Из-за неплотно прикрытой двери доносились два мужских голоса. Один, несомненно, принадлежал Сюраме, другой – доктору. Георгина решила дождаться ухода ассистента, да тот уходить не торопился – тема явно располагала к обстоятельному разговору. У нее не было ни малейшего желания подслушивать, но невольно она улавливала то одну, то другую фразу – и, даже будучи вырванными из контекста, фразы эти изрядно встревожили ее.
– Что ж, – произнес Альфред резким, нервным голосом, – весь экспериментальный материал почти исчерпан. Животных нам к сроку не достать – сам знаешь бессмысленность и запутанность этой волокиты! Пора уже смириться с тем, что нужен человеческий материал…
– Не торопись! – властно прервал его Сюрама. – Ты ученый, а ведешь себя как блажное дитя! Проживи ты столько же, сколько я, давно бы уже понял, что лишний час, неделя, месяц – ничто пред лицом вечности. Животных в клетках хватит на недельный промежуток, если обойтись без спешки. Используй то, чем уже располагаешь, в конце концов.
– Вот только избавь меня от этого твоего рассудочного прагматизма! – последовал ответ, резкий и грубый. – Я руководствуюсь иными взглядами! Мне нужны слуги – в том составе, в котором сейчас. А тебе и вовсе лучше не забывать, что они хитры и носят с собой ножи…
Сюрама тихо рассмеялся.
– Вот уж об этом я не пекусь. Этим тварям нужно есть – ведь так? Я смогу организовать тебе одного… когда придет время. Но помни: мальчишка умер, из Сан-Квентина тебя выгнали, и прежней оперативности в этом вопросе не жди. Начать я советую с Тсампы – пользы с него никакой, да и потом…
Георгина, отказываясь слушать дальше и чувствуя себя не вполне хорошо, взбежала по лестнице обратно в свою комнату. Сюрама, этот зловещий фанатик, втянул ее брата в некий в высшей степени преступный план. И если упомянутые им смерти – не вымысел… Не надеясь заснуть, она приготовилась к безумно долгой, полной волнений ночи, но усталость взяла свое, и до самого утра Георгина спала без сновидений – впрочем, покой ее был тревожным и неглубоким.
Утром краски тревоги поблекли, и девушка решила, что, должно быть, не вполне верно трактовала услышанное. Кто угодно, но не Альфред Скайлер Клэрендон рискнет преступить этические законы медицины и ставить опасные опыты на людях. О подслушанном разговоре она не обмолвилась ни словом, опасаясь, что брат поднимет на смех ее нелепые подозрения.
Спустившись к завтраку, она снова не застала его – уже второе утро кряду осталось без поздравлений с возобновлением работ. Съев завтрак, приготовленный Маргарет, служанкой мексиканских кровей, Георгина неприкаянно присела к окну. Свет хмурого утра привечал опустевшие клетки с животными. Экспериментальный материал закончился, рвы с негашеной известью приняли в себя последние останки. Ей всегда было жаль этих бессловесных жертв научных потуг человечества, но она не уставала напоминать себе, что процесс идет исключительно во благо страждущих и больных.
Георгина сидела довольно долго, в странном забытьи прижав пылающий лоб к стеклу, пока ее не пробудил трескучий выстрел, донесшийся со двора. Она взволнованно поискала глазами источник звука.
У самого здания клиники возвышался Сюрама с дымящимся револьвером в руке – всё так же похожий на воскрешенного безглазого мертвеца. Губы помощника доктора кривила горькая всезнающая усмешка. Напротив, перекидывая из руки в руку дугу тибетского ятагана, приплясывал худой, как жердь, мужчина в черном балахоне. Тсампа, слуга! Ужасные детали подслушанного накануне разговора снова всплыли в памяти.
Солнце ослепительно сверкнуло на полированном лезвии, и в следующий миг грянул новый выстрел. Ятаган вылетел из руки тибетца. Безоружный Тсампа затравленно оглянулся – тут Георгине почудилось, что она поймала обреченный взгляд слуги, который, похоже, и сам заметил ее в окне, – отступил на пару шагов, а затем, высоко задирая худые ноги, побежал в сторону дома. Однако Сюрама оказался проворнее. Настигнув слугу в один молниеносный прыжок, он вывернул ему руку и искусным приемом восточной борьбы бросил несчастного оземь, едва не переломив ему хребет. Тибетец предпринял жалкую попытку встать, но ассистент доктора Клэрендона отбросил его назад, поставив пяту на грудь. В следующее мгновение он потащил Тсампу в клинику, волоча за шиворот. Окно было чуть приоткрыто, и Георгина услышала недоброе бормотание – Сюрама поносил Тсампу на отрывистом тибетском наречии и посмеивался; желтокожее лицо слуги искривил нечеловеческий ужас, руки слабо трепетали, точно диковинные смертельно раненные птицы.
Прижав ладонь ко рту, чувствуя, как слезы застилают глаза, Георгина отступила от окна. События повторно загоняли ее в опасную близость к обмороку. Самые противоестественные и дикие догадки сформировались в непреложную истину. Ей стоило – ей необходимо было! – немедленно поговорить с братом обо всех тех кошмарах, что разыгрываются за решетками, защищающими окна клиники.
Однако Альфред пришел в библиотеку только через два часа, и она сразу осознала, что временное улучшение его состояния – лишь обманчивая видимость: среди стеллажей сновал бледный беспокойный невротик с всклокоченными волосами. На то, что щеки сестры влажны от слез, он не обратил ни малейшего внимания.
– Бог мой, Альф, что тебя убивает? – вопросила она, даже не зная наверняка, желает ли выслушивать его возможные туманные объяснения касательно поведения Сюрамы.
Ответил он с раздражением в голосе:
– Что меня убивает? О, Георгина, проще спросить, что меня не вгоняет в гроб и глубже! Все эти чертовы клетки пусты! Ни одной запропащей мартышки, а ряд очень важных для дела – редчайших! – бактериальных культур зреет в пробирках без единого шанса на рациональное использование! Планы моих самых смелых экспериментов безнадежно сорваны – вот что, раз так хочешь знать, убивает меня! Разве я добьюсь значимых результатов, если не раздобуду – и как можно скорее – материал для опытов?
– Да разве ты не видишь, во что себя превращаешь? – воскликнула она с дрожью. – Тебе нужно прерваться немедленно!
В глазах доктора вспыхнул недобрый огонь.
– Прерваться, значит? Превосходный совет! Куда уж больше! Все последние пятьдесят, сто, триста лет – сплошь перерыв, затянувшийся антракт в практической медицине! Господи, подумать только – сейчас наверняка какой-нибудь пронырливый карьерист уже наступает мне на пятки, уже работает с моими данными, уже готов опередить меня – и ты говоришь мне прерваться! Я отстану на голову, зато какой‐нибудь дуралей с парой-тройкой лабораторных крыс получит все, хотя я, при наличии даже посредственных условий для работы, уже через неделю могу добиться успеха!
– Но ты погубишь себя этими метаниями! И тогда твоя работа уж точно не будет сделана – ну разве я не права? – попыталась воззвать она к его разуму.
– Думаю, неделя или месяц – а больше мне и не надобно – не доконают меня, да и потом, не играет никакой роли, что в конце концов будет со мной или с любым другим индивидом. Эксперимент – вот ради чего стоит жить; дисциплина – вот условие успешного эксперимента; успех – вот конечная цель нашего существования. Я ничем не лучше живности, на которой ставят опыты; я – лишь мимолетный штрих в картине, рисуемой вечностью. Умрут они, умру я – ничего особенного! Разве цель, которой мы служим, не стоит жизни – и даже большего?
– Действительно, Альф, стоит ли? Так ли уж осчастливят человечество все эти смерти?
– Человечество! – презрительно бросил доктор. – Что есть человечество? Кто они – все эти презренные существа, населяющие Землю, черт бы их побрал? Может быть, некий коллективный неприкосновенный разум? Да если бы! В этом мире хоть чего-нибудь стоят лишь индивиды! Человечество выдумано для проповедников; для них оно – слепо верующая орда, для спекулянтов – извечный источник обогащения, для политиканов – электорат, что существует лишь ради того, чтобы отдать за них голоса. Человечество – ничто! Слава богам, этот фантом никого больше не собьет с толку! Современный человек чтит истину, познание, науку, просвещение – он срывает неприкосновенные покровы, сдвигает завесы целомудрия. Познание – это колесница богов, и смерть заключена в деяниях философов, запрягающих ее. Мы обязаны убивать, вскрывать, уничтожать, и в конечном счете – познавать новое для себя, приобщаться и просвещаться! Наука требует это у нас. Убивая, мы проверяем новейшие яды, а иначе не выяснить, как они действуют!
– Но то, что ты говоришь, – страшно! – Голос Георгины наконец сорвался.
– Страшно? Это, по-твоему, страшно? Тебе бы да послушать Сюраму! Истинно говорю, жреческим династиям Атлантиды было ведомо такое знание, которое не способен вместить человеческий разум: знание, убивающее одной лишь мыслью о его космических масштабах и запредельной древности, ибо то, о чем сейчас даже боятся помыслить, было известно уже за многие эоны до нас, в то время, когда наши предки бродили по Азии в обличье полуобезьян, не умеющих говорить! Слух об этой сокровенной премудрости бытует в отдаленных нагорьях Тибета, иные крупицы можно сыскать в районе Хоггара, а единожды я слышал, как столетний китайский даос молился Йог-Сототу… – Побледнев, Альфред сотворил в воздухе странный знак. – Да, это страшно, но где в нашей жизни не сыщешь ты страха? Разве сам механизм природы не нацелен на убийство – ежедневное, спланированное, хладнокровное? Выживает сильнейший – все это знают, и лишь безнадежные глупцы смеют роптать! За примером нет нужды далеко ходить – ты только послушай протесты набожных глупцов против вакцинации! Дескать, прививка может убить ребенка. Да, может – ну так и что с того? Есть другой способ выявить все стадии развития патологического процесса, его симптомы и динамику? Я думал – уж моя-то сестра прекрасно понимает такие вещи, а ты мне предлагаешь прервать эксперименты!
– Но, Альф! – вскрикнула она. – Я же хотела помочь! Подумай о своих словах! Я глупа, знаю, и потому не могу оказать