– Ты… ты… Ханна Смит… я вспомнила тебя! Двадцать восемь лет назад ты была няней моей дочери Мод – и похитила ее из колыбели! Где?! Где мое дитя?
Затем новая догадка посетила ее:
– Эрменгарда… ты говоришь, что она твоя дочь… она моя! Судьба вернула мне моего ребенка… мою маленькую Мод!.. Эрменгарда… Мод… подойди ко мне, я так долго ждала, чтобы наконец-то обнять тебя!
Но Эрменгарда была в серьезных раздумьях. Как она сможет и дальше выдавать себя за шестнадцатилетнюю, если ее украли двадцать восемь лет назад? А если она вовсе не дочь Тупикса, то и золота ей не видать. Миссис ван Крохи, конечно, богата, но сквайр Твердман и того состоятельнее; так что, подойдя к поверженному злодею, наша героиня нанесла ему последний – и самый ужасный – удар.
– Сквайр, дорогой мой, – прощебетала она, – ты знаешь, я передумала! Я люблю тебя и твою циничную и грубую натуру. Женись на мне немедленно, или я потащу тебя в суд и засужу за то прошлогоднее вероломное похищение. А после того, как наш брак будет делом свершенным, закрой закладную Тупиксов – и вместе со мной купайся в золоте, о котором так ловко выведал. Соглашайся, дорогой, ну же!
И несчастный идиот согласился.
Сквозь врата Серебряного Ключа[28]
Впросторной зале, увешанной узорчатыми гобеленами и устланной бухарскими коврами искусной стародавней работы, за столом, загроможденным бумагами, расселись четверо мужчин. Расставленные по дальним углам кадильницы причудливого вида, каждая о трех ножках, источали гипнотический фимиам – время от времени их обходил, заправляя, дряхлый негр в темной ливрее. В стенной нише отсчитывали время удивительные, формой напоминающие саркофаг часы с нечитаемой вязью на корпусе и квартетом стрелок, идущих не в лад ни с каким известным в миру часовым поясом. Зала не отличалась уютом, но вполне ответствовала тому делу, которое в ней решалось, ибо здесь, в новоорлеанском доме величайшего на всем континенте мистика, математика и ориенталиста, улаживался вопрос о наследстве не менее видного мистика, ученого, писателя и духовидца, четыре года тому назад пропавшего с лица земли. Рэндольф Картер, всю жизнь стремившийся избежать занудства и ограниченности земной жизни и обрести опыт в манящих далях сновидений и других миров, без вести пропал в 1928 году, 7 октября, в возрасте пятидесяти четырех лет. Он вел странную, уединенную жизнь, и находились такие, кого фантастический аспект творчества Картера наталкивал на догадки куда более причудливые, чем любой из случаев, составлявших его жизнеописание. Одно время Картер водил дружбу с Харли Уорреном, мистиком из Южной Каролины, чей неуемный интерес к языку наакаль, древнему наречию гималайских культистов, в конечном счете обернулся трагедией: Картер был единственным свидетелем того, как Уоррен среди ночи спустился в сырую, дышащую селитровым духом разложения крипту – и где-то там, в подземельях, и сгинул, не возвратившись назад.
Рэндольф Картер проживал в Бостоне, но род его происходил из дремучей глуши – тех лесистых взгорий, что лежат за Аркхемом, старинным городком с репутацией богом проклятого места. И в той самой глуши, среди угрюмых и диких холмов, он однажды исчез без следа. Паркс, старый слуга, умерший в начале 1930 года, упомянул, что на чердаке пропавший держал любопытную находку – шкатулку с жуткими резными рисунками, где хранились пергамент с нечитаемыми письменами и большой серебряный ключ, исписанный загадочными символами. Эти вещи упоминались и в некоторых письмах самого Картера; кроме того, слуга припоминал, как мистик обмолвился, что получил по наследству ключ, который позволяет пробудить некий невообразимый фамильный секрет. Однажды Картер забрал все свои реликвии, сел в машину и уехал – чтобы навсегда пропасть. Машину в итоге нашли у обочины старой заросшей дороги, в холмах за старым Аркхемом, где некогда жили предки Картера, близ усадьбы, от которой уцелел лишь подвал, разинутый в небо. Где-то там же была вязовая роща, в которой в 1781 году пропал другой член чудного семейства, а чуть поодаль – гнилая лачуга, где и того прежде поживала карга Гуди Фаулер, прослывшая ведьмой. Края эти еще в 1692-м заселил сомнительный люд – почти сплошь беженцы из Салема, обвиненные в колдовстве;
и по сей день по округе гуляет недобрый слух о делах темных и неугодных, что вершились и, по всей видимости, вершатся здесь. Сам Эдмунд Картер, воспетый во языцех как чародей и смутьян, лишь чудом успел унести ноги, прежде чем виселицы на Галлоуз-Хилл бросили на него свою зловещую длинную тень; но так вышло, что и ему, и его наследнику суждено было кануть без следа. В машине Рэндольфа обнаружили шкатулку с резными узорами и зашифрованный нечитаемый свиток, а вот серебряный ключ сгинул – вестимо, туда же, куда и его обладатель. Иных конкретных улик не нашлось. При осмотре развалин усадьбы сыщики из Бостона отметили, что кое-где старые доски и балки были особым образом перемещены совсем недавно, да еще нашелся в мрачной чаще между скалистыми ребрами склона позади развалин носовой платок – там, где начинался сход в пещеру Снейкден[29]. Слухи об этом мрачном гроте обрели новую жизнь – фермеры толковали о нечестивых целях, под которые старый колдун Эдмунд Картер это место приспособил, и приплетали домыслы более свежие – о замеченном уже за Рэндольфом юношеском пристрастии к этой дыре в земле. Во дни его отрочества усадьба под покатой крышей еще стояла крепко, предоставляя кров его двоюродному дядюшке Кристоферу; он часто навещал ее и говаривал всякое странное о Снейкдене. Люди помнили его слова о расщелине в недрах пещеры, через которую можно попасть в другой, больший подземный зал, и рассуждали о перемене, которая обнаружилась в девятилетнем Рэндольфе после дня, целиком проведенного им в Снейкдене. Тогда тоже стоял октябрь – и с тех пор мальчишка словно обрел дар предвидения.
Ночь пропажи Картера выдалась крайне дождливой, и никто толком не смог уловить, куда ведут от машины следы. Снейкден изнутри оказался залит хлюпающей грязью. Кто-то из деревенских, правда, смолвил что-то насчет следов, якобы виденных под раскидистым вязом у дороги, а также неподалеку от Снейкдена, на склоне холма, где был найден носовой платок. Впрочем, кого могли заинтересовать глупые россказни об отпечатках тупоносых ботинок – таких, что носил в детстве Рэндольф? Едва ли заслуживали внимания и пересуды насчет других отпечатков, якобы замеченных наряду с «детскими» и походивших на следы сапог без каблуков, какие носил старый Бениджа Кори, что был слугой в усадьбе Картеров и преставился добрых тридцать лет назад.
Эти-то слухи – вкупе с высказываниями самого Картера перед Парксом и другими о неочевидных свойствах серебряного ключа – и побудили, должно быть, некоторых ученых и мистиков стоять на том, что пропавший без вести мужчина каким-то образом обратил ход времени вспять и возвратился на сорок пять лет назад, в тот другой октябрьский день 1883 года, проведенный в Снейкдене. По их мнению, в тот самый день он совершил путешествие во времени из 1883-го в 1928-й и обратно – откуда еще Картеру-отроку вдруг стало известно наперед многое произошедшее в сей временной отрезок? Ясновидческие эпизоды Картера, кроме того, никогда не касались событий, имевших место после 1928 года.
Один из ученых – эксцентричный старик из Провиденса, состоявший в доверительной переписке с Картером, – выдвинул еще более смелую теорию: Картер не только возвратился в детство, но достиг дальнейшего освобождения, выбившись из тока времени. На основании своих домыслов он опубликовал беллетризованную версию исчезновения Картера, в коей давал понять, что без вести сгинувший «стал правителем Илек-Вада, взойдя на опаловый трон легендарного города стрельчатых башен, что возносятся над прозрачно-стеклянными утесами и отражаются в сумеречном море, на дне которого бородатые ласторукие гнорри строят свои неподражаемые лабиринты». Этот-то самый старик, Вард Филлипс, погромче многих протестовал против раздела имения Картеров между гурьбой наследников, сплошь отдаленных родственников – на основании того, что в ином временном потоке Картер все еще жив и вполне может однажды объявиться вновь. Главным оппонентом Варда выступал искушенный в юриспруденции кузен пропавшего, Эрнст Б. Аспинвалл из Чикаго, который был десятью годами старше Рэндольфа, но в судебных баталиях слыл прытким, как юнец. Четыре года бушевала тяжба, и вот настал крайний срок раздела; просторной зале в доме в Новом Орлеане предстояло стать ареной делоустроения. Дом тот, к слову, принадлежал литературному и финансовому душеприказчику Картера, креолу по имени Этьен-Лоран де Мариньи – знатоку древностей и тайн Востока. С де Мариньи Рэндольф свел знакомство во время войны – оба служили во Французском Иностранном легионе. Как можно догадаться, интересы этих двоих во многом совпадали. С фронта молодой, но уже весьма умудренный креол вывез меланхоличного бостонского искателя на юг Франции, в Байонну – посвятить Картера в черные тайны старых погребален, скрытых в подземельях этого города с вековой историей; тогда-то их дружба и скрепилась навек. В завещании Картера де Мариньи был назван душеприказчиком, и теперь ему приходилось вести процесс раздела имущества – во многом против воли, ибо, как и старый Вард из Род-Айленда, креол не верил, что Картер по-настоящему мертв. Но разве кто-нибудь прислушается к домыслам мистика в мире, что под завязку набит материалистами?
Таким образом, за столом в доме посреди старого французского квартала собрались люди, непосредственно заинтересованные в исходе имущественного дела. Юридическое извещение о процессе было помещено в тех газетах, где его могли прочесть потенциальные наследники Картера, однако лишь четверо явились заявить права – и теперь вслушивались в тиканье саркофагоподобных часов, отмеряющих время по неизвестной системе, и в ропот фонтана во дворике за неплотно занавешенными брамантовыми окнами. По ходу заседания лица собравшихся становились все менее различимы, теряясь в клубах благовоний; доверху наполненные курильницы уже не требовали постоянного внимания со стороны слуги-негра, неслышно снующего по зале со все возрастающей нервозностью.