В доме Петерсенов не было ни разгрома, ни ограбления, ни отключения телефона, ни следов «Авиа», поэтому никто в оперативной группе департамента полиции Лос-Анджелеса не был уверен, что нападение было совершено Охотником. Однако преступник назвал Вирджинию «сукой» – одним из своих любимых слов. Одет он был во все черное и был подходящего роста.
В то же утро Салерно созвал совещание всех полицейских органов округа Лос-Анджелес. Оно проходило в полицейской академии департамента полиции Лос-Анджелеса, и присутствовали на нем детективы из Монтебелло, Монтерей-Парка, Уэст-Ковины, Монровии, Аркадии, Глендейла, Бербанка и Сьерра-Мадре, а также представители ФБР – всего человек пятьдесят. Гил отметил: преступник знает, что в его деле действуют разные полицейские ведомства, и умело это использует. Если они не будут делиться всей информацией, убийства продолжатся.
Прямо во время встречи они получили известие о нападении на Петерсенов. Салерно предложил Гилу поехать в Нортридж с детективами Полом Типпином, чтобы проверить информацию.
На месте Каррильо внимательно осмотрел дом Петерсенов. На первый взгляд он не увидел ничего, указывающего на Охотника. Но Каррильо нутром чуял: это был он. Вернувшись на совещание, он сообщил группе: «Отпечатков и разгрома не было, имелось проникновение через заднюю дверь с применением автоматического пистолета 25-го калибра». В конце совещания все пообещали сотрудничать и делиться информацией.
После того как о нападении на Петерсенов узнали журналисты, они принялись преследовать Салерно и Каррильо с просьбой дать комментарий. Политика детективов заключалась в том, чтобы никогда не разговаривать с прессой, но когда той ночью у офиса их окружили репортеры, Салерно, дав волю чувствам, попытался вовлечь убийцу в диалог. Он сказал: «В этом нападении Охотник показал свое истинное лицо», – имея в виду, что он был трусом.
На следующий день все газеты Лос-Анджелеса опубликовали статью о нападении на Петерсенов, приведя слова Фрэнка Салерно.
Глава 15
Охотник прочел то, что сказал о нем Салерно, и это его разозлило. Нужно иметь смелость, чтобы посреди ночи войти в чей-то дом, никогда не зная, с кем или с чем столкнешься: со стволом, собакой или мужем с бейсбольной битой, считал он. Также он знал, что представься полиции такая возможность, она не задумываясь его убьет, однако это его не остановило.
Он решил, что надо лучше защититься от полицейских ружей и мощного 0,9-мм ручного огнестрельного оружия. У встреченного на автовокзале нелегального торговца оружием он купил автомат «Узи», производивший тридцать выстрелов в секунду. Поцеловав несколько патронов, он зарядил его – три магазина обоймами по тридцать патронов – а два из них состыковал, чтобы просто вынуть пустую обойму, перевернуть и вставить новую обойму. Это можно было сделать за секунды. Еще у него был револьвер 38-го калибра, автоматический пистолет 25-го калибра и пара наручников.
8 августа он снова угнал машину, выехал на шоссе и начал охоту. Этой ночью он дальше, чем когда-либо заехал на восток – в Даймонд-Бар, лежащий на живописных холмах каньона Ла-Бреа, в тридцати милях от центра Лос-Анджелеса. Это прекрасный престижный город с населением в 42 тысячи человек, окруженный цепью холмов, его улицы извилисты, с множеством поворотов, подъемов и спусков, и конкретный адрес трудно найти даже с компасом и картой. В городе десятки красивых парков, а вдоль улиц растут тенистые дубы, орехи и сосны. Летней ночью эта идиллическая община крепко спала.
Он правильно рассудил, что люди здесь будут менее бдительны, и он вряд ли встретит сопротивление. Как и все серийные убийцы, он шел простым путем.
В угнанной машине была отличная аудиосистема, и, проезжая по извилистым, поднимающимся в гору и спускающимся вниз улицам Даймонд-Бара, он слушал грохочущий, пульсирующий ритм хэви-метала. Сегодня вечером сканера при нем не было.
Крадясь по живописным улицам, он думал об убийстве и сексе, сексе и убийстве. Где-то в вихрящихся дебрях его бурлящего психоза они сливались в единое целое. Он остановился на Пайнхилл-лейн. Убедившись, что его не видят, он вышел из угнанной машины и пошел по тихой улице с пистолетами за поясом и «Узи» в черном рюкзаке за спиной.
По стандартам Даймонд-Бара это был скромный бежевый дом с двумя большими панорамными окнами по обе стороны от входа, над которыми на блестящей черной цепи висел фонарь, лампа в нем перегорела. Справа был гараж. В палисаднике росли две большие сосны, отбрасывая на дом тень. Это был дом Сакины и Элиаса Абоватов. Охотник пошел прямиком на задний двор. Окна были заперты, но ему удалось открыть заднюю раздвижную стеклянную дверь.
Сакина Абоват, 27-летняя иммигрантка из Бирмы, работала фельдшером. Это была миниатюрная привлекательная женщина с густыми короткими черными волосами и большими круглыми глазами. 31-летний Элиас Абоват, уроженец Пакистана, был программистом. У Абоватов росли два мальчика – одному десять недель, другому три года.
Охотник открыл стеклянную дверь и вошел в гостиную, пригнулся и прислушался. В гостиной горел свет. После короткой передышки он встал и двинулся по дому с безмолвными смертоносными намерениями. Первая комната, в которую он попал, была спальней трехлетнего ребенка. Он перешел в спальню Сакины и Элиаса. Десятинедельный ребенок спал в детской кроватке рядом с их кроватью. Сакина и ее муж крепко спали. Она только что заснула после кормления грудью младенца в 2:30 ночи. В маленькой комнате было темно. У Абоватов была большая двуспальная кровать, и в комнате шагу некуда было ступить.
Он попятился и вернулся к машине. Он хотел подогнать ее поближе для быстрого побега, и нахально припарковал ее прямо на подъездной аллее Абоватов, где она была менее заметна.
Затем он через заднюю дверь снова вошел в дом и подошел к спящей паре. Пот лил ручьями, сердце у него билось так, будто он только что пробежал большое расстояние, а жажда крови заставляла его представлять убийство еще до того, как оно произошло. Он добрался до кровати и, не раздумывая, поднес пистолет к голове Элиаса над левым ухом и нажал на курок.
Элиас был мгновенно убит петляющей раскаленной добела свинцовой пулей 25-го калибра. Охотник перепрыгнул через его бьющееся в конвульсиях тело и оседлал Сакину, ударив ее по лицу и в живот. Он разбил ей нос, потом перевернул ее, надел наручники и прошипел:
– Не кричи, сука, или я убью тебя и твоих детей!
В неописуемом ужасе она молчала. Он ударил ее еще раз, подошел к шкафу и завязал ей глаза рубашкой, туго намотав ее вокруг головы. Концы рубашки он так глубоко затолкал ей в горло, что она начала давиться и задыхаться. Она укусила рубашку, чтобы он не засунул ее дальше, и он ударил ее наотмашь, сказав: «Не кусай, сука, или я тебя убью», затем ударил еще раз. Изо рта у нее пошла кровь. Он связал ее лодыжки другой рубашкой и еще четыре раза ударил ее по голове. У Сакины зазвенело в ушах, и она едва не потеряла сознание. Он встал над ней и так сильно пнул ногой, что она слетела с кровати на пол.
Затем он вышел из комнаты, отключил телефон на кухне и вырвал телефонный провод из розетки в спальне. Принялся обыскивать шкаф, бросая вещи прямо на Сакину. Потом повернулся к ней, снял повязку с глаз и вытащил кляп.
– Где украшения, сука? – потребовал он.
Она попыталась ему сказать, но заливающая рот кровь мешала говорить. Он снова ударил ее.
– Где украшения, сука?
Она указала головой на шкаф.
– В чемодане на полу, – сумела сказать она.
Было несколько чемоданов, и он не нашел нужный, что разозлило его еще сильнее. Он снова избил ее и потребовал драгоценности.
– Ты сказала, что они в шкафу…
– В чемодане на полу слева, – сказала она. Он нашел нужный чемодан, но не смог найти украшения и ударил ее ногой.
– Где?
– В отделении на молнии, в пластиковом пакете на молнии, – простонала она.
Он нашел закрытый пластиковый пакет с золотыми слитками, золотыми браслетами и кольцами и положил все это в карман.
– Только пикни, понимаешь, сука?
– Клянусь Богом, я не буду кричать.
Он ударил ее.
– Нет! Поклянись Сатаной! – он потребовал.
– Клянусь Сатаной, я не буду кричать. Пожалуйста, не убивайте меня! Пожалуйста, не причиняйте вреда моим детям.
– Деньги где?
– Немного есть в моем бумажнике и в бумажнике мужа.
Он схватил ее за волосы и потащил по полу в пустую спальню.
Одержимость убийством придавала ему сил, и он нес ее, будто невесомую тряпичную куклу. Он сорвал с нее пижаму и бюстгальтер для кормления грудью и заставил делать минет, затем изнасиловал вагинально и анально – рвя и раздирая ее, возбуждаясь от испытываемой ею боли.
Сакина думала только о детях – давая этому чудовищу из ада то, что он хотел, только чтобы он ушел. Окажи она ему хоть малейшее сопротивление, он ее убьет, – это было ясно как день.
Проснулся трехлетний сын и заплакал.
– Заткнись, сопляк! – сказал он.
– Пожалуйста, позвольте мне подойти к нему, я его успокою, пожалуйста, не причиняйте ему вред.
– Поклянись Сатаной, что не будешь кричать.
– Я клянусь Сатаной, – сказала она. – Клянусь Сатаной, я не буду кричать.
Он развязал ей ноги и пошел за ней, обнаженной и в наручниках, разорванной и истекающей кровью, к ребенку. Взять сына на руки она не могла, потому что те были скованы за спиной, но она прижалась к трехлетнему ребенку головой и попыталась убаюкивать его, успокаивая, утешая, шепча на ухо нежные слова, как умеет только мать.
Ей хотелось закричать, позвать на помощь, но она оставалась с сыном, утешая его материнским теплом. К счастью, ребенок снова заснул. Охотник затащил ее в пустую спальню, и, опьяненный тотальным господством, пинал, бил ладонями и кулаками, потом снова изнасиловал вагинально и анально и даже пил молоко из ее набухших грудей.
Его мысли были сосредоточены на всем сразу – ее теле, ее половых органах, оружии, ее муже, машине на улице… полиции, детях…