— Ну что потянуло? Разве человек точно знает, почему ему другие места повидать охота? Там жили они на одном краю земли, а тут уже другой ее край. Интересно же, какой он, другой конец земли! А может, когда вернулись из-за границы, неуютно им стало на прежнем, родном месте, — со значением сказал он и взглянул на Сергея Ильича: понял ли тот, о чем речь. — А вот родни тут у них никакой не было, знакомых никого, не то что души кровной. Это точно знаю. Сперва одиноко жилось им, пока не обзнакомились. Ульяна лаборанткой в поликлинике работала, а Антон бухгалтером на сахзаводе.
— Спасибо, Марьян Зенонович, — встал Сергей Ильич. — У меня к вам просьба: то, ради чего я приехал сюда, пока в стадии изучения, все проверяется, поэтому не хотелось бы, чтоб посторонние знали. Народ ведь у нас любопытный, любит такие новости, пойдут слухи. А дело при проверке может обернуться ошибкой.
— Это уж точно, что слухи любят у нас, — улыбнулся хозяин. — Мой сосед, что с той стороны ульяниного дома, прослышал, что мед у меня берут даже из Подгорска, тоже слух придумал: Марьян, мол, сахарным сиропом мед разбавляет… Так что насчет вашего вопроса вы не беспокойтесь. Мы тут на кухне с вами поговорили, на кухне все и останется, вьюшка в плите открыта, через поддувало в дымоход и вытянет, в небо улетит, а там лови, засмеялся он, провожая Сергея Ильича до калитки…
Из Ужвы Сергей Ильич вернулся в половине третьего, с автостанции трамваем поехал на работу, хотя чувствовал себя дурно, вяло, даже есть не хотелось. Но придя к себе, заварил крепкого чая, достал из кейса бутерброды, которыми снабдила ж ена, и заставил себя поесть, а чаю выпил даже два стакана — один сладкий, другой без сахара, чтоб ощутить вкус первой заварки.
Потом, покуривая, он думал о том, что фамилию Бабич с генеалогического древа Михаила Бучинского теперь можно отрубить. По всем признакам тут однофамильцы. Михаил Бучинский — из этих мест, галицийских корней, а тот Бучинский, — родственник Ульяны Бабич, — натуральный дальневосточник да еще из уральских, видимо, яицких казаков. Уж слишком большой этно-географический разброс, такая кровная близость в галицких родословных почти не встречается. Кроме того, что самое главное, дальневосточный Бучинский жив, Бабич получила от него письмо не так давно, а Бучинский-наследодатель умер полгода назад.
Придя к такому выводу, Сергей Ильич принялся за почту. Его ждали письма из Белоруссии и Литвы. Трабский сельсовет Ивьевского района Гродненской области извещал, что интересующий Инюрколлегию Бучинский Михаил Степанович в населенном пункте Троки не проживал и не проживает. Из населенных пунктов Тракай Игналинского, Швенческого и Вильнюсского районов Литвы уведомляли, что человек по фамилии Бучинский Михаил Степанович в актах записи о рождении или смерти не значится.
С самого начала слабо веривший в версию «Троки-Тракай», Сергей Ильич спокойно подшил эти бумажки в дело и распечатал последний конверт — из Москвы, из Инюрколлегии. Письмо сообщало, что«…нами получен телекс от фирмы Стрезера, что в Кливленде (США) найден человек, американский украинец, который в годы войны был офицером армии США в Европе. С 1945 по 1950 год он работал в американской оккупационной зоне Германии в лагере перемещенных лиц. Он заявил, что знал человека по имени Александр Бучинский, который был вывезен немцами в Германию, а затем в числе других передан американцами советским властям для репатриации на родину. Мы сделали запрос в соответствующие органы. Поищите среди бывших партизан людей, возможно знавших Александра Бучинского, брата наследодателя…»
«Если речь идет об одном и том же Александре, доказательств, что он был убит полицаями, как сообщил мне старик с улицы Толбухина, знавший всю семью Бучинских, у меня нет, — думал Сергей Ильич. — Как и нет доказательств, что задержанный полицаями Александр Бучинский был ими отпущен. Это всего лишь слова Рандолла».
Очень уж не хотелось Сергею Ильичу обращаться к Кухарю, но это, пожалуй, единственно возможный путь узнать что-либо об Александре Бучинском, если он действительно был связан с партизанами, и если связан был именно он, а не какой-нибудь другой Бучинский.
Сергей Ильич снял трубку и позвонил Кухарю. На другом конце отозвался равнодушный женский голос:
— Приемная.
— Юрия Кондратьевича, пожалуйста, — сказал Сергей Ильич.
— У него совещание.
— Ничего, доложите, что звонит Голенок.
— А вы не могли бы через час позвонить?
— Нет, не могу.
— Как сказать ему, откуда звонят?
— Голенок из Инюрколлегии.
— Подождите у телефона.
Сергей Ильич слышал в трубке какие-то шорохи, позвякивание, потом что-то щелкнуло и Кухарь спросил:
— Сергей?
— Да.
— Слушаю тебя.
— Когда я к тебе могу зайти?
— У меня сейчас народ, из районов приехали. А в пять бюро обкома. Давай завтра к девяти. Сможешь? С утра лучше всего, потом суета начнется.
— Хорошо. Только предупреди секретаршу, чтоб я не торчал в приемной.
— Не беспокойся…
Трубки они опустили одновременно.
44
Скорик шел по городу неспешно, сжимая в запотевшей ладони ручку дипломата, останавливался у витрин парфюмерных магазинов. Он был молод, красив, элегантен, следил за собой, любил хорошую парфюмерию, в деньгах был относительно свободен, поскольку ходил в холостяках, ему нравились красивые импортные флаконы с мужскими одеколонами и туалетной водой, яркие баллоны с дезодорантами и мыльной пеной для бритья, нарядные тубы с импортной зубной пастой, закрывавшиеся колпачком с откидной крышечкой. Всего этого у него имелось много на полке в ванной, но всякий раз идя по городу, он заглядывал в парфюмерные, надеясь, что что-нибудь выбросят. Знал почти все названия фирм, указывавшихся на этикетках.
Зайдя в галантерейный, где был отдел парфюмерии, осведомился у молоденькой продавщицы:
— Верочка, для меня ничего нет?
— В конце месяца ждем, — улыбнулась Верочка. И когда он удалился к двери, сказала подружке: — Хоть бы пригласил разик…
Сегодня Скорик наметил в поисках Зубарева, чья фамилия была записана на календаре рукой Шимановича, посетить три букинистических…
Еще издали он увидел у входа группу людей, то сближавшихся, то расходившихся, что-то быстро говоривших друг другу. У всех в руках были или кейсы, или портфели, или сумки. Скорик знал, что люди эти знакомы между собой, как филателисты или нумизматы, а он для них чужой. Он приблизился, открыл свой кейс, заглянул, словно проверяя, на месте ли то, что принес сюда, и двинулся в магазин. Расчет удался — его заметили, трое парней шагнули наперехват, угадав в нем новичка.
— Чем интересуетесь? — спросил один. — Пикуль нужен?
— Нет. Нужна справочная литература. Только дореволюционная и довоенная.
— А сами что имеете?
— Дюма, «макулатурный», — сказал Скорик. — Я ищу одного старика, у него есть то, что мне нужно. В прошлый раз, когда я приезжал, он был здесь, у него холщовая сумка.
— Шиманович, что ли?
— Кажется.
— Он всякий хлам собирает!.. Недели три, как не появлялся. Да, Степа? — повернулся парень к приятелю.
— Вроде… А вы что, не местный? — спросил он Скорика.
— Я из Донецка, бываю часто тут в командировках, — сказал Скорик, отметив, что о Шимановиче они говорят в настоящем времен, как о живом: «…всякий хлам собирает.» — А Зубарева — такого не знаете? Мне сказали, что у него я смогу кое-что достать.
— Кто это Зубарев? — спросил один парень у другого.
— Не знаю, — пожал тот плечами…
Парни отошли, интерес к Скорику пропал. Потолкавшись, послушав, поспрашивав, он зашел в магазин, вроде с любопытством пошарил глазами по полкам. Продавщица беседовала в углу прилавка с каким-то военным, выложившим перед ней стопку книг. Скорик ждал. Отправив военного в подсобку к приемщице, она подошла.
— Я приезжий, — сказал он, — собираю издания «Академии», мне нужен второй том Беранже, красный такой. У вас нет?
— Издания «Академии» очень редко бывают.
— Мне сказали, что есть такой Зубарев, вроде он может помочь. Но я тут никого не знаю. Не поможете найти его?
— Я знаю Зубарева только директора магазина, Павла Николаевича.
— Может, это он и есть? — улыбнулся Скорик.
— Магазин на проспекте Шевченко. Выйдете от нас и налево, там сядете на троллейбус, две остановки.
— Спасибо, — Скорик вышел.
Перед букинистическим на проспекте Шевченко была та же картина вертелись какие-то люди, озирались, заглядывали в портфели, тихо переговаривались, столковываясь, уходили за угол завершать сделки. В этой пестрой сутолоке Скорик заметил лейтенанта-оперативника из Красноармейского райотдела. В джинсовых брюках, в синей курточке и белой каскетке с зеленым солнцезащитным козырьком, он, как свой человек здесь, вертелся, переходил от группки к группке, что-то говорил, прижимая к боку чем-то набитую сумку. Они понимающе переглянулись, и Скорик вошел в магазин. Здесь было темновато, узкое, как коридор помещение, слева прилавок и стеллажи до потолка, забитые книгами, справа, на стене застекленные стенды с книгами для целевого обмена. В конце — фанерная дверь. Туда Скорик и направился. За дверью оказалась каморка. На полу у кафельной печи в кучу были свалены книги. У стены, за втиснутым в угол крохотным столиком, сидел пожилой мужчина в военном кителе. Перед ним стояла женщина и выкладывала из сумки на угол столика коричневые тома собрания сочинений Золя.
— Товарищ Зубарев? — спросил Скорик.
— Да. Что вы хотели? — мужчина поднял плешивую, с последним сероватым пушком голову, и за стеклами очков Скорик увидел потускневшие, давно истратившие голубизну глаза.
— Я насчет кое-каких книг. Хотел посоветоваться.
— Подождите, вот закончу с гражданкой.
— Хорошо, — Скорик вышел, но ждать не стал: Зубарев был найден.
Скорик двинулся к третьему магазину на улице Дружбы, где был только отдел букинистической книги: шел и думал, что убийство Шимановича — одно из тех преступлений, которые в их среде числятся, как совершенные в условиях неочевидности, когда нет никакой зацепочки, ни одной устойчивой версии и надо проверять каждое, даже самое нелепое предположение.