. Прежде всего потому, что снаряд, вопреки известной поговорке, в одну и ту же воронку падает обязательно, существует даже закон парности случаев… То, что этот закон живой, действует и иногда бывает беспощаден, Ирина познала на самой себе, более того – несколько раз была тому свидетелем.
Беда имеет обыкновение повторяться… Впрочем, счастье – тоже.
Если погорельцы и начинают строить себе новый дом, то только не на старом фундаменте, а в стороне от пепелища, на свежей земле, которая не пахнет гарью и одиночеством, и обязательно поспособствует новым всходам – можно будет посадить дерево и развести сад…
– Ириночка Александровна, не печальтесь, – взвыл тем временем старпом.
Едва приметно улыбнувшись, Самойлова вскинула голову… Красивая все-таки была женщина.
– Я и не печалюсь, – негромко проговорила она.
– А что вы делаете?
Наивный вопрос. Такой наивный, что на него можно даже не отвечать.
– Думаю, – гостья вновь едва приметно улыбнулась.
– Очень неплохое занятие, между прочим, Ксан-Ваныч, думать, – заметил Михальчук.
– Ага, полезное, – согласился с ним старпом. – Только голова потом болит.
Муся еще немного потерлась о ногу Ирины, потом вспрыгнула к ней на колени.
– Вот и признала Муська Ириночку Александровну своей, – брови на лице старпома взлетели домиком вверх, вверх устремилась и крупная складка, рельефом своим похожая на корабельную трубу. – Придется вас, товарищ капитан-лейтенант, зачислить в экипаж сторожевика «Троя». По настоятельной просьбе начальника нашей контрразведки Муси.
В предложении старпома прочитывалась некая непродуманная неуклюжесть, но на непродуманные вещи на флоте обижаться не положено – посмеяться можно, обижаться нет, хотя Михальчук, косо глянув на старпома, осуждающе покачал головой.
Муся улеглась на коленях Ирины поудобнее, – нашла подходящее место, – и замурлыкала.
Ксан-Ваныч, поймав взгляд командира, приподнял рукав тужурки и удрученно покачал головой:
– Сижу тут, гоняю чаи, а работы у меня, работы…
– Чай допейте обязательно, Ксан-Ваныч, – заметил Михальчук, – иначе день неполным будет. А вообще имейте в виду, что великие люди говорили: «Когда некогда, тогда все и успеваешь».
– Очень точно замечено. Кто автор?
– По-моему, Образцов, народный артист Советского Союза.
– Кукольник который?
– Наверное.
– Талантливый был мужик.
– Мы говорим, что время бежит, – заметила Ирина, – а это мы бежим. Время – стоит.
– Время-то стоит, а великие люди стареют и уходят. Иногда от них даже следа не остается. Актриса Раневская, остроумная женщина, про себя говорила следующее: «Я такая старая, что еще помню порядочных людей».
– Все зависит от точки отсчета, от развилки, у которой останавливается человек. Один говорит: «Стакан наполовину пуст», второй: «Нет, он наполовину полон». И тот и другой правы, а окраска у истины разная. Тут от обычной запятой может зависеть даже судьба сражения, – со вздохом произнес старпом.