— Калитка во двор Бабич была открыта, — начал Скорик. — Я поднялся по крыльцу на веранду. Сразу почувствовал запах свежей краски. Внутри веранды, в центре, дверь. Подергал — заперта. И тут меня окликнул Верещак: «Эй, товарищ, куда?! Там покрашено! Заперто тут, вход у них со двора через кухню. А вы к кому?» Я двинулся назад, но нагадить успел прилично: на полу хорошие следы моих ног… Объяснил ему, кто я и зачем приехал. Повел он меня к себе. Допрашиваю его, а сам на туфли поглядываю. Жалко, ацетоном мыть придется. Поймал он мой взгляд и говорит: «И вам не повезло, и мне. Первый раз покрасил, а на следующий день был у них какой-то гость, видно чужой, не знал, что с веранды хода нет, ну и полез, как вы. Второй раз сегодня пришлось покрывать». Закончил я допрос, мысленно перебираю, не упустил ли что-нибудь. И тут меня как кольнуло: а когда он первый раз красил? Спросил. «Ульяна давно просила меня обновить. Все подходящей краски не было. А тут выбросили. Купил, значит. Во вторую пятницу месяца было, ко мне как раз из телеателье приезжали гарантийщики, забирали в ремонт телевизор». Угадываете, Михаил Михайлович, о чем я подумал?
— Угадываю, угадываю — буркнул Щерба.
— Вторая пятница — это четырнадцатое, и человек, наследивший в субботу был чужой, не знал, что вход со двора, полез на веранду… Ну, закончил я допрос, попросил у Верещака какую-нибудь старую обувь. Дал он мне разбитые кеды, на два номера больше. Я переобулся, свои туфли в газету завернул… Вот и все… Да, я еще взял у Верещака в баночку из-под майонеза этой краски.
— Вот это вы правильно сделали.
— Как считаете, зацепились мы?
— Во всяком случае, есть чем заняться, — неопределенно ответил Щерба…
Потом они пили чай, рассуждали и под конец Щерба сказал:
— Если Верещак что-то напутал, а Романец не соврал, что подобрал человека на выезде из Ужвы, тогда мы опять попали впросак. А если соврал Романец и прав Верещак, тогда приплюсуем сюда и наши с вами фантазии, что Романец увозил гостя Ульяны Бабич из ее дома. В этом случае надо искать его следы в машине скульптора. Коврик в «Ладе» ворсистый. Пусть не явные, но какие-то следы краски на ворсе должны остаться. Краска свежая. В машине, во время движения, при торможении человек упирается ногами в пол. Коврик изымите. Вместе с баночкой краски, что вы привезли, с вашими туфлями его надо отдать в НИИ судебной экспертизы. Дальнейшее зависит от результатов экспертизы.
— Как долго они это делают, Михаил Михайлович?
— И месяц, и два. Думаю, в данном случае недели за две управятся. Позвоню, попрошу, чтоб поторопились…
— А Романца в среду будете допрашивать?
— Нет. Есть смысл подождать результаты экспертизы, но наблюдение за ним установим.
Прошло не две, как рассчитывал Щерба, а три недели. Откуда-то натянуло набрякшие сизые тучи, медленно, низко ползли они над городом, то в одном его районе, то в другом вдруг срывался дождь. Похолодало. Даже днем было хмуро, серо.
Щерба ходил уже в плотной куртке и кепочке из темной буклированной ткани, а Скорик в модном стального цвета плаще, кокетливо подняв воротник, без головного убора, но с элегантным японским зонтиком…
Позавчера получили заключение экспертизы: краска на ворсе коврика из «Лады» Окпыша, из баночки, привезенной Скориком, и на его туфлях имеет общую групповую принадлежность. Щерба понимал, что подобное заключение могло играть роль лишь косвенную, в совокупности с другими доказательствами, но и то слава богу.
Сценарий допроса Романца Щерба и Скорик проговорили накануне. Сейчас, ожидая Романца, Щерба думал, что за время истекшее с момента первого допроса, Романец, если версия их чего-то стоит, получил возможность успокоиться и как-то подготовить себя к следующей встрече в этом кабинете. Думал Щерба и о том, что обыск в его квартире спустя столько времени уже ничего не даст, не дурак же он, что-то хранить дома. По сообщению оперативников ничего необычного в его поведении не было…
Романец опоздал минут на пятнадцать, извинился, сославшись на какую-то срочную работу. Внешне он не изменился, был спокоен, не сетовал, не возмущался, будто давал понять: «Я понимаю, это неизбежная формальность, рад помочь, чем смогу, надеюсь, что пробуду тут недолго».
Он ждал, что следователь придвинет к себе бланк протокола допроса, возьмет ручку и приступит. Но тот сидел, откинувшись в кресле, потом вдруг спросил:
— Как самочувствие Ульяны Васильевны?
Такое начало было несколько неожиданным. Романец шевельнулся в кресле, посмотрел на Щербу, ответил:
— Плохо. Безнадежно. Это уже второй инсульт.
— Сочувствую, — покивал Щерба. — Она знает, что с предполагавшимся наследством произошла ошибка?
— Какая ошибка? — Романец бросил руки на колени, словно хотел привстать.
— Разве вы не в курсе дела?
— Нет… Что за наследство? — спросил Романец, вытирая лоб платком. Душно у вас.
— Ну, раз вы не знаете, оставим это… Я открою форточку, — Щерба подошел к окну и потянул рычаг фрамуги, затем вернулся к столу, сел, придвинул к себе бланк протокола допроса, взял ручку. — Начнем, Ярослав Федорович, не будем терять времени. — Про себя Щерба отметил: «Он сразу спросил, „какая ошибка“. Если он не в курсе дела, естественней был бы вопрос, о каком наследстве речь, а потом уже об ошибке с ним». — Итак, в котором часу вы прибыли пятнадцатого августа, в субботу, в Ужву?
— Я уже говорил — около двенадцати.
— В своей машине?
— Нет. Моя была не в порядке.
— А что случилось?
— Полетел подшипник трамблера.
— На чьей же вы приехали?
— Я попросил у приятеля… Назвать фамилию?
— Да. И модель машины.
— Окпыш. Он скульптор. У него «Лада».
— За то время, что вы находились в доме Ульяны Васильевны, кто-нибудь заходил?
— Нет… Я уже говорил вам.
— А вот Верещак в своих показаниях утверждает, что слышал разговор между Ульяной Васильевной, вами и еще каким-то мужчиной, — Щерба умышленно сказал «слышал разговор», а не «слышал голоса».
— Тут он что-то напутал… О чем же мы говорили, если так?
— Вот я и хотел у вас уточнить.
— Напутал он, — дернул головой Романец.
— В котором часу вы уехали из Ужвы?
— Около семи.
— Один?
— Прошлый раз вы записали с моих слов, что уехал я один, раздраженно сказал Романец, — и что на выезде из Ужвы, возле магазина хозтоваров подобрал голосовавшего человека. Повторяю это и сейчас.
— Тут неувязочка, Ярослав Федорович. Верещак, будучи в центре Ужвы, возле телеателье, видел, как вы проехали и рядом с вами сидел еще один человек. Что ж, и здесь Верещак напутал? Странная путаница. Не так ли?.. На меня он произвел впечатление человека памятливого, — Щерба в упор посмотрел на Романца.
— Просто… не знаю… — Романец развел руками.
— Вы постарайтесь вспомнить это обстоятельство, а пока пойдем дальше… Где вы высадили вашего пассажира?
— У въезда в Ужву, возле автостанции.
— И куда оттуда?
— Ставить машину к Окпышу в гараж.
— Каким маршрутом?
— Через въездной путепровод, потом по Шевченко и повернул на Техническую. У него мастерская и гараж там.
— Значит, вы ехали самым коротким путем? Как я понимаю, езды было минут пятнадцать, верно? По южной окраине города?
— Да.
— По дороге никуда не сворачивали?
— Нет.
— Хорошо помните? Подумайте.
— Нет, никуда. С путепровода прямо к Окпышу.
— В котором часу это было?
— В начале десятого.
— А вот Окпыш говорит, что было это около двенадцати ночи. Как тут быть?
— Не знаю.
— От Окпыша куда вы направились?
— Домой.
— Выходили куда-нибудь еще?
— Нет. Выпил чаю, почитал и лег спать.
— Значит в центр и на восточную окраину города не заезжали?
— Конечно нет. Это не по дороге. Да и бензин кончался, лампочка мигала.
— Хорошо помните?
— Да.
— Тогда объясните, Ярослав Федорович, каким образом в ту же ночь «Лада» Окпыша могла оказаться в другом конце города, на улице Садовой, возле конечной трамвайной остановки? Вот снимки ее протекторов. Оба правых колеса, — Щерба достал из конверта фотографии и положил перед Романцом. Хочу сразу заметить: после того, как вы поставили машину, Окпыш ее той ночью не брал. У него в мастерской были гости до утра. Они опрошены нами. Алиби. В Ужву вы уехали в начале одиннадцатого утра. Так? Вы пришли к Окпышу утром, он вывел машину из гаража, и вы отправились в Ужву. Правильно?
— Да.
— За день до этого там, где мы обнаружили следы, машина не могла бы припарковаться: на том месте шли ремонтные работы, укладывали новые бордюры, каток закатывал свежий асфальт. Так как вы объясните, откуда это? — указал Щерба на снимки. Он видел, что Романец устал, виски запали, посерели, набрякла, дергалась голубенькая жилочка.
— Не знаю, — прикрыв глаза, Романец облизнул губы.
— Но должно же быть объяснение этому, Ярослав Федорович? — Щерба уже чувствовал, что первоначальная мелкая ложь, извлеченная из Романца, которая могла сперва показаться и не ложью, теперь вставала за спиной допрашиваемого стеною, не пускавшей уже Романца назад, на тот простор, где можно импровизировать. — Не станете же вы мне говорить, что почти с пустым баком вы отвозили на Садовую в другой конец города некую женщину, имя которой назвать не можете, — вам дорога ее честь.
— Я не знаю, что вам сказать, — вяло развел руками Романец.
— Мне нужно немного, Ярослав Федорович: правда. Тогда и вам станет легче… Тут ведь вот какой сюжет сложился, смотрите: кто-то, не зная, что дверь, ведущая в дом Ульяны Васильевны с веранды, постоянно заперта, все-таки пошел на веранду и, разумеется, хорошо набрал краски на подошвы своей обуви. На коврике в «Ладе» Окпыша, где сидел человек, которого вы везли и которого видел Верещак, красивший накануне пол на веранде, нами обнаружены свежие следы этой же краски. Таково заключение экспертизы. Откуда она на ворсе коврика, Ярослав Федорович? Как объяснить это сов