падение?
Романец молчал. Щерба закурил, потом позвонил в соседний кабинет, где ждал Скорик:
— Виктор Борисович, минут через пять, — сказал Щерба и положил трубку. — Вопросы, Ярослав Федорович, — повернулся он к притихшему Романцу, я ставлю перед вами простые. А они кажутся вам почему-то сложными и вы мучаетесь в поисках ответов. С чего бы?.. Ну, хорошо. Еще один простой вопрос: — Вы знаете человека по фамилии Шиманович? Богдан Григорьевич. В прошлом адвокат. Когда Ульяна Васильевна судилась с другим соседом, Шиманович помог ей выиграть дело.
— Не встречал такого.
— Он старый, за семьдесят, худощавый, невысокого роста.
— Нет, не помню.
Щерба чувствовал, что устал от какой-то бесплодности: он видел, что Романец увяз, понимал, что каждый вопрос попадает в цель, а в протоколе вместе с тем зияют пустоты: «Не помню», «Не знаю» и тому подобные неопределенности… «Он как в ступоре», — подумал Щерба.
В дверь постучали и вошел Скорик, держа в руке матовый целлофановый кулек.
— Я не помешаю, — спросил Скорик. — И не ожидая ответа, расстелил на широком подоконнике газету, извлек из кулька туфли и положил их так, что обе подошвы, испачканные краской, оказались перед глазами Романца.
Щерба увидел, как судорожно дернулся кадык на шее Романца, как взгляд его словно приклеился к липкой оранжевой краске.
— Они разве?.. — вырвалось у Романца, он что-то хотел спросить, но тут же, словно опомнившись, умолк.
— Что они? — спросил Щерба.
Романец утер ладонью губы, вдруг пересохшие, как при высокой температуре. Щерба что-то сказал ему, затем молодой парень, принесший туфли, произнес какие-то слова«…жалко… попробую ацетоном», которые непонятно к кому были обращены, ничего внятно Романец уже не воспринимал, он словно оглох, в ушах стоял звенящий гул, в них била толчками кровь, страшно разболелась голова, ее словно жгло изнутри. «Скорей… Скорей бы… — путались слова. — Надо коротко, чтоб закончилось это мучение…»
— Ну что ж, Виктор Борисович, полдела сделано, — сказал Щерба, когда Романца увели. — Возни еще хватит: все закреплять, слишком много косвенного, у нас нет доказательств его присутствия в комнате Шимановича. Все с его слов. — В кабинете стало темнеть. За окном глухая стена дома напротив потемнела от дождя. — Он думал, как и мы: краска на подошвах заставит нас искать место, где Шиманович испачкал туфли. Но перехитрил себя, не подумал, что их исчезновение насторожит нас… Туфли обязательно найдите, надо выехать с ним на место, пусть укажет, куда выбросил, — Щерба надел куртку, взял кепку и погасил свет. — Пошли? Устал я сегодня… Чаю горячего хочется…
Его везли в закрытом «уазике». Он не раз видел такие: в них милиционеры заталкивали хулиганов, втискивали подобранных у пивнушек алкашей. Теперь вот везут его. В машине пахло какой-то мерзостью — потом, блевотиной, табачным дымом.
«Куда же меня везут? — думал Романец, вспоминая все что только что происходило в кабинете следователя. — Ага, он сказал„…следственный изолятор“… Они прервали допрос… Я попросил… Ах, это проклятое первое письмо… Оно лежало у тети Ули под подушкой… Из Инюрколлегии. Я увидел его, когда перестилал ей постель… Когда-то давно тетя Уля рассказывала, что есть какой-то родственник в Америке… Иногда получала письма… Меня это не интересовало… Я давно забыл об этом… никогда не думал и не вспоминал, это не интересовало меня… А увидев письмо, вспомнил… Удивился, что тетя Уля умолчала о нем… Спрашивать не стал… Потом появилось объявление Инюрколлегии в „Подгорской правде“ и пришло второе письмо… Нашел его в почтовом ящике, когда брал газеты… Целый вопросник… И я подумал: это мой шанс… Тетя Уля не жилец: один инсульт был… тяжелый диабет, семьдесят восьмой год… Письмо я утаил от нее… Чтоб потянуть, потом будут иметь дело уже со мной… Пришел запрос и в архив… Надежда Францевна велела порыться и ответить Инюрколлегии… Я не спешил, волокитил сколько мог… Но тут в Ужву приехал этот старик… Черт его понес на веранду… Зеленая папочка, полная бумаг… А на ней надпись: „У. В. Бабич“. Он все выспрашивал тетю Улю… Она лежала, а он сидел рядом, записывал… Я сказал: „Хватит, она устала, дайте ей передохнуть…“ Окна были раскрыты, я боялся, что кто-нибудь нас услышит… Я дал тете Уле таблетку трентала и димедрол… Она уснула… Я увел старика на кухню… Он сказал: „Мне нужно еще кое-что уточнить“. „Может, я смогу помочь?“ предложил я… — „Речь идет о деталях родословной тех лет, когда вас и на свете еще не было“, — возразил он. — „Там что, такая сумма, что вы, старый человек, не поленились тащиться в автобусе по жаре?“ — спросил я. — „Сумма впечатляющая“, — сказал он… Мы долго сидели на кухне, беседовали о всяком. Я узнал, кто он и что. Потом он захотел еще раз поговорить с тетей Улей. Но я уже не церемонился: „Она спит. Не надо ее беспокоить. Ее нельзя переутомлять. Вам придется приехать еще раз. Но предварительно позвоните“. — Мною уже владела одна мысль: не дать ему так быстро закончить, нельзя, чтоб его бумаги ушли в Инюрколлегию, пока тетя Уля жива… Около шести она проснулась, я напоил ее чаем. Предложил старику довезти его до города. Мне важно было увезти его из Ужвы… Я довез его до дома на Садовой, хотя мне это было не по дороге… И бензин кончался… Припарковали у трамвайной остановки… Было около девяти. Мне хотелось войти в дом к старику. Сказал, что хочу пить. Он пригласил. Поразило убожество… Полки, стеллажи, папки, справочники, картотечные ящички. Как у нас в архиве… Зеленую папочку, с которой он был, старик воткнул меж другими… Боже, как мне хотелось знать, что в ней! Она меня гипнотизировала… Какая сумма? Обнаружил ли он еще кого-нибудь в родословной? Или я один остаюсь после смерти тети Ули?.. Я осторожно задавал ему эти вопросы. Но он хитро уклонялся, хотя я уверял, что кроме меня у тети Ули никого нет. Я понимал, работал он долго. Собранное в папке досталось нелегко. Исчезни она, восстановить будет непросто, потребуется много времени… И полушутливо сказал, что в случае получения наследства я гарантирую ему надбавку к пенсии. „На каких условиях? — засмеялся он“. И тут я сказал: „Не спешите выяснять и передавать бумаги в Инюрколлегию“. Он долго смотрел на меня, словно выуживал мои мысли. Потом произнес: „Молодой человек, а вы негодяй… Сейчас я выставлю вас отсюда. Но сперва что-то покажу“, — он направился к полкам. Я видел его заросший затылок, сутулую спину. Я обвел взглядом его мерзкое жилище. И тут на глаза мне попалось пресс-папье… Когда я уходил, спрятав папку за пазуху, уже в коридоре обернулся последний раз… У двери валялись его туфли. Обе подметки в оранжевой краске! Я подумал: будут искать место, где он вляпался… Туфли я зашвырнул в багажник и по дороге выбросил за ограду кладбища. Сперва один, а потом, проехав, другой… И все… Конец… То, что было в той папке, ничего мне не объяснило… Старик не успел… Объяснилось в кабинете следователя: ошибка — тетя Уля не являлась наследницей!.. И эти двое в кабинете, как собаки у норы… Ждали, чтоб я выполз из нее… И я выполз… Как трудно было рассказывать им!.. Они требовали подробностей!.. И еще будут выдирать их из меня… А это пытка!.. Они сломают мне душу, но выдерут все… Надо сразу… Завтра надо сразу… Иначе я сойду с ума…»
Машина остановилась, хлопнула дверца, приблизились шаги, задняя дверь открылась, и милиционер сказал:
— Выходите!
51
По пути на работу они встретились на трамвайной остановке. Октябрьское утро было серое, ветреное, к мокрому асфальту прилипли желтые листья платанов. В воздухе висела морось. Народу на остановке собралось много, и Щерба предложил Сергею Ильичу пройти пешком.
— Собираешь чемоданы? — спросил Щерба.
— В каком смысле? — не понял Сергей Ильич.
— Слышал, в ФРГ едешь, все по тому же делу?
— Кто тебе сказал?
— Жены наши вроде знакомы.
— Это уж точно…
— Так куда? В Мюнхен? В Бонн?
— В Эрланген… Но все это по воде вилами писано. Позвонили: «Готовьтесь». Таких звонков за мою жизнь знаешь, сколько было? В последний момент посылают клерка из своих. Он привезет начальнику «Шарп», а жене начальника здоровенную коробку красок и помад для макияжа… А я в итоге поеду в какую-нибудь Ужву… Что у тебя? Все-таки Романец? Дает показания?
— Работаем…
Они дошли до прокуратуры.
— Ну, будь здоров, — Щерба отвел тяжелую дверь.