еобычную их желтизну, удивившую при первой встрече, и только сейчас понял — химикаты…
«Что ж, в чем-то он прав, — подумал Щерба, глядя, как Зданевич берется за дверную ручку. — Юрка Кухарь не отдаст без боя славу о покойном брате. Еще и потому, что она и его выгодно выделяет… Хлынет поток писем и от родственников расстрелянных, и от партизан-соратников Тимофея Кухаря, — в обком, в ЦК, в прокуратуру республики. И секретарь обкома недовольно спросит прокурора области: „Что же будем делать? Много шума“. А шеф сделает вид, что намека не понял. Не тот случай. Этот Зданевич уже не уступит. У него — козырь. Он тоже знает адрес ЦК и прокуратуры республики… Да, самосуда, — главного обвинения против капитана Зданевича — не было, он не принимал единоличного решения, и расстреляли действительно саботажников, а не двух героев-партизан, лучших людей Тимофея Кухаря…»
Продолжая думать об этом, Щерба открыл ящик письменного стола, чтобы убрать туда фотокопию, и увидел прозрачную коробку-футляр от кассеты. Он потянулся к магнитофону, чтобы вытащить кассету и поместить ее в коробочку, потому что надо было возвратить магнитофон в кабинет криминалистики. И тут из какой-то тьмы выпорхнул светлячок обособленной мысли. Мерцающие его крылышки мгновенно разрослись, заполнив своим светом все пространство, заслонив уже приоткрывшего дверь Зданевича, и по этому белому экрану промелькнула цепочка слов: «Архив — фотолаборант Олег Зданевич — фотокопия — архивы Шимановича — фотокопии его и рулончики фотопленки на столе и в столе».
Все это длилось долю секунды.
— Какая у вас зарплата, Олег Иванович? — спросил Щерба. По тону ответа на такой вопрос иногда можно в какой-то мере понять психологию человека, его отношение к деньгам, к бедности, к богатству.
Олег подозрительно поглядел на Щербу, удивленный этим неожиданным интересом. Но ответил.
— Не густо, — Щерба подошел к нему, вытащил пачку «Флуераша», предложил и сам закурил.
— Спасибо, я свои, — Олег достал из кармана «Орбиту».
— Женаты? — Да.
— И дети есть?
— Дочь.
— Приходится подрабатывать? «Левые» фотокопии? Что ж, дело житейское.
— Не занимаюсь, — хмуро ответил Олег.
«А вот это я постараюсь проверить», — мысленно решил вдруг Щерба и спросил:
— У вас машина есть?.. — и выдержав небольшую паузу, добавил: Все-таки отец покойный… мог…
— Стиральная, — насмешливо дернул губой Олег.
— Стиральная — тоже неплохо, смягчая напряжение, сказал Щерба. — Вы уж извините за любопытство.
«Брось ты меня натягивать, нашел фрайера!» — подумал Олег и сказал:
— Так я пошел, до свидания.
41
Подняв черную шторку на зарешеченном окне, Олег Зданевич убирал со стола все лишнее. Затем вытащил из сумки пакет с едой, включил электроплитку, поставил на нее кастрюльку с водой — для сосисок.
— Где тебя носило? — спросил, входя, Ярослав Романец. — Мадам искала, зачем-то ты ей срочно понадобился.
— В прокуратуру ходил, — ответил Олег.
— Чего вдруг?
— Были дела.
— Секрет?
— Клади сосиски, вода закипела.
— И что тебе сказал прокурор? — спросил Романец, снимая с сосисок целлофановые пленочки.
— Предложил работу по совместительству, — Олег развернул пакет с бутербродами.
— Стукачом?
— Дай горчицу, на подоконнике…
Они жевали, пили кофе из больших кружек с потемневшим внутренним фаянсом. Затем расставили фигурки на клеточках истрепанной шахматной картонки.
— Кто сегодня играет белыми? — спросил Романец.
— Я. Прошлый раз ты начинал белыми, — двинул Олег пешку.
— Теперь у меня в прокуратуре будет блат — товарищ Зданевич. Он меня на допросах пытать не станет, — Романец поднял черную пешку в ответ. — А давай сегодня блиц сгоняем?
— Спешишь, что ли?
— Башка трещит. В гостях был.
— Блиц так блиц… Похмелиться не дали?.. Засекай время…
— Поехали…
Оба играли рассеянно. Сварили еще кофе.
— Ничья получается. Согласен? — спросил Романец, вставая.
— Согласен, — с охотой отозвался Олег.
— Ты все-таки сходи к мадам, повинись за опоздание… Явка с повинной — меньший срок…
— Учту, — Олег сложил тарелки и чашки в старую пожелтевшую раковину, в которую сливал отработанные химикаты, мыл ванночки и бачки.
— Ладно, пойду трудиться… — Романец вышел.
Олег мыл посуду, когда зазвонил внутренний, без диска, телефон. Звонила Надежда Францевна.
— Олег Иванович, я искала вас, но почему-то не могла найти, — услышал спокойный, но с насмешечкой голос.
— Дочь заболела, водил в поликлинику, — соврал он, зная, что Надежда Францевна не поверит, даже представил ее презрительную улыбочку в этот момент.
— Бедняжка, я надеюсь, ничего серьезного… Дело вот в чем: вам звонили из Облсовпрофа, из приемной товарища Кухаря. Просили связаться с ним. Запишите, пожалуйста, телефон.
«Вот, уже заерзал! — усмехнулся Олег, записывая продиктованный номер на пустом конверте от фотобумаги. — Звонить тебе, козел, я не буду! Понадоблюсь — сам прискачешь!.. Что он, бабки мне совать начнет? Сколько? Или грозить станет?» — гадал он, вернувшись к раковине и с остервенением отмывая засохшую на краю тарелки горчицу…
42
С утра листья платанов начинали слабо шептаться-переговариваться, словно предупреждая друг друга о грядущих осенних ветрах и холодах, дуновение которых ощутили ночью. К полудню этот шорох-шепот утихал, усыпленный еще теплым обманным солнцем, мягким кратким пролетом ветерка и высоким, синим до звона, вроде даже летним небом.
Щерба любил эту пору года, в ней переливалась несуетливость, покой, это умиротворяюще передавалось ему, и чем старше он становился, тем больше оказывался подвержен подобным переменам в природе, как иной человек, у которого больные суставы ощущают смену погоды…
Едва придя на работу, он забрал у техника-криминалиста рулончики пленки, изъятые Скориком на квартире Шимановича, и только что отпечатанные с них фотографии. В ожидании прихода Скорика он рассматривал их. Это были, как и предполагал Щерба, фотокопии с каких-то документов, которыми Богдан Григорьевич, видимо, намеревался пополнить свои архивы, досье — купчие, дарственные, завещания, записи в церковных книгах о рождении и смерти неких Бучинских и Радомских, список членов правления Народного Дома имени Т. Г. Шевченко и прочее, относившееся к концу прошлого и первым трем десятилетиям нынешнего века. Само по себе это могло быть интересно, но не для Щербы и тем более не сейчас.
Скорик пришел около одиннадцати. На сей раз он был без мундира, а в светло-голубой сорочке с жестко отглаженным воротничком и в легкой курточке, загоревшее лицо гладко выбрито, темные волосы тщательно причесаны, даже чуть прилизаны на висках. Он уже чувствовал себя в этом кабинете свободней, сразу сел к столу, достал из «дипломата» бумаги.
— Что у вас? — спросил Щерба.
— Выстроить весь день Шимановича не удалось. Соколянский посылал людей в книжные, букинистические, антикварные. Публика там разная трется: и библиографы, и солидные спекулянты и просто книжные жучки, паразитирующие на чьей-то страсти. Многие Шимановича знают, он, похоже, свой человек в этой среде. Ну, в смысле давний знакомый. Но в день убийства его никто не видел, хотя в субботу он обычно там появлялся.
— Вам или розыскникам фамилия Зубарев не попадалась?
— Нет. А кто это?
— На календаре-памятке на листке блокнотика за пятницу есть запись, сделанная рукой Шимановича: «8 р. Зубареву. Том Кони дефектный». Тут фамилия, пожалуй, связана с книгой. Надо оперативным путем установить этого Зубарева.
— Я займусь… Участковым были опрошены соседи по улице. Шимановича там почти все знают. Но в тот день никто его не видел, кроме продавщицы из молочного магазина. Ящики с бутылками и бидоны со сметаной ей сгружают до открытия магазина. Так вот она показала, что рано утром, когда втаскивала бидон со сметаной в подсобку, мимо прошел Шиманович и поздоровался с нею. Проверка лиц, вышедших из заключения, ничего не дала.
— Алиби.
— Можем считать, что да. — Скорик заглянул в бумажку, которую держал на краешке стола. — Слесарь из домоуправления, делавший по просьбе соседки ключи для Шимановича, Игнат Петрович Войтюк. Я беседовал с ним. Старик, семьдесят два года. Давно на пенсии. В штате домоуправления уже не работает. Но многие с этой улицы обращаются к нему по старой памяти. Пока дождешься слесаря по вызову, — сто лет пройдет. Вот люди и идут к нему. Кто с просьбой прочистить канализацию, кто кран поменять, ключ сделать, замок врезать. Ключи действительно делал он, я ему их показал, он опознал. Характеризуется хорошо. Живет скромно. Их трое — сам Вой тюк, невестка и двенадцатилетний внук. Сын — прапорщик — служит где-то в Средней Азии. Что тут еще? — Скорик снова посмотрел в свой кондуит. — Ага, пленка со стола Шимановича. Отпечатки пальцев, снятые с обоих рулончиков, пока идентифицировать не удалось. Плохо, что у нас нет банка, — Скорик вопросительно посмотрел на Щербу.
— Какого банка? — не понял тот.
— Банк памяти у ЭВМ. Заложил искомые «пальцы», нажал кнопку и на дисплее получаешь ответ.
— Будет и у нас, — серьезно ответил Щерба.
— Когда? — обрадованно спросил Скорик.
— Когда я уже уйду на пенсию. А, может, к вашему уходу на заслуженный… Ладно, вернемся к нашим баранам, Виктор Борисович. По тем результатам, которые мы имеем, у меня сложилось впечатление, что действовал тут одиночка. Нет впечатления присутствия вообще кого-либо постороннего. Если бы, конечно, не «пальцы» на рулончиках фотопленки и оставленное почему-то на тумбочке у двери орудие убийства.
На теле Шимановича никаких следов борьбы, сопротивления — ни царапин, ни гематом. Убийство, похоже, не предумышленное. Но мотивы, мотивы?! Проник убийца, по всей вероятности, элементарно: явился через дверь и вышел через нее. Допустим, он пришел вместе с Шимановичем, тот его привел. Зачем? Образ жизни Шимановича? Книжник, скажем, архивариус. Привел, чтоб продать что-то, но не сторговались? Возникла ссора? Вряд ли. Шиманович, как мне думается, ничего не продавал, скорее приобретал. Предположим, убийца пришел, когда Шиманович был дома, сам открыл ему дверь. Значит