Тот Белоснежный Корабль, что дал название моей истории, появился с юга в час, когда полная луна сияла высоко в небе. С южной стороны, тихий и плавный, скользил он по зеркалу моря – могло оно быть спокойным, могло и волноваться, и ветер дул не всегда попутный, а порой и очень даже встречный, но Корабль тот всегда шел плавно и тихо что в бурю, что в штиль, подгоняясь рядами длинных весел. Одной ночью я разглядел на палубе бородатого мужчину, закутавшегося в плащ. Незнакомец поднял руку, будто приглашая на борт, в странствие к далеким берегам. Не раз впоследствии видел я его при полной луне, и каждый раз он звал меня.
Когда я все же ответил на этот зов и взошел на борт Белоснежного Корабля по мосту из лунного света, простершегося над волнами, ночь была светла, точно день. Бородатый моряк поприветствовал меня на певучем наречии, словно бы уже хорошо знакомом, и время вольготно устремилось вперед под аккомпанемент звучных песен гребцов, пока волны вели нас к загадочной южной земле, позолоченные светом полной вызревшей луны.
И когда заря, ясная и лучезарная, ознаменовала приход дня, я узрел зеленые нивы далекой неведомой страны, манящей своими красотами. Целые величественные террасы из зеленых насаждений выдавались навстречу морю; проблесками кипенно-белого в этой лиге изумрудных оттенков заявляли о себе крыши и колоннады экзотических святилищ. По мере того как приближался берег, бородатый мореход вел речь о стране, в которую мы вот-вот попадем, – стране Цар, где находят пристанище мечты и лучшие помыслы, переполнявшие сердца людей когда-то, но потом позабывшиеся. И когда я вновь окинул взглядом зеленые террасы, то понял, что бородач не лжет мне ни словом – в пределах видимости предо мною простиралось многое, что ранее я видел лишь за завесой мглы у горизонта да в лучезарной сокровищнице глубоких вод. Здесь были строения прекраснее, чем я когда-либо дерзал себе вообразить, – рожденные умами молодых поэтов, сгубленных нищетой до того, как таланты их были признаны окружением. Но на пьянящие нивы страны Цар мы так и не высадились – ибо тот, кто поступит так, рискует никогда не найти обратную дорогу к родным берегам.
И пока Белоснежный Корабль бесшумно удалялся прочь от белых святилищ и зеленых террас, все отчетливее на горизонте проступали башни величавого старинного города. На то бородач-мореход сообщил мне:
– Это Таларион, город тысячи чудес. Все то, что люди тщились постичь в миру, можно найти в нем.
Когда мы подплыли к дивному Талариону, я осознал, что он существенно превосходит размерами любой из городов, явленных мне в жизни или даже во сне. Башни его, казалось, прорастали прямо сквозь тучи – их вершин никто попросту не мог углядеть. Далече за край горизонта убегали его неприветливые серые стены, поверх которых виднелись лишь крыши неведомо чьих жилищ, усаженные горгульями, чьи силуэты не выходило толком разобрать – что не мешало им насылать смущение и страх на наблюдателя. Мне вдруг возжелалось с ужасной силой посетить этот притягательный и одновременно отталкивающий город, и я попросил бородача высадить меня на стеклянном причале у циклопических резных врат Акариэль. Но мореход вежливо отказал мне, пояснив:
– В Таларион, город тысячи чудес, многие вошли – да никто не вышел. По его улицам бродят лишь жестокие демоны да бесноватые, утратившие все людское. Тротуары города белы от неупокоенных костей тех, кто осмелился созерцать аватару Латхи, нынешней его правительницы.
И Белоснежный Корабль поплыл прочь от стен Талариона, и много дней следовал он за летящей на юг птицей, чье переливчатое оперение цветом было подобно небу, в котором она резвилась.
Следующим встретило нас многоцветное побережье, где, нежась в лучах полуденного солнца, деревья сплетались кронами, образуя сходящие к морю тенистые аллеи. Из жилищ людских, недоступных глазу, доносились взрывы столь заразительного смеха и настолько пленительные лирические гармоники, что вновь я стал просить бородатого морехода взять здесь передышку и окунуться в местный наверняка беззаботный быт. На сей раз тот ничего не ответил – лишь молча наблюдал за мной, покуда Белоснежный Корабль приближался к берегу, отороченному лилиями. Внезапно налетевший из аллеи ветер принес пробудивший во мне дрожь запах – и только теперь разобрал я, сколь истеричен тот смех, переходящий в сдавленные рыдания, и сколь лукавы гармоники, надорванные безумным порывом. Крепло дьявольское дуновение, и в воздухе разлился тошнотворный дух пожранных сифилисом городских кварталов, ставших погостами. Изо всех сил налегали на весла гребцы, торопясь увести нас в море, и тогда мой спутник молвил:
– Такова Сюра – страна безрассудных удовольствий.
Поэтому снова белоснежный наш парусник последовал за небесной птицей, скользя по гладям благословенных теплых морей под парусами, полными ласковых благоуханных ветров. День сменял ночь, ночь сменяла день, а мы все плыли и, когда луна завершала цикл, слушали тихие песни гребцов, такие же приятные, как и той ночью, когда мы отчалили от берегов моей родной земли. И именно под знаменем луны мы стали на якорь в бухте Сона-Нил, защищенной двумя хрустальными мысами, что вздымаются с моря и соединяются переливчатой аркой. Это была страна воображения, и по золотому мосту мы спустились на живописный берег.
В стране Сона-Нил не было ни хода времен, ни страданий, ни смерти, и я проживал за эоном эон в ее землях, ничем не тяготясь. Зеленью лучились здешние нивы, услаждали глаз и обоняние цветы, благозвучно журчали голубые ручьи и одаривали прохладой фонтаны – стоило ли упоминать, как прекрасны и могучи были здешние города и монастыри. Сона-Нил не ведала границ, и за каждым живописным пейзажем меня подстерегал новый, еще более замечательный. И в селах, и среди городских пространств свободно гулял счастливый народ, преисполненный неомрачимого счастья и не знающий тягот дряхлости. За столетья, проведенные здесь, я исходил все сады, где затейливые пагоды украдкой выглядывали из подлеска и где белые тропки утопали в нежнейших цветах; покорил все отлогие холмы, с чьих вершин лицезрел чарующие панорамы селений, ютящихся в зеленых долинах, и тех златокупольных городов, что сияли где-то в бесконечно удаленной перспективе. В лунные ночи я все чаще обращал взор к морю – поверх кристальных утесов, на безмятежную гавань, где бросил якорь Белоснежный Корабль.
Однажды ночью незапамятного года Тарпы в свете полной луны я приметил силуэт небесной птицы, звавший меня за собой, и почувствовал первые нотки беспокойства. Тогда я разыскал бородатого морехода и поведал ему о своем желании отправиться в Катурию – далекую землю, которой еще не видел ни один человек, но которая, как считалось, лежит за базальтовыми столпами запада. То – Земля Надежды, где в сияющий абсолют возведено все, что только известно в мире; так, по крайней мере, твердит миф устами верящих в него людей. Но бородач сказал:
– Берегись тех погибельных морей, в которых, по мифу, лежит Катурия. Здесь, в Сона-Нил, нет ни боли, ни смерти, но кто поручится за то, что лежит за базальтовыми столпами запада?
Несмотря на подобное остережение, в следующее же полнолуние я поднялся на борт Белоснежного Корабля, и с неохотой бородач покинул счастливую гавань, отправляясь со мною в неизведанные моря.
Птица поднебесья уже летела впереди, указуя путь к базальтовым столпам запада, но на этот раз гребцы не пели тихих песен, когда на небосклон вплывала полная луна. Я не раз воображал себе, как выглядит Катурия, каковы ее великолепные парки и дворцы, и гадал, что за новые радости поджидают меня там. Катурия, говорил я себе, – обитель богов, земля бесчисленных золотых городов. В ее лесах растут алоэ и сандал, как и в душистых рощах Каморина, а в небе над нею реют яркие сладкоголосые птицы. На зеленых цветущих холмах Катурии высятся храмы из розового мрамора, украшенные затейливыми фресками, и в их внутренних дворах освежают воздух фонтаны из серебра, где журчит и переливается вода из реки Нарг, что берет начало в потаенном гроте. Города Катурии окружены золотыми стенами, и тротуары там тоже из злата. В садах этих городов цветут удивительные орхидеи, а ложа душистых озер покрыты кораллами и янтарем. Ночью улицы и сады озаряют яркие фонари, вырезанные из трехцветных черепашьих панцирей, и звучат там голоса певчих и звуки лютни. Дома Катурии – настоящие дворцы, и каждый стоит на берегу благоухающего канала, несущего воды священной реки Нарг. Эти дворцы построены из мрамора и порфира, отражающих солнце, и придают они величие городам перед ликом благословенных богов, что глядят на них с далеких вершин. А красивее всех – дворец великого монарха Дориба, о котором некоторые говорят, что он полубог, а некоторые – что и сам Бог. Высоко в небеса взметнулся дворец Дориба, окруженный легионом мраморных башен; в величественных его залах, богатых на предметы старины, всегда многолюдно. Крыша того дворца сделана из чистого золота и держится на опорах из корунда и лазурита; столь великолепные резные скульптуры героев и богов установлены на ней, что глядящий на них может представить, что великий пантеон Олимпа вживую приветствует его. Пол во дворце из стекла, и под ним текут искусно подсвеченные воды Нарга, а в них резвятся дивных расцветок рыбины, коих встретить можно лишь в сказочной Катурии.
Так я представлял себе землю из седого мифа, хотя бородач постоянно предостерегал меня и просил вернуться к счастливым берегам Сона-Нил; ибо Сона-Нил людям известна, а Катурии еще никто никогда не видел.
И на тридцать первый день нашего путешествия вслед за птицей мы увидели базальтовые столпы запада. Они были окутаны туманами, поэтому никто не мог усмотреть того, что за ними, или увидеть их вершины, которые, как некоторые уверяют, достигают самых небес. И бородач снова заклинал меня повернуть назад, но я не обращал внимания на него, ибо из-за туманов у базальтовых столбов уже слышны были песни и звуки лютни, превосходящие благозвучием самые велеречивые песнопенья Сона-Нил и возносящие осанну мне, самому бесстрашному путешественнику мира смертных, достигшему земли чудес.