Это искусство было значительно древнее, чем искусство продления жизни, и могло быть постигнуто, хотя и не в совершенстве, любым образованным человеком. Предания об этом даре достигали верхнего мира эоны назад, окруженные пеленой таинственности. Подземных жителей развлекали примитивные истории о призраках, которые приносили с собой пришельцы сверху. В обычной жизни способность к дематериализации имела сугубо техническое применение, но с течением времени была частично забыта из-за утраты стимулов к ее использованию. Одна из дошедших разновидностей была связана со сном; некоторые любители сновидений прибегали к ней, чтобы усилить яркость и осязаемость грез. В подобном состоянии многие из них посещали заброшенные курганы, бродили по подземным туннелям и даже наблюдали изменения интенсивности атмосферного свечения, что, по убеждению ученых мужей, было особенностью верхнего мира. На своих мощных единорогах они выезжали на равнины и заново переживали в эпоху мира победоносные сражения своих предков. Философы объясняли природу таких сновидений нематериальной субстанцией, оставленной по смерти воинственными пращурами и до сих пор живущей в воздухе в виде пронизывающей планету энергии.
Все обитатели Кн’йана жили в огромном городе Цатт, расположенном за холмами. Прежде несколько близких по крови рас обитало в подземном мире, который простирался вниз до непостижимой бездны и помимо «синей зоны» включал в себя и «алую область», называвшуюся Йот; в нем археологи находили остатки еще более древней и нечеловеческой расы. Однако со временем властители Цатта обратили в рабство всех своих соседей. Они скрестили побежденных с некоторыми рогатыми и четвероногими животными «алой области», чьи получеловеческие наклонности были очень своеобразными – хотя они несли в себе определенный искусственно созданный элемент, возможно, частично были выродившимися потомками тех своеобразных существ, которые и оставили после себя все подземные реликвии. Проходили эоны, и жизнь, поддерживаемая техническим прогрессом, становилась все легче; жители начали переселяться в город на холме, и вскоре остальные земли Кн’йана оказались в относительном запустении.
Жить в одном месте было проще: сами собой исчезали проблемы регулирования рода и численности населения. Многие из старинных механизмов продолжали работать, тогда как другие пришли в негодность или же в них отпала необходимость: поредевшая раса имела в подчинении огромное количество предназначенных для производственной деятельности низших существ. Этот обширный класс рабов отличался необычайной неоднородностью, ибо был создан из потомков порабощенных врагов, пришельцев из верхнего мира, из мертвых тел, возвращенных при помощи электричества к жизни, и, само собой, из низших слоев правящей касты Цатта. Генотип общественной верхушки сложился в результате долгой селекции. Нация пережила эпоху идеалистического индустриального народовластия, предоставившего всем равные возможности – и таким образом приведшего к власти людей, расчетливых от природы; те из широких масс вычерпали досуха ум и силу. Промышленность забросили как бесперспективную ветвь социальной эволюции; только технологиям, обеспечивающим самые необходимые функции, было дозволено остаться.
Бытовой комфорт поддерживался минимальным числом приспособлений, легко заменимых и не усложняющих конструкции зданий. Прочие нужды обеспечивало научное земледелие и животноводство. Продолжительные маршруты канули в прошлое, и люди пересели на рогатых тварей с примесью человеческой крови – вместо того, чтобы следить за огромным парком грузовых и пассажирских экипажей. Замакона с трудом верил, что такие машины вообще могли существовать, однако и в самом деле раньше в голубом небе парили моторные планеры, среди холмов ползли дизельные поезда – в качестве экспонатов их можно было увидеть в музее. В одном дне пути к долине Дхо-Хна, где в былые времена жили предки горожан, находились остовы гигантских механизмов непонятного назначения. Города и башни на равнине принадлежали еще более архаичным вехам, оставаясь для людей Цатта местом религиозного поклонения.
По форме правления Цатт был чем-то вроде коммунистического и отчасти анархического государства, в котором, увы, привычка, а не закон задавала ежедневный порядок. Вековая мудрость не смогла сдержать приход дурманящей скуки; апатия народа прогрессировала, желания и потребности сводились к сумме плотских удовольствий. Пока еще не подорванная новыми реакционерами вековая терпимость уничтожила все иллюзии и идеалы, от людей требовалось лишь блюсти обычай. Удовлетворяя все возникающие у них потребности и живя в свое удовольствие, одни при этом не должны были ущемлять права других – это был простой и естественный закон. Семья как часть общественного уклада давно утратила свое значение; исчезли гражданские и социальные различия между полами. Жизнь текла в утвержденном и привычном русле: игрища, пиры, измывательства над рабами, дневной сон, гастрономические и чувственные оргии, религиозные службы, художественные и философские дискуссии – и так далее, по кругу, в том же направлении.
Собственность горожан – земли, рабы, животные, доли в увеселительных заведениях Цатта и монеты из драгоценного металла Ктулху, бывшие когда-то единым денежным стандартом, – распределялась приблизительно поровну между свободными жителями. Бедность была неизвестна, а труд состоял из определенного набора администраторских обязанностей, налагаемых на основании произвольного выбора на какой-то недолгий срок. Замакона с трудом описывает условия жизни, так непохожие на знакомые ему с детства; и в этом отношении рукопись изобилует неясностями и загадками.
Искусство и науки Цатта, достигнув небывалого уровня, пришли в упадок. Прежнее доминирование машинной цивилизации разрушило привычные эстетические каноны, что не замедлило сказаться на всем последующем развитии. Современная живопись занималась геометрическими узорами и была легковесна, поэтому предпочтение отдавалось старым полотнам. Литература выродилась в источник индивидуального наслаждения; игра слов ценилась больше смысла и была непонятна для Замаконы. Точные науки охватывали все области знания, за исключением единственного направления – астрономии. Полный упадок последней объяснялся тем, что подземные жители не видели смысла в изучении явлений, не наблюдаемых в повседневной действительности. Философия замкнулась в привычных формах; технология хотя и существовала, но не поднималась до значительных высот. История не вызывала интереса ни у кого, кроме узкого круга ученых мужей, для которых появление Замаконы было существенным дополнением к многочисленным хроникам и летописям в библиотеках. Общество тяготело больше к ощущениям, нежели к мыслям; изобретатель нового вида наслаждения почитался и привлекал последователей, в отличие от первооткрывателей и исследователей полузабытых загадок мироустройства.
Религия преобладала над остальными интересами в жизни Цатта, хотя очень немногие взаправду верили в потусторонние силы. Привлекательность веры заключалась скорее в экзальтации и своеобразном чувственном опьянении, которое вызывалось мистическими обрядами и песнопениями жречества. Башни, воздвигнутые в честь Великого Ктулху, которого древние представляли в образе щупальцеликого титана, были самыми богатыми зданиями в Кн’йане. По обилию злата и серебра им почти не уступали загадочные гробницы Йига, прародителя змей. Со временем Замакона узнал подробности жертвоприношений в честь этих чудовищ, но христианское благочестие не позволило ему доверить их бумаге. Сам он не принимал участия в вакхических церемониях, хотя по форме некоторые из них были близки к его собственной религии; испанец никогда не терял надежды распространить веру в Святой Крест и на этот уголок мира.
Значительное место в насущной религии Цатта занимало дошедшее из глубины веков по-настоящему искреннее поклонение перед священным металлом Ктулху – зеркальным темным веществом, подобного которому не существовало в природе, но которое неизменно сопровождало историю людей в форме божественных изваяний и иерархических знаков отличия. С незапамятных времен один только вид этого металла пробуждал самые глубокие чувства; в сделанных из него цилиндрах хранились древние свитки и рукописи. Теперь же, когда угасание науки заглушило критические настроения, люди Цатта вновь прониклись благоговением и трепетом перед сакральной субстанцией.
Побочная функция религии состояла в регулировании календаря, созданного в эпоху, когда время и возраст играли первостепенную роль в человеческой жизни. Сменяющиеся периоды бодрствования и сна, удлиненные, сокращенные и смещенные так, как диктовало настроение и желание, и отмеряемые ударами хвоста великого змееподобного Йига, весьма приблизительно соответствовали реальным дням и ночам, хотя Замакона и полагал, что они были в два раза длиннее. Годовой период, отмеряемый ежегодной сменой кожи Йига, был равен примерно полутора годам верхнего мира. Замакона считал, что он хорошо изучил местный календарь, когда писал свою рукопись, отсюда и столь уверенно проставленная им дата – 1545 год, но едва ли эту цифру стоит принимать без проверки.
Отвращение и тревога поднимались в душе испанца, пока он слушал неторопливый рассказ предводителя кн’йанских воинов. Кровавая история подземного мира, нынешние упадок и угасание, а также прямое предостережение против попытки бегства не раз заставили его пожалеть о встрече. Понимая, однако, что только искренность и согласие способны помочь ему, Панфил де Замакона решил во всем положиться на своих спутников. Скрывать описания родного мира мнилось бессмысленным; того, что он успел пересказать, вполне хватало для поддержания оживленной беседы.
Его слова были первой достоверной информацией о мироздании, полученной людьми Цатта за долгие эоны, минувшие после той страшной ночи, когда под водой скрылись Атлантида и Лемурия. Более поздние сведения ограничивались общением с замкнутыми и малоразвитыми цивилизациями майя, тольтеков и ацтеков, а также с дикими племенами на северных равнинах. Замакона был первым европейцем, ступившим на земли подземного народа; образованность и ум выгодно отличали его от прежних посетителей. Смуглолицые воины затаив дыхание слушали все, что он передавал им, и было очевидно, что угасающим наукам о прошлом и мироздании их встреча посулила скорое возрождение.