Выяснением всего, что касается Ульяны Бабич из Ужвы, занялся Богдан Григорьевич. Тут Сергей Ильич спокоен: старик все соберет точно, скрупулезно. Перепроверить еще раз хорошо просеянные опытным Богданом Григорьевичем данные проще, чем отыскать их. А в Гапоновку, может быть, придется съездить самому…
Он думал: что еще предпринять в связи с получением документов от фирмы Стрезера? Единственно логичным и последовательным казалось направить письмо в областной архив. Прокрутив его содержание в голове, Сергей Ильич начал печатать:
«Наш Р-935.
В областной архив г. Подгорска.
В наше производство поступило дело о значительном наследстве, оставленном умершим в США Бучински Майклом (Михаилом). О нем известно, что до 1939 года он был студентом-медиком в Подгорске.
Для розыска наследников просим отыскать в архиве его личное дело как студента-медика и сообщить нам сведения о месте, времени его рождения, родителях, родственниках или любые другие сведения из личного дела, которые можно было бы использовать в розыске родственников.
Собрался было закрывать машинку, но заглянув в широкий календарь под синей картонной обложкой, обнаружил надпись, сделанную им три дня назад: «Редакция». Имелось в виду объявление в одну из местных газет, которое он забыл сочинить. Был конец дня, разболелась голова, у него это всегда случалось, когда очень хотелось есть. Конечно, мог отложить и на завтра, один день ничего не решал. И все же Сергей Ильич заставил себя:
«Наш Р-935. Редакция газеты „Подгорская правда“.
Просим в одном из ближайших номеров поместить объявление, текст которого прилагаем.
Счет и два экземпляра газеты с объявлением пришлите на наш адрес.
Текст: Инюрколлегия разыскивает родственников умершего в США Майкла (Михаила) Бучински, который родился в Подгорске 8 апреля 1918 года».
Он перечитывал напечатанные на бланке, торчавшем еще в каретке, когда в голове родилась мысль, отозвавшаяся восклицанием: «А почему бы нет?!» И выдернув бланк, он тут же заложил другой и застучал:
«Р-935. Инюрколлегия.
Дело: Бучински Майкл (Михаил).
Мы видим еще один путь розыска наследников — обратиться через корреспондента какой-нибудь нашей газеты в ФРГ с просьбой к декану медицинского факультета в Эрлангене выслать из личного дела наследодателя все данные, какие можно использовать в ведущихся поисках.
Ну вот, теперь все. Сергей Ильич закурил, утоляя позывы голода, подключил сигнализацию (уходил последним), и по кинул до следующего утра свою службу. Он знал, какую валюту она поставляет. Приблизительно мог догадываться, как эта сумма выглядит в масштабах страны. И потому когда какой-нибудь рукосуй-хозяйственник закупал импортное оборудование и превращал его еще до установки в металлолом, Сергей Ильич свирепел и клялся, что собственноручно набил бы этому прохиндею морду. Но все домашние знали, что это только эмоции, что Сергей Ильич не способен на такие по двиги, и успокаивали его: «Вряд ли эта мера поможет. Бить надо не хозяйственника, а систему, породившую его…»
21
Жизнь большого города сложна. В каждом ведомстве есть свои «зеркала», в которых она отражается только так, как и может видеть ее это ведомство. Социальное здоровье города со своей колокольни оценивали и работники прокуратуры. Эталоном служил уровень преступности, зафиксированный на бумаге. Это была его, Щербы, бумага, та, что мы называем канцелярская, казенная, она, как и прочие, подшивалась в особую папку; в общем, бумага обыкновенная для Щербы, но любопытная для непосвященных, с грифом в правом углу «Секретно (по заполнению)». Называлась она «Оперативная сводка о преступлениях, происшествиях и нарушениях общественного порядка» и составлялась УВД…
Как зональный прокурор, опекавший следственный аппарат городской и районных прокуратур Подгорска, Щерба читал сводку, прикидывал, что нужно взять на контроль. Меньше всего его интересовало происшедшее по области. Минувшая неделя почти не отличалась от предыдущих, разве что цифрами зарегистрированных и указанных через дробь раскрытых преступлений:
«По Гырловскому району. Ночью 13.07.1980 г. в райцентре Гырлов угнан автомобиль ВАЗ-21-11 жительницы Рущак Б. В. За это преступление задержан местный житель Микулик О. Т., 1950 г.р., рабочий управления техкомплектации треста „Подгорскхимстрой“, судимый в 1970 г. по ст. 212 ч. 2 УК РСФСР».
«По Подгорску (спекуляция). 13.07.1980 г. в 23 ч. 40 мин. у аэропорта задержан водитель такси Смотрицкий И. И., 1946 г.р., за спекуляцию водкой. В багажнике машины обнаружено 28 пол-литровых бутылок „Столичной“…»
Дальше шло в том же духе, и Михаил Михайлович по остальному лишь проскользнул взглядом. Венчало документ самоутешительное сообщение, что «проведено шесть деловых встреч, на которых профилактировано 27 человек». Эта бодрая фраза в общем-то ничего не объясняла, она была неким оптимистическим довеском к общей печальной картине, где почти в каждой графе стояли реальные цифры преступности.
Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. До часу надо было успеть в турбюро выкупить путевки. С двадцать восьмого июля круиз по Волге. Время, конечно, не подходящее — разгар лета, зной, свой отпуск он смог бы еще как-то исхитриться перенести на сентябрь, но у жены на работе существовал жесткий график.
Михаил Михайлович запирал сейф, держа под мышкой папку со сводками, чтоб по дороге возвратить ее в особо общую часть (где она хранится и откуда выдается под расписку), когда зазвонил телефон.
— Здравствуй, Миня, — услышал моложавый баритон и непроизвольно нахмурился — узнал голос Кухаря. — Узнаешь?
— Да. Здравствуй. Слушаю.
— Как живешь?.. Все нормально?.. Что дома?.. Все в порядке?..
У Кухаря была странная манера разговаривать — задавать вопросы и не дождавшись ответа, самому же отвечать на них. В этом Михаил Михайлович улавливал и характер человека и его стиль общения, весело-доверительный и одновременно барственно-начальственный, в котором угадывалось просто безразличие. Виделись они с Кухарем очень редко, не общались и не перезванивались. Пожалуй, никто, кроме Сергея Ильича Голенка, не знал Кухаря так, как Михаил Михайлович. Он многое забыл, многим простил за минувшие десятилетия, но как-то помимо его воли и желания, сама жизнь что ли сохраняла в особой половине своей памяти холодное зимнее свекловичное поле, дождь со снегом, вонючую сыроварню, крепкотелую Настю, ее замызганный халат, сильные в икрах ноги, засунутые наголо в кирзовые сапоги, голодные дни и Настины лепешки из отрубей и патоки. Но сильнее всего откликался на нынешний заискивающе-доброжелательный голос Юрия Кондратьевича Кухаря давний издевательский голос Юрки Кухаря, когда он шпынял своего одноклассника Миню Щербу напоминанием, что он, Миня — сын врага народа, всякий раз вгонял в такой страх, от которого внутри все зябло. И уходя в армию, расставшись со своим ненавистным недругом, не думал Миня, что судьба сведет их вновь посередине войны. Был Миня к тому времени командиром истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона. Командир бригады отправил наградной лист на капитана Михаила Михайловича Щербу — просил ему орден «Красного Знамени» в расчете, что уж «Красную Звезду» дадут. Прошло сколько-то времени, стояли на переформировке, звонит как-то офицер из штаба: «Щерба? Приезжай, дело срочное есть». Поехал. Вошел в землянку и обомлел: на нарах, положив руки на стол, сидел Юрка Кухарь. Майорские погоны, весь чистенький, новенький, косую улыбочку просвечивала знакомая фикса. «Ну гад, и тут нашел, холодея, подумал Щерба. — Если опять начнет насчет отца… Ведь я же все в анкетах писал, ничего не скрыл… Застрелю сволочь… И так хана, и так хана… Пусть под трибунал, к стене, в штрафбат… Застрелю!..»
Но Кухарь поднялся, весело подошел, обхватил за плечи, потряс, сказал:
«Ну, здорово, рад видеть, герой!»
Щерба кивнул, насторожился.
«Я приехал сверху, — Юрка ткнул многозначительно пальцем в потолок и сказал неопределенно: — Занимаюсь кое-какими ответственными делами, осклабился. — В вашем корпусе недавно… Тут вот недельку назад шебуршу бумагами, читаю и глазам не верю: Щерба! Миня!.. — Кухарь отошел, сел на нары. — Оформлять твое орденское дело должен я… Ты мне, Миня, правду скажи: твой отец враг народа? Ты извини, что я так — напрямую… Но сам понимаешь…»
«Он репрессирован», — сквозь зубы ответил Щерба.
«Значит враг народа?»
«Он репрессирован», — глухо повторил Щерба.
«Ну ладно… „Звезду“ хочешь получить? Я все сделаю, как надо, но с условием: мы с тобой не знакомы. Понял? Чтоб не подумал кто, что подсобляю однокласснику. Понял?» — он вцепился напряженным взглядом в лицо Щербы. И не было уже в этом взгляде ни радости от встречи, ни доброжелательства, а проступила из истинного нутра Юрки Кухаря злобная осторожность. Он ненавидел сейчас Щербу за то, что пришлось притворяться, лгать, как-то зависеть. «Так ты понял?» — в третий раз спросил он.
И Щерба вдруг понял другое: Кухарь боялся — вдруг кто-то узнает, что знакомы, одноклассники, что отец репрессирован, а он, майор Кухарь, благословил наградные бумаги сына врага народа… Но мог же просто замухорить их, зарубить, не объявляться. Щерба и не знал бы никогда, что он… Мог бы понадеяться, что Щербу убьют… Чего же он вылез?.. Объяснение могло быть одно: комбриг человек настырный, смелый, вспыльчивый. Щерба ходил у него в любимцах, даже расцеловал прилюдно, когда дивизион Щербы сжег семь «пантер». К тому же комбриг и командующий корпусом были друзьями еще по курсантским годам, и комбриг добивался своего, в особенности когда речь шла о наградах для его людей, тем более, что просил их всегда за дело. Кухарь все это просчитал и понял, что заруби он наградные документы Щербы, — комбриг взъерепенится, нашумит командующему, а ведь они на «ты», рюмку вместе выпивают, не то что он, Кухарь, вытягивающийся перед комкором, завидев его еще за сто метров… Что тут делать? И подписать боязно, и замухорить опасно, вдруг комкор поинтересуется…