звук собственных шагов, шум от падения камня – всё достигало слуха с пугающей отчетливостью. Примерно в полдень Замакона в первый раз наткнулся на чудовищные следы, которые напомнили ему об уклончивых намеках Рьяного Бизона и о его бесславном бегстве.
Каменная осыпь, покрывавшая слой склона, не позволяла определить направление следов, но в одном месте, где мягкий глинозем занимал значительную площадь, Замакона снова заметил отпечатки. Судя по их плотности, многочисленное стадо топталось в нерешительности, очевидно чем-то сбитое с толку. Точное описание самих следов в рукописи отсутствует; испанец больше занят собственными смутными страхами. Чем был вызван его испуг, станет ясно позднее, пока же он довольствуется лишь намеками, говоря о том, что это были «не копыта, не руки или ноги, даже не лапы – и не столь огромные, чтобы вселить ужас». Что и когда привело сюда животных, оставалось тайной. Вокруг не росло ни травинки, ни кустика, которые помогли бы решить загадку; хотя если животные были плотоядными, то их конечности могли затоптать следы более мелких тварей.
Оглянувшись на вершину холма, Замакона различил извивы дороги, спускавшейся в долину. Теперь от нее остались лишь общие очертания, присыпанные обломками скалистой породы. Раз или два испанец пересекал полотно дороги, сам того не подозревая, – настолько сильно оно было разрушено. Продолжив спуск, он вскоре достиг поворота, однако выбоины и камни не сделали его продвижение более легким. Перевернув мечом несколько комьев земли, он с удивлением поднял заблестевший в голубоватом сиянии предмет, оказавшийся монетой или медалью из темного зеркального металла с уродливыми изображениями на обеих сторонах. Из его описаний получалось, что это был дубликат талисмана, который вручил мне Серый Орел почти четыре столетия спустя. Спрятав монету в карман, испанец двинулся дальше и к часу, когда, по его расчетам, снаружи наступил вечер, разбил лагерь.
На следующий день Замакона поднялся рано и возобновил спуск в затянутую синей дымкой безмолвную долину. По мере приближения он постепенно различал отдельные предметы внизу: деревья, кусты, маленькую речку по правую руку, редкие скалы. Реку пересекал мост, соединявший остатки дороги с едва видимым ее продолжением на равнине. Замаконе казалось, что он различает поселения, разбросанные вдоль берегов, а также другие мосты – и разрушенные, и уцелевшие. Теперь его окружала чахлая травянистая растительность, густевшая с каждым шагом. Дорога стала ровнее и заметней, потому что на ее каменистой поверхности не росла трава.
Обломки скал поредели, и весь безжизненный пейзаж холма разительно контрастировал с новым окружением.
В этот день далеко на горизонте показалась темная масса, похожая на табун животных. Что-то в их размеренном движении насторожило Замакону, хотя он уже давно не встречал чудовищных следов, так поразивших его в начале пути. Как бы ни выглядели оставившие их животные, встречаться с ними не хотелось – да и не имело смысла. Темная масса еще не достигла дороги, между тем как любопытство и желание найти сказочные города побуждало Замакону идти вперед. Стоило ли придавать значение полустертым отпечаткам лап и испуганным рассказам невежественного индейца?
Всматриваясь до боли в глазах в быстро перемещающееся пятнышко у горизонта, Замакона сделал попутно несколько интересных открытий. В голубоватом мареве впереди странно мерцали шпили неведомых городов. Рядом с каждым, разбросанные вдоль дороги, возвышались схожие друг с другом башни, стены которых скрывали дикорастущие растения. К тем, что стояли поодаль от дороги, вели широкие просеки в низкорослой растительности. Не было заметно ни дыма, ни других признаков жизни. Теперь Замакона видел, что равнина не бесконечна в своем протяжении, хотя вездесущая голубоватая дымка до сих пор поддерживала это заблуждение. У горизонта ее окаймляла гряда невысоких холмов, в расселине между которыми терялись река и дорога. Все это – и в особенности сверкающие шпили городов – предстало в ярчайших красках пред взором путешественника, когда Замакона устраивал свой второй привал в бесконечном сиянии подземного дня. Над головой парили стаи птиц, однако разглядеть их пока не представлялось возможности.
На исходе следующего утра, как отмечено в рукописи, Замакона достиг безмолвной равнины и по хорошо сохранившемуся мосту из черного базальта пересек реку. В прозрачной воде плавали стаи огромных рыб необычного вида, на дне колыхались серые водоросли. Дорога была вымощена, но местами сильно заросла сорняками и вьюнами, хотя направление не терялось благодаря стоявшим по обочинам столбикам с непонятными значками. По обе стороны дороги трава была гуще и выше, кое-где попадались деревья и кусты, повсюду выглядывали огромные голубые цветы. Нежданные шорохи и шуршание в траве указывали на присутствие змей. Через несколько часов путешественник достиг рощицы, окружавшей одну из сверкающих башен. Буйная растительность поглотила зловещего вида опоры, на которых когда-то крепились каменные створки ворот;
зеленые кроны гигантских деревьев закрывали небо над головой. Свернув с дороги, Замакона был вынужден пробираться через переплетение веток шиповника, обступившего покрытую мхом аллею. Каменные колонны и вековые деревья лишали возможности обзора.
Наконец в зеленых сумерках он различил старинные стены башни – остатки замка, в этом не могло быть сомнения! Изобилие уродливых барельефов, чуждые лица и персонажи усеивали каменную поверхность. К сожалению, повествуя о своих находках, Панфил де Замакона впадает в чрезмерное благочестие, свойственное испанцам эпохи Возрождения и неуместное в путевых заметках. Вместо подробных описаний рукопись предоставляет нам только догадываться о причинах, побудивших автора отделываться туманными намеками. Дверь в башню была распахнута; из-за отсутствия окон внутри царил непроглядный мрак. Поборов отвращение, которое вызывал вид настенных барельефов, Замакона извлек из куля стальной прут и кремень, зажег факел и, раздвинув заросли лиан, смело переступил порог.
На какое-то мгновение он окаменел, ошеломленный открывшейся взгляду картиной. Однако ни вековой слой пыли, наметанной за прошедшие эоны, ни мелкие твари, с визгом, хлопая крыльями, устремившиеся наружу, ни омерзительные скульптуры вдоль стен или причудливые жаровни и чаши, ни пирамидальный алтарь с полой вершиной или ужасный идол из черного металла, присевший на щупальцах поверх изукрашенного иероглифами пьедестала, не были причиной, лишившей испанца дара речи. Объяснение гораздо более земное заключалось в том, что все в башне – за исключением лишь пыли, летучих тварей и чудовищного изваяния с изумрудными глазами – было сделано из чистого золота.
Хоть рукопись была написана уже после того, как Замакона узнал, что золото – самый обычный строительный материал в нижнем мире, где находятся его бесчисленные месторождения и жилы, текст тем не менее ясно дает почувствовать тот безумный восторг, который овладел искателем приключений, внезапно обнаружившим источник индейских легенд о золотых городах. В чувство испанца привело странное подергивание полы камзола – осмотрев карманы, он заметил, что металлический диск, найденный возле заброшенной дороги, с силой притягивается к похожему на спрута идолу из того же металла, присевшему на пьедестале. Позднее Замакона узнал, что странная магнетическая субстанция, одинаково чуждая как верхнему, так и подземному миру, представляет разновидность драгоценности в озаряемой голубым сиянием бездне. Никто не мог объяснить, что это за металл, однако было известно, что часть его была перенесена со звезд вместе с людьми, когда Великий Ктулху, щупальцеликий бог, прибыл на Землю. Единственным доступным источником его были доисторические руины, где сохранялось бесчисленное множество циклопических идолов. Состав не поддавался определению, и одним из самых загадочных свойств металла было то, что магнетическое влечение распространялось исключительно на изделия из него же. Это был высший церемониальный металл скрытого народа, его использование регулировалось обычаями таким образом, чтобы магнитные свойства не чинили неудобств. Очень слабый сплав металла с железом, золотом, серебром, медью и цинком сформировал монетарный стандарт подземного мира в одну из эпох его расцвета.
Размышления Замаконы прервал отдаленный гул, наполнивший все его существо необъяснимым ужасом. Нельзя было ошибиться в его природе – надвигалось стадо больших животных, и, вспомнив ужас Рьяного Бизона, следы на дороге и виденную вдалеке темную массу тел, испанец содрогнулся от недоброго предчувствия. Не раздумывая, он бросился отыскивать убежище. Никакое стадо не станет забираться в заросли или руины, происходи это на поверхности земли, но здесь… какой-то неведомый инстинкт подсказывал Замаконе, что стены башни не защитят его от опасности.
Во всем помещении не нашлось угла, где можно было бы укрыться; последней надеждой оставалась давно не открывавшаяся дверь, все еще прочно державшаяся на петлях. Земля, лианы и мхи присыпали ее основание, и Замаконе пришлось мечом прокапывать борозду под нижней ее половиной. Однако, подгоняемый страхом, он в считаные секунды справился с этой работой. Топот нарастал, когда он потянул на себя приваленную к стене дверь, но чем сильнее становился его испуг, тем слабее подавались закисшие от времени петли. И вот с резким скрежетом дверь подалась – и с новым рывком сильных рук испанца захлопнулась, отсекая грохот приближающегося стада. В наступившей тишине слабо потрескивал факел, воткнутый между плитами пирамидального алтаря. С внутренней стороны находился засов; благословляя своих заступников-святых, перепуганный испанец поспешно задвинул его.
Шум, доносившийся снаружи, поведал о дальнейшем. Нарастающий топот распался на несколько потоков; зеленая рощица заставила стадо замедлить бег и рассыпаться. Однако животные приближались, и по треску ветвей было очевидно, что те кружат у башни. В размеренности их поступи Замаконе почудилось нечто тревожное и отталкивающее, как и в шорохах где-то за стенами и массивной золотой дверью. Тяжко скрипнули петли, раздался звук удара, но дверь выдержала. Несколько неизбывно долгих секунд – и топот снаружи стал удаляться. Непрошеного гостя решили оставить пока в покое. Судя по тому, что стадо не выглядело многочисленным, было разумно покинуть укрытие через час или полтора, но Замакона решил не испытывать судьбу. Развязав куль, он расположился биваком прямо на золотых плитах храма и, ед