исследователей холма. Тут же возражения вызвали форма и металл цилиндра, но в целом собравшиеся, казалось, удовлетворились моими словами, что ужасы кургана и загадочные исчезновения взбиравшихся на него – чей-то злой умысел, не связанный с неоткрытыми подземными расами.
Страхи и сомнения возвратились, когда я предложил добровольцам сопровождать меня к холму. Для полноценных раскопок требовались дополнительные рабочие руки, однако, как и вчера, идея посетить запретное место не стала привлекательнее в умах горожан. Взглянув в сторону кургана, я почувствовал, как по спине у меня пробежали мурашки при виде движущегося пятнышка, каким издали казался дневной страж. Жуткие откровения рукописи сильно поколебали мой скептицизм, и у меня даже не возникло желания поднести к глазам бинокль, чтобы лучше рассмотреть часового. Вместо этого я без промедления выступил в путь – с отвагой, похожей на ту, что иногда переполняет нас в кошмарных снах: разум решительно погружается в дебри ужаса, чтобы поскорее преодолеть его. Мои лопата и кирка оставались там, так что с собой я захватил только саквояж с необязательным снаряжением, куда между делом сунул и цилиндр с рукописью. Может, записки испанца потребуются, когда появятся новые находки, ведь даже самая искусная мистификация нуждается в реальных фактах, чтобы обрести видимость правдоподобия. Пока я располагал в качестве подтверждения лишь цилиндром из неизвестного металла. На сыромятном ремешке у меня на шее висел талисман Серого Орла.
Не глядя по сторонам, я шагал в направлении кургана, и, когда приблизился, на вершине уже никого не было. Взбираясь еле заметной тропкой, я с содроганием размышлял о том, что могло ждать поблизости, если хотя бы доля написанного в манускрипте – правда. В таком случае было логично предположить, что Замакона утратил контроль над своим дематериализованным телом, достигнув границы верхнего мира. Разумеется, его схватила стража: был ли это свободный горожанин, сосланный на пост за проступки, или – сколь горькая ирония! – Т’ль-Аюбе, при жизни помогавшая возлюбленному бежать из Кн’йана, не так уж важно. Во время завязавшейся схватки цилиндр мог незамеченным выскользнуть из рук и пролежать четыре столетия на вершине… Что толку, одернул я себя, раздумывать над тем, чего не было на самом деле. Ведь если во всей этой истории и есть крупица правды, то ужасна судьба, уготованная Замаконе. Отступника вновь материализуют, волокут вниз, в голубой мир, где бросают перед публикой, заполнившей амфитеатр. А там его ждут пытки, гибель и новая жизнь – уже в качестве живого мертвеца, охраняющего туннель.
Если это можно назвать жизнью…
Новое потрясение начисто вымело у меня из головы унылые мысли. Окинув взглядом вершину, я понял, что мои лопата и кирка исчезли. Это было весьма обескураживающее открытие, особенно если учесть откровенное нежелание жителей Бинджера под любым предлогом приближаться к запретному месту. Может, они только притворялись и сейчас вместе с парой неизвестных шутников похохатывают на окраине, глядя, как я в недоумении почесываю затылок? Я быстро поднял бинокль и оглядел толпу, собравшуюся на равнине. Нет, не похоже, чтобы они наслаждались моей растерянностью. Хотя… разве нельзя назвать колоссальным надувательством всю эту шумиху вокруг кургана; мрачную молчаливость индейцев в резервации, несметные мифы и предания? Я вспомнил часового, необъяснимо пропадающего из поля зрения при приближении; вспомнил слова Серого Орла, рассказы Комптона и его матушки, всеобщий страх перед курганом. Пожалуй, рановато объяснять все загадки деревенским розыгрышем. Страх и таинственные исчезновения были самыми неподдельными, однако только деревенский житель был способен тайком прокрасться к кургану и стащить мои инструменты. Возможно, это и в самом деле смешно, просто у меня маловато чувства юмора…
В остальном вершина выглядела нетронутой. Ничего не изменилось за время моего отсутствия – кусты, подрубленные моим мачете, чашевидное углубление в северной части и рыхлые комья земли там, где я саперной лопаткой выкапывал магнетический цилиндр. Полагая мое отступление в Бинджер слишком большой честью для неведомых шутников, укравших мои инструменты, я решил обойтись мачете и саперной лопаткой, лежавшими на дне моего саквояжа. Достав их, я принялся разрывать центр углубления, предполагая, что именно там находится вход в курган. Во время работы я снова ощущал внезапные порывы ветра; как и днем раньше, мои запястья перехватывали и пытались сжать невидимые руки по мере того, как я глубже и глубже вгрызался в пронизанную корнями красноватую почву и черный глинозем. В дуновениях ветра странно подрагивал и бился талисман на моей груди.
Совершенно неожиданно земля подалась у меня под ногами, донося слабое эхо от комьев и пыли, осыпающихся вниз. Порывы холодного ветра и невидимые руки теперь настойчиво подталкивали меня к расползающемуся на глазах отверстию, тогда как я осторожно пятился назад, стараясь не потерять равновесия. Обойдя зияющий провал, я выбрал безопасное место и принялся сильными ударами мачете подрубать удерживающие слой земли корни. Шум падающих комьев усилился, когда поредевший слой дерна начал съезжать в обнажающуюся глубину отверстия. Еще несколько ударов мачете – и он рухнул, с треском обрывая уцелевшие корни и поднимая в воздух столб бурой пыли. Когда пыль улеглась, в лучах утреннего солнца зияла темная дыра по меньшей мере пяти футов в диаметре; вниз вел пролет присыпанных землей каменных ступенек. На меня дохнуло ледяной сыростью, когда я наклонился и заглянул внутрь. Сложив инструменты в саквояж, я достал мощный электрический фонарик и приготовился к победному спуску в открытый мной мир.
Самыми трудоемкими оказались первые ступени: упавший слой почвы поглотил их, вдобавок из темноты непрерывно задувал холодный, пронизывающий ветер. Талисман раскачивался и вращался на сыромятном шнурке, когда я с сожалением оглянулся к овалу света, оставшемуся за спиной. Луч электрического фонаря обежал массивные базальтовые блоки и полустертые изображения, погребенные под мхами и слизью. Признаюсь, я не без удовольствия ощущал вес кольта, который меня заставил взять шериф. Эбонитовая рукоять успокаивающе выглядывала из правого кармана моей куртки. Коридор стал петлять, уходя то вправо, то влево. Комья земли наконец перестали попадаться под ноги. Изображения на стенах обрели отчетливость, и я с непроизвольной дрожью разглядывал жуткие фигурки, похожие на те, что покрывали корпус цилиндра. Порывы сквозняка и невидимые руки ни на секунду не оставляли меня в покое, подталкивая, теребя, раскачивая на плече сумку с инструментами. На одном из поворотов мне показалось, как в луч фонаря ступила какая-то бесплотная фигура, напомнившая стражника на вершине кургана. Опасаясь галлюцинаций, я решил сделать небольшую остановку. Не хватало только дать нервам волю – в момент, когда я стою на пороге величайшего открытия!
Но уже вскоре я пожалел, что выбрал для привала именно то место. Вместо желанного успокоения я пришел в еще большее возбуждение, углядев мелкий предмет, откатившийся к стене несколькими ступенями ниже меня. Вне всякого сомнения, отверстие, через которое я проник под землю, было скрыто от человеческого взгляда многие поколения: на это ясно указывали слой почвы и крепкое переплетение корней растений. Однако вещь у стены едва ли была старше моего поколения! Фонарик, точно такой же, как и мой, лежал у меня под ногами. Бурая ржавчина изъела корпус, стекло потускнело, но ошибиться было нельзя. Спустившись на несколько ступенек, я поднял его и обтер о ткань куртки. К корпусу крепилась никелированная пластина с выгравированными фамилией и адресом; я с замиранием сердца разобрал потемневшую надпись: Дж. К. Вильямс, штат Массачусетс, Кембридж, Сент-Трубридж, 17. Вот и все, что осталось от двух археологов, исчезнувших 28 июня 1915 года. Всего тринадцать лет назад – при том мне пришлось раскапывать пласты за несколько столетий! Каким образом фонарик угодил под них? Может быть, существует еще один выход… или следует принять в качестве объяснения безумную идею о переносе материи усилием воли?
С того момента сомнения и страхи прочно засели в моем сердце. Будто околдованный, я спускался все ниже и ниже по лестнице, казавшейся бесконечной. Зловещие барельефы на стенах пугающе точно воспроизводили подземный мир, каким он описан в рукописи. В первый раз я всерьез спрашивал себя, стоит ли продолжать спуск, не лучше ли будет пойти назад – пока неизвестная опасность не подстерегла меня, как предшественников. Однако колебания были недолги: в моих жилах текла кровь вирджинских искателей приключений, не отступавших ни перед какой угрозой – явной или скрытой.
Ступени пошли под уклон, и я старательно выбирал место, прежде чем ставить ногу. На жуткие барельефы я старался не обращать внимания, но не мог удержаться от дрожи, когда взгляд непроизвольно скользил по ним. Наконец впереди показалась арка, у которой лестница обрывалась, сменяясь огромной круглой залой – в точности соответствовавшей описанию, приводимому в манускрипте Замаконы!
Это и в самом деле была она. Ошибиться было невозможно. И если оставалось место для сомнений, они рассеялись, как только я разглядел противоположный выход из нее. В начале извилистого, узкого коридора находились две ниши, из которых выглядывали уже знакомые изваяния. Темный, покрытый плесенью Йиг злобно уставился на расправившего лицевые щупальца Ктулху – два неземных титана, созерцающие мир с часа его зарождения.
Последующие события таковы, что мне самому в них верится с трудом. Думаю, лучше всего будет ограничиться простым пересказом того, что предстало моим глазам, ибо чудовищность и невероятность увиденного невозможно постичь человеческим рассудком. Мощности моего фонаря недоставало для озарения всей циклопической залы; осматриваясь в незнакомом месте, я провел лучом по стенам. К моему изумлению, зала не пустовала: тут стояла странного вида мебель, пол усеивали груды коробок и мешков, указывавших на недавнее и многолюдное присутствие. Все, что попадало в поле моего зрения, имело вполне обжитой и свежий вид; бессмысленно выглядело предположение о незапамятной древности окружавшего. Оглядываясь вокруг, я заметил одну необычную особенность, отличавшую все предметы, находившиеся в зале. Стоило лучу фонаря задержаться на них, как контуры их словно заволакивало туманом, очертания теряли четкость; и вскоре было нелегко понять, реальные предметы передо мной – или некая их проекция, видимость.