Человек моего почтенного возраста? говорит он. Чтобы побирался и наскребывал на жизнь? Это ненормально. Мне уже давно пора на покой. Давно пора на ферму в сраном Уэльсе.
Он оборачивается к Бенни, к собакам, к спящим девушкам.
Вот ты знаешь, что у меня даже крыши над головой нет? говорит он. Уже давно пора положить зубы на полку. Уже давно пора уйти в закат. Уже давно пора глазеть на бордовое море. Уже давно пора не задумываться ни о чем, кроме выбора отделки и легких романтических развлечений. Я как думаю? Современный дом с видом на бухту под луной. Ничего не напоминает, Морис? Чтоб пол с подогревом. Чтоб стиралка с тобой разговаривала. Чтоб в углу танцевала джигу посудомойная машина. Где-нибудь в Западном Корке. Где-нибудь у Берхэвена, а?
Теперь он с грозным видом стреляет из пальца вверх, словно из стартового пистолета, и крутится на хромой ноге, с восхищением оглядывая свое воображаемое жилье на старость лет.
Открытая планировка! восклицает он. Обожаю! Какой простор. А, и этот великолепный старинный паркет! И все так мастерски залакировано! Как там ее звать, с четвертого канала? Сара Бини. Передача про ремонт. Роскошь. Теплый паркет под босыми ногами. На солнце. И чтобы при этом общее ощущение приятной строгости. Никакой безвкусицы. Пытаюсь уйти от этой своей стороны. Я же вырос на сраной обочине. И как интерьер раскрывается к экстерьеру – с отремонтированным паркетом, простором, полями, морем, холмами…
Чарли? говорит Морис.
Ничего не напоминает, Мосс? Славный новый дом у Берхэвена? Как у Христа за пазухой?
Хватит, Чарльз.
А что случилось, Мосс?
Сядь, в ногах правды нет. Расслабься. Ты что-то разнервничался. Весь пожелтел.
Чарли садится и допивает бутылку кавы.
Я не говорю, что мы горбатились в угольной шахте, Морис, продолжает он. Я не говорю, что мы дороги прокладывали. Но мы немало потрудились и немало поездили, и нам всегда хватало опасностей и нервяка. И дядюшке Чарли, в его-то возрасте, хочется за это достойной награды.
Знаю, Чарли. Знаю.
Они вместе откидываются на скамейке. Их глаза плавно и таинственно закрываются в унисон. Бенни, который ждал этого момента, невидимо крадется от них бочком и забирает с собой молчаливого рыскающего Лорку. Очень скоро он находит policía.
Вот те люди, говорит он.
Сонный коп смотрит, но только улыбается.
Эти? говорит он. О них не волнуйтесь. Они тут всегда.
Холодная белая луна высоко отзывается о грядущей зиме. Море сегодня раздраженное. Дышит с пеной сплетен у рта. Со стороны Танжера никаких вестей. В паромном терминале, бледные в его свете, стоят водевильной парочкой Морис Хирн и Чарли Редмонд, но девушки с дредами еще спят – за их представлением наблюдает только собака, Кортес-младший.
У нас минус человек и собака, Чарли.
Так обычно и бывает.
Если они вообще здесь были.
Садятся на скамейку. Чувствуется многострадальность. Чувствуется уныние. Парочка снова ударилась в воспоминания.
В каком мы тогда были неприличном состоянии, говорит Морис.
Скажи, чего я не знаю, говорит Чарли.
Стены таяли. Часы пошли к черту. Мы почти все время были под нереальным кайфом. О многом сожалею. Многое пропустил. Мимо прошел целый кусок жизни. Я вот не помню девяносто седьмой год, Чарли, да и с девяносто восьмым не лучше. Синтия? Только она меня на себе и тащила.
Синтия да, она могла.
Хотя у меня есть все основания полагать, что она была безумнее нас всех.
А это немало значит, Морис.
Но, о боже, Чарли, как нам было страшно по ночам.
Денег без страха не бывает, Мосс.
Денег хоть жопой жуй, а мы почти все время жили нищебродами. Вот как эта херня работает? В смысле, ты же сам знаешь, как иногда было, Чарли, как мы деньги лопатой загребали?
А помнишь ту ночь в доме на Эвергрин-стрит? Когда мы проебали тонну отличного марокканского?
А потом опять нашли. Под Мидлтоном.
Сколько мы пересчитали бабла на том диване. С улыбками до ушей.
Это была ночь четырех голландцев на катере.
Даже не напоминай.
Но фарш не провернуть назад, Чарли. Синтия умерла и больше не вернется.
Брось, Морис. Это тяжко. Не надо об этом.
Но Морис Хирн с видом истерического срыва падает на колени. Вздыхает с многоопытностью театрального актера. Леонор просыпается и улыбается ему.
Еще раз, ты которая?
Леонор.
Красивое имя, Чарли, да?
Шикарное. Как освежитель воздуха.
Ты видела эту девушку? Фотка уже старовата, но… вид у нее тот же. Дилли Хирн?
Не видела.
И почему вы нам все врете?
Морис ползет по полу на четвереньках и пыхтит у ног девушки, как пес.
Господи, говорит она.
Ему уже давно пора спать, говорит Чарли.
Скажи нам тогда вот что, Леонор, чтобы два раза не вставать, говорит Морис. Просто из чистого интереса. В чем притягательность? Жизни, которую вы выбрали?
Свобода, говорит она.
Нищета, говорит Чарли. Нищета всегда дается свободно.
Они сидят, пока ночь снова не уступает перед утром. В терминал проталкивается резкий чистый свет двадцать третьего октября. Леонор и Ана сидят со своей собакой, Кортесом-младшим, – у собаки плутовской язык, заговорщицкие глаза. Девушки и собака довольно слушают мужчин, которые сплели вокруг себя кольцо – кольцо сияющее, сделанное из странных кружащих слов.
Я больше не люблю свое тело, задумчиво говорит Морис Хирн. Зла на него не хватает.
Я смирился со своими старыми костями, говорит Чарли Редмонд, заворачивая рукава.
Я, блин, как обезьяна, говорит Морис. Руки длинные, туша какая-то ужасная, толстая, капитальная.
Я по утрам из постели буквально выползаю, говорит Чарли, и сам себя из-за кряхтенья не слышу.
А у меня постоянно ощущение, говорит Морис, что я на самом деле в соседней комнате, и поэтому тоже сам себя почти не слышу.
Вы понимаете, как на мужчину находит? говорит Чарли, мрачнея. С определенным возрастом?
Находит? переспрашивает Ана.
Когда переваливает за пятьдесят, говорит Морис. В том направлении.
Они говорят о возрасте и смерти. Они говорят о тех, с кем ссорились, и тех, кому помогали, о первой любви и утраченной любви, о врагах и друзьях. Они говорят о былых деньках в Корке, и в Барселоне, и в Лондоне, и в Малаге, и в призрачном городе Кадисе. Они говорят о своем ощущении от этих городов. Они говорят, что снова вернулись сюда, на Варварийское побережье, словно здесь медом намазано.
Таких, как мы, сюда тянуло много сотен лет, говорит Морис.
Прямиком сюда выходит морская дорожка, говорит Чарли.
И вот мы теперь смотрим на эту парочку – и они будто иллюстрируют свои слова: улыбки у них яркие и пиратские; их лихость острая, как сабля.
Вы почитайте про риффианцев, говорит Чарли.
Родом с Эр-Рифа, говорит Морис. С ними общаться – как с мешком гадюк.
Отцы отцов их отцов? говорит Чарли. Выстраивалась, значит, пара десятков с фонарями на высоком берегу; распределялись и по очереди поднимали и опускали фонари, вверх-вниз, медленно, в ритме, как музыка…
Пока улавливаете? говорит Морис.
…так что с моря впечатление, как от качающегося корабля. А другой корабль туда тянется – просто чтоб поздороваться, спросить, как клюет, и в итоге корабль разбивался о скалы, а риффианцы уже тут как тут со своими фонарями и ножами, чтобы завершить дело.
Такой образ мышления, говорит Морис, может быть только от злоупотребления растением cannabis sativa.
Растение убийц, говорит Чарли.
Черный маслянистый риффианский гашиш, говорит Морис. О, так и кажется, что умер и в рай попал. И вы, кстати, понимаете, что сейчас вместе со мной смотрите на человека, который сам резал людям глотки?
И пират Чарли Редмонд откидывается на скамейке с бриллиантовой улыбкой.
Но теперь деньги не в наркоте. Деньги теперь в людях. Средиземноморье – море рабов. Время Мориса и Чарли прошло. Они в элегическом, горестном настроении, отяжелели. Еще они на мели, на дне. Ана с зевком поднимается. Вытягивается во весь воздушный объем двадцати трех лет. Она рада видеть свет нового дня за высокими окнами. Тянется за Кортесом-младшим. Собака придвигается, чтобы осторожно принюхаться к ее паху.
Песик знает, откуда ветер дует, говорит Чарли.
Этому не научишь, говорит Морис.
Ана хмурится на Чарли, приседает на скамейку, сурово смотрит Морису в глаза и говорит:
Perroflauta.
Прошу прощения?
Испанское слово для «красти», говорит она. Perroflauta.
Это значит «собака и флейта», говорит Леонор.
Ну, теперь-то у нас все на мази, говорит Чарли.
Perro… flauta, выговаривает Морис, аккуратно, с удивлением.
Это ругательство, говорит Леонор.
Потому что нас не любят, говорит Ана. Говорят, мы грязные. Не хотят кемпинги. Не хотят собак. Поэтому мы хотим в Марок.
И кто присмотрит за Кортесом-младшим?
Люди возвращаются. Мы уезжаем. Отдаем собак. С собой брать нельзя.
Морис, есть подтверждение, говорит Чарли.
К вам приедут из Танжера?
Возможно.
Зависит от паромов.
А увидят ли они снова Дилли, зависит от судьбы и от ветреных позывов юности. Теперь Леонор и Ана перешептываются друг с другом и тихо смеются, встают и собирают вещи – они не боятся этих мужчин.
Спасибо за каву, говорит Ана.
Хотя бы расскажите побольше про это свое ведьмовство, говорит Чарли.
Вообще-то у меня больший опыт общениями с ведьмами, говорит Морис.
Их к тебе так и тянет, Морис, этих ведьм.
А ты знал, что, чтобы сжечь ведьму, нужна свежесрубленная древесина, Чарли?
Почему-то это даже логично.
Сглазы? Проклятья? говорит Морис. О, плавали, знаем. Наколдуете мне что-нибудь, дамы?
На кого наложить сглаз? спрашивает Леонор.
Ручка есть? говорит Морис. Будем составлять список.
Нужно делать так, говорит Леонор. Взять ткань. Например, что-то из старой одежды человека. И сложить в нее всякое.