Уродливые твари, на которых Древние ездили верхом и которых использовали для других целей, имели слабую примесь людской крови. Индейцы зловещим шепотом передавали, что твари были плотоядны и предпочитали человеческое мясо. Сами Древние давно утратили способность к продолжению рода, но в их городах существовал класс полулюдей-рабов, служивших пищей для человеческого и звериного населения. Кто попадал туда, оставалось тайной, но в услужении у этого класса находился еще более низший – реанимированные трупы. Древние умели приводить мертвые тела в механическое движение, которое могло длиться практически бесконечно и управлялось силой мысли. Рьяный Бизон говорил, что все подземные жители общаются только посредством мысли: после эонов развития и открытий речь считалась грубой и ненужной, за исключением религиозных церемоний и эмоционального выражения. Они поклонялись Йигу, Отцу Всех Змей, и Ктулху, похожей на спрута твари, что переправила их со звезд. Обоим чудовищам приносили человеческие жертвы, однако описывать процесс жертвоприношения Рьяный Бизон наотрез отказался.
Замакона был зачарован рассказом индейца и решил следовать за ним к провалу на дне каньона. В легенды о подземных властителях он не верил, ибо весь опыт экспедиции, пустившейся на поиски индейских мифов, обернулся разочарованием. Однако Замакона сразу почувствовал, что какие-то неизведанные тайны могут скрываться в темном жерле провала. Поначалу он пытался убедить Рьяного Бизона поведать про все Коронадо, обещая защиту от генеральского гнева, но позже счел, что будет лучше, если он выдвинется туда в одиночку. Чем меньше участников предприятия, тем бóльшие богатство и слава выпадут на его долю. В случае успеха он может превзойти самого Коронадо и стать в Новой Испании фигурой более влиятельной, чем даже вице-король дон Антонио де Мендоса.
7 октября 1541 года, ближе к полуночи, Замакона выскользнул из испанского лагеря близ деревушки, чтобы встретиться с Рьяным Бизоном и начать долгое путешествие к югу. Желая по возможности облегчить снаряжение, он не надел обычного тяжелого шлема и панциря. О подробностях путешествия в рукописи почти не сообщается, хотя днем прибытия к Большому Каньону Замакона помечает 13 октября. Спуск по густо заросшему склону не отнял много времени, и, несмотря на то что в полумраке низины ущелья индеец с трудом отыскивал знакомые приметы, дверь была наконец найдена.
Небольшое отверстие в скале окаймляли монолитные блоки песчаника с полустертыми глифами и рисунками; рядом лежали переломленные посредине останки каменных створок. Высота входа равнялась примерно семи футам, ширина не превосходила четырех. В плитах упавших створок на месте источенных ржавчиной петель и запоров виднелись сквозные отверстия.
При виде чернеющего провала Рьяный Бизон торопливо сбросил с плеч свою ношу; казалось, он был испуган. Он снабдил Замакону запасом смолистых факелов и провизией и честно проводил его до цели, однако никак не желал разделить приключение, что лежало впереди. Замакона отдал индейцу груду безделушек, специально захваченных для подобного случая, и взял с него слово вернуться к каньону через месяц, чтобы провести через равнину Песос. Выступ скалы над их головами был избран местом встречи; тот, кто придет первым, должен был разбить лагерь и дожидаться партнера.
В рукописи Замакона выражает завистливое восхищение выдержкой и верностью индейцев; сам испанец так и не выполнил этого соглашения. В последний момент Рьяный Бизон пытался отговорить его от рискованного предприятия, но вскоре понял тщетность своих попыток и сдержанно распрощался. Прежде чем зажечь первый факел и углубиться в зияющее жерло, испанец проводил взглядом гибкую фигуру индейца, спешно и, кажется, с облегчением взбирающегося по склону между деревьями. Последняя нить, связывавшая Замакону с миром, оборвалась, хотя в тот день он еще не догадывался, что больше никогда не увидит – в общепринятом смысле этого слова – другого человеческого существа.
Спускаясь в провал, Замакона не испытывал никаких дурных предчувствий. Коридор, чуть более высокий и широкий, чем входное отверстие, был выложен истертыми плитами; потолки и стены покрывали гротескные рисунки. Судя по описанию Замаконы, они имели отталкивающий вид; большая часть их воспроизводила чудовищные формы Йига и Ктулху. Ничего похожего испанец не встречал ни в одной части света, хотя, добавлял он, древняя архитектура Мексики наиболее близка к виденным орнаментам. Через несколько сот ярдов туннель резко пошел вниз; на пути стали попадаться обломки скалистых пород, опавших со стен. Коридор оказался лишь частично искусственного происхождения. Рисунков стало меньше, часто встречались совершенно необработанные стены.
За гигантским спуском, крутизна коего не раз угрожала падением и увечьем, туннель утратил упорядоченность как очертаний, так и направления. Временами он сужался до щели, сквозь которую едва можно было проползти, или понижался настолько, что приходилось передвигаться ползком или на четвереньках; напротив, в других местах стены раздвигались, образуя подземные залы или цепочку пещер. Было очевидно, что на этом протяжении прохода не касалась рука человека. Лишь одиночный завиток или иероглиф на стене указывал Замаконе, что он на верном пути.
Трое суток Панфил де Замакона спускался извилистым пассажем в мрачные недра подземелья. Однажды, хлопая крыльями, с его дороги убралась какая-то невидимая тварь; в другой раз он краем глаза заметил мелькнувшую в расселине бледную тень, один вид которой поверг его в трепет. Воздух был сносным, хотя попадались участки застоявшихся испарений, а в огромных пещерах среди стволов сталактитов и сталагмитов царила сырость. Последние, когда здесь проходил еще Рьяный Бизон, представляли весомое препятствие; индеец пробил зияющую брешь в их плотных зарослях, так что Замаконе не составило труда воспользоваться проложенной им тропой. Помимо воли было приятно сознавать, что кто-то еще из верхнего мира побывал здесь раньше. К тому же четкое описание туннеля, данное индейцем, значительно снижало степень неожиданности и риска. Двойной запас факелов, коим снабдил исследователя Рьяный Бизон, исключал возможность заблудиться в кромешной тьме. Дважды Замакона останавливался на привал и жег костер, дым от которого уносила естественная вентиляция.
Примерно в конце третьего дня пути Замакона миновал головокружительный спуск и не менее головокружительный подъем, которые Рьяный Бизон описал как последнюю часть туннеля. Уже на подходе угадывались следы искусственных улучшений прохода: несколько раз отвесный спуск облегчался пролетами каменных ступеней. Пламя факела выхватывало все новые виды на стенах, и наконец, когда Замакона преодолевал подъем, к красноватым бликам горящей смолы стало примешиваться постороннее зыбкое свечение. Лестница завершилась широким проходом, выложенным темными базальтовыми плитами. Свет факела стал бесполезен – все заполнило голубоватое сияние, мерцавшее, словно утренняя дымка. Это был странный свет подземного мира – именно такой, каким его описал индеец, – и в следующий миг Замакона вышел из туннеля на блеклый, скалистый склон холма, упиравшийся за его спиной в непроницаемую твердь неба и отвесно сбегавший под ногами на бескрайнюю равнину, укутанную в мглистую синеву.
Авантюра Замаконы увенчалась успехом, и из внезапно утяжелившегося, еще более вычурного слога рукописи я ясно представлял, с какой гордостью он обозревал незнакомый ландшафт – совершенно так же, как в свое время его соотечественник Бальбоа оглядывал бескрайний простор новооткрытого Тихого океана. У выхода из туннеля Рьяный Бизон повернул назад, испугавшись при виде стада рогатых существ, не похожих ни на коней, ни на быков; по его словам, на таких тварях сражались призраки по ночам. Какими мелкими казались Замаконе его страхи! Не оторопь, но гордость за себя переполняла его сердце; испанец стоял на пороге мира, в который еще не ступала нога белого человека.
Почва крутого холма, стеной вздымавшегося за его спиной и наклонно сбегавшего вниз у его ног, была темно-серой, каменистой, без признаков растительности и, по всей видимости, имела базальтовое происхождение. Обширная равнина в нескольких тысячах футов внизу не задерживала взгляд ничем примечательным; непрозрачная голубоватая дымка окутывала ее до самого горизонта. Но больше, чем гигантский холм, или равнина, или сверкающие сполохи над головой, искателя приключений поразило другое – причина, породившая видимость неба в земных недрах. Ответа не было, хотя Замакона слышал о полярных сияниях и даже видел их однажды перед штормом с борта судна. В рукописи он приходит к заключению, что нечто похожее происходило и в атмосфере подземелья, хотя, на современный взгляд, в качестве объяснения здесь гораздо более подходит природное радиоактивное свечение.
Черное жерло туннеля, как и вход в него, было выложено массивными каменными плитами – с той лишь разницей, что тут вместо красноватого песчаника использовался базальт. Сохранились тут несколько статуй, напоминающих потрепанные погодой останки скульптур снаружи. Отсутствие коррозии указывало на сухой, умеренный климат; испанец и в самом деле отмечал по-весеннему приятное однообразие температуры в подземелье. По краям плит оставались отверстия для дверных петель, хотя самих дверей не было нигде видно. Сделав небольшой привал, Замакона разгрузил свою поклажу, выложив запас пищи и факелов, необходимых для возвращения. Под грудой наспех насыпанной пирамидки из скальных обломков он устроил подобие тайника, после чего, пристроив на спине полегчавший куль, начал спуск на равнину, готовый к любым неожиданностям, ждавшим его в этом затерянном мире.
Упругой походкой, перескакивая валуны и расселины, Замакона шагал вниз вдоль крутого, бесконечно тянущегося склона. Расстояние до затянутой дымкой равнины было поистине огромно, ибо за несколько часов пути она ни на дюйм не стала ближе. Холм позади серой стеной возносился в яркое море голубых молний над головою. Тишина была всепоглощающей;