Так прошла в Сарнате тысяча годов, беспечных и сытых.
Ни в сказке сказать, ни пером описать роскошное празднество в честь тысячелетия со дня уничтожения Иба. Речи о нем звучали еще за декады до наступления. В канун торжества в Сарнат съехались тысячи и тысячи жителей Траа, Иларнек и Кадаферена, и не только их; весь Мнар и вся его округа почитали за честь соприсутствовать на том празднестве. В последнюю ночь пред мраморными стенами Сарната выстроились шатры князей и палатки плебса. В главной зале объятый праздной толпой и услужливыми холопами заседал повелитель земли Мнар Нугрис-Хей, пьяный от изобилия вин из пнорских трофейных погребов. Чего только не подавали в ту ночь из изысканной снеди! Были тут и запеченные павы импленских дальних гор, и верблюжье мясо из пустыни Бнази, и орехи кидатриановых рощ, и даже жемчуга из волн Мтала, растворенные в уксусе. Все это сдабривалось экзотическими приправами, сготовленными по всей земле Мнар самыми умелыми поварами. Но желаннейшим угощением служили пойманные в озере огромные рыбины, что подавались на инкрустированных алмазами и рубинами золотых подносах.
Весь город праздновал тысячелетнюю победу. Пиршество священников в главном храме было в полном разгаре, когда верховный жрец города Гнай-Каа первым заметил непонятные тени, снисходившие с луны до озерной глади. Затем же зелень тумана сгустилась над озером, дабы опутать зловещим сиянием купола и башни строений Сарната. Один за другим прочие жрецы и гости, пировавшие в открытых павильонах, увидали плывущие по озеру странные огни. Проняло их и то, что серая скала Акарион, некогда возвышавшаяся над озером, почти вся ушла под воду. Смутный страх быстро нарастал, и вот уже чужестранные князья и принцы свернули шатры и вместе со своими подданными отправились в обратный путь, не понимая толком, что подгоняет их.
К полуночи все бронзовые двери домов были распахнуты настежь, открывая путь обезумевшей от ужаса толпе. В паническое бегство обратились странники и гости города. На лицах людей застыл неописуемый, возрастающий с каждым мгновением страх, и с уст их слетали бессвязные слова, к которым мало кто прислушивался. Веселящиеся в дворцовых покоях выбегали на улицы с округлившимися очами – послушать их, так властитель Нугрис-Хей, знать и холопы обратились вдруг в тварей бессловесных, зеленокожих и вислогубых, исступленно пляшущих со своими златыми подносами в руках средь странных огней!
То был великий исход – на слонах, на верблюдах, на лошадях и на своих двоих. Осторожные взгляды бросали через плечо спасшиеся – единственно для того, чтоб засвидетельствовать, как набегающие воды облаченного в зеленые переливы тумана озера поглощают скалу Акарион, полностью укрывают ее собой.
Пугающие рассказы тех, кто бежал из Сарната, распространились по всей земле Мнар и соседним землям, и караваны стали обходить стороной клейменный роком город, не льстясь на его злато и серебро. Долго длилось это отречение – и длилось бы дольше, если бы не явились откуда-то чужестранцы, смелые и сметливые, голубоглазые и светловолосые, совсем не похожие на жителей земли Мнар. Они чаяли узреть Сарнат, но взорам их предстало лишь тиховодное озеро и необжитые берега. Чудесного города же будто и не было там никогда. Ни защитных стен, ни башен храмов – лишь топи да глубокие трясины. Ни единой человеческой души – лишь земноводные твари, переползающие с кочки на кочку. Ни злата, ни серебра – обещанная Тарен-Ишем погибель постигла Сарнат.
Но не одну лишь гнилую топь застали следопыты там, где некогда стоял канувший город. У одного из берегов ими было найдено ящероподобное идолище, высеченное из старого камня, цветом напоминавшего безмятежные воды. Его вознесли в Иларнек и укрепили в одном из храмов, чтобы каждое новолуние кланяться ему.
Ночной океан[22]
Яотправился на Элстон-Бич не только для того, чтобы насладиться ярким солнцем и океаном, но и ради отдохновения усталого ума. Поскольку я не знал никого в этом городке, процветающем за счет летних отдыхающих и большую часть года являющем миру только пустые окна, казалось маловероятным, что меня тут могут потревожить. Это радовало – я не хотел в ближайшее время видеть ничего, кроме простора вод и пляжа, раскинувшегося перед моим съемным домом.
Я уехал из города, когда долгая летняя работа была завершена и большой фресковый комплекс взяли на конкурс. Мне потребовалась большая часть года на его завершение, и я решил побыть в покое и уединении некоторое время. Проведя неделю на пляже, я только изредка вспоминал работу, чей успех еще совсем недавно казался мне немыслимо важным. Минули заботы о множестве нюансов цвета и орнамента, и ушли страх и недоверие к умению воплотить мысленный образ в реальность, претворить лишь благодаря моему собственному мастерству смутную задумку в жизнь. Но, возможно, все, что позднее произошло со мною на пустынном берегу, было только следствием склада ума, склонного к подобным страхам, тревогам и самоотрицанию. Ибо я всегда был мечтательным человеком поиска – возможно, хоть раз в жизни мне выпал шанс увидеть неочевидную изнанку бытия.
Теперь, когда я пытаюсь рассказать о том, что видел, я осознаю тысячу сводящих с ума ограничений. Вещи, наблюдаемые внутренним зрением, подобные рассогласованным образам, что приходят, когда мы погружаемся в пустоты сна, более ярки и значимы для нас в грезе, нежели в связке с реальностью. Поднесите кисть к мечте, и цвет сойдет с нее. Все те краски и чернила, которыми мы пишем наяву, кажутся разбавленными неким высоким содержанием реальности, и мы обнаруживаем, что яркое сновидение блекнет при переносе на бумагу. Похоже на то, будто наше внутреннее я, освобожденное от уз дневного времени и объективности, наслаждается искусственными эмоциями строго в определенной среде, а как только мы пытаемся их из этой среды извлечь – они поспешно подавляются. В грезах и видениях заключены величайшие творения человека, ибо на них не лежит ярмо линий или оттенков. Забытые сцены и земли более далекие, чем золотой мир детства, возникают в спящем уме, чтобы царствовать до тех пор, пока пробуждение не повергнет их в бегство. Среди всего этого можно почерпнуть нечто способное принести славу и удовлетворение, к которым мы стремимся; некоторое количество острых красот, о которых подозревали, но не раскрывали, что являются для нас подобием средневекового Грааля. Дабы спасти хоть бы и поблекший трофей из неосязаемого царства тенет и теней, требуется немалый навык – мы все способны видеть сны, но не всякой руке под силу поймать мотылька за крылышко, не оторвав оное.
Такого мастерства у этого повествования нет. Если бы я мог, я бы открыл вам правду о событиях, воспринятых весьма смутно, как бы сквозь тусклое стекло. В своем проекте росписи (тогда он пребывал вместе со множеством других в здании, для которого они были запланированы) я также стремился ухватить след этого неуловимого теневого мира – и, возможно, преуспел лучше, чем я преуспею сейчас. Причиной моего пребывания в Элстоне была исключительно необходимость дождаться оценки этого проекта; и когда передо мной открылась перспектива нескольких дней отдыха, я обнаружил, что, несмотря на все присущие моей натуре страхи и сомнения, взаправду приблизился в своих линиях и цветах к осколку яркого мира грез. Но переутомлением я был изгнан на курортное побережье на все время ожидания вердикта жюри.
Поскольку я хотел быть совершенно один, я снял небольшой домишко на некотором удалении от Элстонтауна. Высокий сезон близился к концу, активность туристов – людей, мне совершенно неинтересных, – шла на спад с каждым днем. Некрашеный, потемневший от соленых океанских ветров дом, где мне предстояло жить, уединенно стоял на песчаном, заросшем бурьяном холме. Будучи на удалении от Элстонтауна, он казался самодостаточным – так мерно качающийся сам по себе маятник не зависит от вставших давно часов. Как зверь, нежащийся на солнце, вытянулся дом у океана, а его покрытые толстым слоем пыли окна бесстрастно взирали на пустынную землю, голубое небо и водный простор. Не стоит слишком многое отдавать на откуп воображению в рассказе, чья фактическая опора сама по себе шатка для стороннего читателя, но все-таки упомяну: едва увидев этот дом у пляжа, я подумал, что он, как и я, чувствует себя одиноким и незначительным рядом с величественной древней стихией.
Я занял это жилище в конце августа, приехав на день раньше, чем от меня ожидалось, – и столкнулся с фургоном и двумя рабочими, разгружавшими мебель, предоставленную домовладельцем. Тогда я не знал, как долго здесь пробуду, и, когда грузовик уехал, я разобрал свой скромный багаж и запер дверь. Признаюсь, в моей душе даже шевельнулось нечто вроде тщеславия: после многих месяцев житья в маленькой квартирке я получил в распоряжение целый дом! Пусть и состоящий, по сути, из одной просторной квадратной залы с парочкой панорамных окон и парадной дверью, но так даже лучше – не придется подолгу возиться с уборкой. Дом построили лет десять назад, но из-за удаленности от Элстонтауна его было трудно сдать даже в активный летний сезон – так он и стоял, пустой и одинокий, от октября до глубокой весны. Находясь на расстоянии менее мили от курортного городка, он казался совершенно неприкаянным: изгиб побережья позволял видеть лишь поросшие мелкотравьем дюны в той стороне, где должны были виднеться другие дома.
Первый день, наполовину уже прошедший к моменту моего обустройства на новом месте, я провел, наслаждаясь солнцем и беспокойной водой – вещами, чье тихое величие выставляло создание фресок делом далеким и утомительным. То была вполне объяснимая реакция на однообразную суету последнего времени. Блики на гребнях волн, переливчатые хрустальные брызги у самого берега, сама новизна того, что открывалось взгляду, – все мне указывало на то, что период отдохновения по-настоящему начался. Возможно, акварели было бы под силу запечатлеть эти пласты ослепительного света, заливавшего пляж, да океан имел собственный оттенок, но и тот растворялся во всеохватном сиянии. Ничье общество не мешало мне наслаждаться этой сценой; каждое из моих чувств затрагивалось по-разному, но порой казалось, что ревущий звук океана был сродни этому пиршеству света, как если бы волны сверкали вместо солнца, каждая – столь сильно и интенсивно, что впечатления от двух совершенно разных явлений смешивались. Любопытно, что ни в тот, ни в последующие дни я не видел, чтобы кто-нибудь купался возле моего маленького квадратного домика, хотя изогнутый берег включал в себя широкий пляж, еще более привлекательный, чем в городке, где пловцов и ныряльщиков было хоть отбавляй. Я предположил, что виной всему – расстояние до города, уже помянутое мной, и отсутствие поблизости других домов. Почему этот участок остался незастроенным – я не представлял, но по факту больше всего человеческих жилищ, глазами-окнами обращенных к океану, стояло на северном побережье.