Хотя мне не терпелось приступить к расшифровке записок испанца, я понимал, что будет лучше заняться этим в тихой и спокойной обстановке, вероятнее всего – поздним вечером. Пообещав горожанам дать подробный отчет о находке утром и вдоволь позволив им насмотреться на загадочный цилиндр, я вместе с Клайдом Комптоном удалился в дом и, как только представилась возможность, поднялся к себе в комнату. Хозяин и его мать тоже желали услышать рассказ, но я убедил их подождать, пока не проработаю текст и не доберусь до сути.
Раскрыв при свете единственной лампы саквояж, я извлек цилиндр, отметив влечение металла к поверхности талисмана. Изображения зловеще мерцали на зеркальных боках; тут я невольно поежился, изучая уродливые фигурки орнамента. Жаль, что не сфотографировал их… хотя, возможно, это и к лучшему. Чему я действительно рад, так это тому, что не мог тогда распознать сплюснутую голову похожей на осьминога твари, встречавшейся в большинстве узоров и названной в манускрипте «Кту-Лу». Позднее я связал ее и подземные легенды индейцев с недавно открытым фольклором о чудовищном Ктулху – единственном свидетельстве незапамятного ужаса, просочившегося со стареющих звезд на молодую Землю. Если бы в тот момент я догадывался о такой связи – уверен, никакая сила на свете не заставила бы меня остаться наедине с жуткой находкой. Побочный мотив орнамента, некий гибрид между человеком и змеей, я легко определил как прототип Йига, Кетцалькоатля и Кукулькана. Прежде чем открыть цилиндр, я проверил его магнитные свойства на других металлических предметах – притяжение к ним отсутствовало. Странный магнетизм этой крупицы неведомого мира проявлялся только в присутствии ей подобной.
Наконец я извлек манускрипт и приступил к переводу – занося на бумагу лишь общий смысл фраз и сожалея об отсутствии под рукой испанского словаря, когда попадалось туманное выражение или слово. Странно было осознавать, что хроника четырехвековой давности – тех времен, когда мои предки, подданные Генриха VIII, и не думали переселяться в Новый Свет из Сомерсета и Девона, – может помочь в моих нынешних поисках ответа на столько времени дремавшую тайну. Ощущение близости к прошлому было тем глубже, что в сердце у меня горела неуемная жажда приключений – та же, что побудила испанца-конкистадора ступить за завесу, разделяющую Бытие и Время. В сравнении с этим шагом четыре столетия представлялись океанской песчинкой. Зловещий орнамент цилиндра отверз предо мной ту пропасть, что зияет между всеми живущими на Земле и первородными тайнами, сокрытыми в звездах. На краю этой пропасти Панфил де Замакона и я стояли рядом – как Аристотель и древний правитель Хеопс.
О юности в Луарке, маленьком порту на побережье Бискайского залива, Замакона рассказывает немногое. Он был младшим и довольно своенравным сыном в семействе, и в Новую Испанию отплыл в 1532 году, едва ему минуло двадцать. Впечатлительный юноша жадно вслушивался в разнообразные толки о затерянных среди джунглей золотых городах и неизвестных странах, простирающихся к северу. Его фантазию особенно взбудоражила история францисканского монаха Маркоса де Ницы, вернувшегося в 1539 году из долгого путешествия с потрясающим отчетом о сказочной Сиболе, о ее обнесенных неприступными стенами городах и сокровищах. Узнав о подготавливаемой Коронадо экспедиции на поиски этих чудес – и еще бóльших, лежащих, как шептались в корчмах, к северу от земель диких бизонов, – юный Замакона успевает попасть в число трехсот солдат и в 1540 году выступает в поход на север.
Истории ведом итог сей экспедиции: Сибола оказалась жалкой индейской деревней, и де Ница, потерявший доверие, был отослан обратно в Мехико. Однако Коронадо дошел до Большого Каньона, где в местечке Цинти на равнине Песос услышал от одного индейца, который в хрониках назван Эль Турко, рассказ о богатых и загадочных землях Кивиры, лежащих дальше к северо-востоку, – там в изобилии золота, серебра и диких бизонов и протекают реки в две лиги шириной. Замакона коротко описывает зимовку в Тигуа на равнине Песос и продолжение похода в апреле, когда сбежали местные проводники и отряд едва не погиб в стране степных собак, соленых озер и кровожадных аборигенов.
Когда Коронадо отправил в обратный путь основные силы и предпринял последний сорокадвухдневный марш с горсткой верных солдат, Замакона остался в числе избранных. Он описывает плодородные долины и отвесные ущелья, встреченные на пути, а также дневной рацион людей, состоявший исключительно из свежего бизоньего мяса. Далее следует упоминание о цели экспедиции – о долгожданных, но так и не открытых землях Кивиры с ее золотыми дворцами и полноводными реками, с сочными плодами, растущими на благодатных почвах, и с местным населением, выращивающим маис и плавящим медь из руды. Казнь Эль Турко, проводника, предавшего экспедицию, упоминается вскользь, и почти страницу занимает описание огромного креста, воздвигнутого на берегу Великой реки осенью 1541 года. На кресте была выжжена надпись: «Тут побывали солдаты славного генерала Франциско Васкеса де Коронадо».
Из этого можно заключить, что Кивира лежала примерно близ 40-й параллели. Совсем недавно я прочел работу нью-йоркского археолога, доктора Ходжа, отождествляющего русло Великой реки с Арканзас-ривер, протекающей через округи Бартон и Рис в штате Канзас. До прихода кровожадных сиу то была родина индейцев племени уичита; по берегам до сих пор находят остатки их землянок. Коронадо добросовестно исследовал окрестности, ведомый то в одном, то в другом направлении постоянными слухами о кладах и брошенных городах, о которых боязливо шептались индейцы. Северные племена, казалось, менее охотно передавали истории о неизведанных землях, чем их мексиканские собратья; при этом их поведение будило подозрение, что они действительно способны помочь поискам, однако не отваживаются на это. Их уклончивые намеки приводили в ярость командира испанцев, и после нескольких безуспешных попыток он стал жестоко карать тех, кто нес ему неугодные новости. Замакона, более терпеливый, чем Коронадо, находил удовольствие в местных преданиях и даже выучил индейский язык, что давало ему возможность подолгу толковать с молодым воином по имени Рьяный Бизон, чье любопытство превозмогало ужас, довлеющий над соплеменниками.
Рьяный Бизон поведал Замаконе о странных каменных арках и почти засыпанных пещерах на дне глубоких ущелий, пройденных на своем пути конкистадорами. Эти пещеры, говорил он, сплошь заросли травой; ими не пользовались уже тысячелетия. Тот, кто дерзал проникнуть в них, не возвращался обратно, и лишь несколько раз храбрецы приходили назад – странно изуродованные или потерявшие рассудок. Таково было предание, хотя старейшины племени не припомнили бы воина, который прошел бы вглубь более нескольких сотен ярдов. Рьяный Бизон, очевидно, и здесь продвинулся дальше других, но того, что он увидел внизу, оказалось достаточно, чтобы унять его любопытство и жажду отыскать спрятанные сокровища.
В глубине провала, куда он спустился, находился длинный коридор, извивавшийся на своем протяжении, словно змея; то поднимавшийся, то уходивший отвесно вниз. Стены его покрывали изображения неведомых чудовищ. Наконец после не поддающихся подсчету миль поворотов и спусков впереди замерцало зловещее голубоватое сияние: коридор обрывался в потустороннюю бездну. Большего индеец не мог сказать, ибо нечто увиденное в недрах заставило его спасаться бегством. Однако золотые города должны находиться где-то там, добавлял он, и может быть, бледнолицый, вооруженный огненным громом, сумеет добраться до них. Рьяный Бизон не разговаривал об этом с великим вождем Коронадо, потому что тот больше не хочет слушать индейцев. Да, он покажет Замаконе дорогу, если бледнолицый возьмет его проводником. Но он ни шагу не ступит в тот коридор вместе с бледнолицым, потому что там проклятое место.
Провал находился примерно в пяти днях пути к югу, среди больших курганов. Эти курганы были каким-то образом связаны с потусторонним миром внизу: возможно, то были замурованные выходы, ибо раньше Древние селились колониями наверху и торговали с людьми повсюду, даже в землях, которые потом поглотила вода. Примерно тогда же, когда океан обрушился на сушу, Древние удалились вглубь и прервали всякие контакты с людьми на поверхности. Спасшиеся с затопленных земель поведали, что боги звезд собираются начать войну с людьми. Именно поэтому подземные жители сторонятся людей, и страшные пытки ожидают любого, кто проникнет в их жилище. Многие выходы когда-то охраняли стражники, но минули эпохи, и надобность в них отпала. Старики без охоты вспоминают ушедших Древних, и, возможно, легенды о них давно бы умерли, если бы не случайные встречи с призраками, которые напоминают об их присутствии. Бесконечная древность этих существ странно видоизменила их, сделав их тела похожими на туман. Многие своими глазами наблюдали призрачные баталии, развертывающиеся порой возле курганов – совсем как в те далекие дни, когда выходы на поверхность не были замурованы.
Сами Древние были наполовину призраками; говорили, что они больше не старятся, хотя и не производят потомства, пребывая в вечном балансе между миром вещественным и ирреальным. Все же изменения в их организме нельзя было назвать полными: им по-прежнему требовался воздух, чтобы дышать. Ради притока свежего воздуха провалы пещер на дне каньонов оставались открытыми, в противоположность прежним выходам на равнинах. Многие пещерные ходы, добавлял Рьяный Бизон, лишь в начале спуска имели естественное происхождение. Старейшины племени рассказывали, что, когда мир был совсем молодым, Древние спустились со звезд и выстроили в земных недрах города из чистого злата, избегая непригодной для жизни поверхности. От них берут начало все земные расы и народы, хотя никто не может даже предположить, с какой звезды или туманности среди звезд прилетели пришельцы. Укрытые в глубине города оставались полны серебра и золота, но людям, если их не оберегала магия Древних, лучше было держаться подальше от этих сокровищ.