– Хорошо, но что будет после карантина? Мы все знаем, как отчаянно немцы нуждаются в этом складе боеприпасов и ремонтных мастерских. Когда карантин закончится, в Зофии появится такое количество немцев, какое нам и не снилось. Как ты думаешь, здесь тогда будет спокойно?
– Эпидемия тифа может продолжаться долго, – раздался спокойный голос пятого мужчины, который до сих пор молчал.
Долата ответил:
– Я верю, что врачи этого города как можно быстрее покончат с эпидемией.
Начальник полиции вдруг прорычал:
– Если Шукальскому хватит ума, он не станет препятствовать разрастанию эпидемии тифа, и тогда карантин не снимут до конца войны!
Ержи обернулся.
– Людвиг, как вы можете такое говорить! Дева Мария, желать такую болезнь собственному народу! И собственной семье. Какой ужас!
– Друзья, друзья! – Долата поднял руку. – Уверен, что Людвиг не это имел в виду. Сядьте и поговорим как разумные люди.
Ержи и Людвиг обменялись угрожающими взглядами, и все четверо снова сели. За час, который они провели в доме Долаты, только один из них не высказал своего мнения. Остальные выжидающе смотрели на него. Наконец Эдмунд Долата сказал:
– Ян, расскажи нам, что ты об этом думаешь. Доктор Шукальский положил руки на колени, у него вырвался тяжелый и тревожный вздох.
– Друзья мои, я молчал, но, пожалуйста, не подумайте, что меня это не волнует. Совсем наоборот. Это таким бременем ложится на мои плечи, что я не знаю, с чего начать.
– Просто скажите да или нет, – потребовал Людвиг. – Вы с нами или нет?
Видя назревающий конфликт, Долата резко встал и отошел от дивана. Он подошел к шкафу, стоявшему у темной стены, открыл его, достал пять рюмок и бутылку. Вернувшись, он поставил рюмки на маленький стол и наполнил их водкой.
– Сегодня холодный вечер, – тихо сказал он. – И, вполне возможно, он затянется.
Все пятеро осушили рюмки и поставили их на стол. Людвиг Рутковский сказал:
– Ян, вы тот человек, мнение которого мы уважаем. Откровенно говоря, в Зофии все уважают вас и ценят ваш здравый ум. Именно поэтому Эдмунд пригласил вас. Теперь вы слышали, что он сказал, и узнали наше мнение по этому вопросу. Мы хотим лишь понять, что вы об этом думаете.
Ян поднял печальные глаза и посмотрел на присутствующих. Когда он заговорил, его голос звучал мрачно:
– Людвиг, никто из вас не пережил такой ужас, как я, когда в то утро стало известно, что сделал Дитер Шмидт на городской площади. Я видел эти тела. И скажу вам как врач, я знаком со смертью так близко, как никто из вас. Я видел ее во всем разнообразии, от красивой и спокойной смерти до непристойной, к какой привела этих людей казнь. Смерть еще никогда меня не поражала так глубоко, как в то утро.
– Тогда вы хотите сражаться! – воскликнул Феликс Бронинский.
– Позвольте Яну договорить, – сказал Ержи Крашиньский, беря бутылку и снова наполняя рюмки.
Шукальский продолжил, осторожно подбирая слова:
– Да, Феликс, я хочу сражаться! Но должен вам сказать, что я не поддерживаю то, что вы предлагаете, и не намерен этим заниматься.
– Значит, вы не будете сражаться, – сердито сказал Людвиг.
– Я хочу сражаться, друзья мои, а если сказать прямо, то я этим занимаюсь прямо сейчас. Правда, я уже несколько месяцев сражаюсь с нацистами.
Четыре пары бровей удивленно взметнулись вверх.
Взяв свою рюмку, Ян встал со стула, подошел к огню и облокотился о каминную плиту. Над камином стояла алебастровая статуя Девы Марии. Продолжая говорить, Ян устремил свой взгляд на нее.
– С того момента, как я увидел эти тела на городской площади, я понял, что рано или поздно придется открыть свой секрет. Я знал это, потому что видел лица других жителей Зофии. Негодование, гнев, неожиданно возникшая жажда убивать. Дитер Шмидт своими выходками породил жажду мести в сердцах многих жителей города, жителей, которые, подобно вам, хотели мирно сосуществовать с нацистами. По этой причине я решил открыть вам свою тайну.
– Тайну? – услышал он голос Долаты. Ян посмотрел на них.
– Я не собирался открывать ее, ибо чем меньше людей знают о ней, тем надежнее она сохранится. Но теперь в Зофии все переменилось. Я не могу позволить, чтобы между нацистами и гражданами началась открытая война.
– Ян, почему бы и нет? Что это за секрет?
Прежде чем врач успел ответить, Феликс Бронинский сказал:
– Ян, война должна начаться! Нам пора открыть сражение! Я не из тех, кто и дальше будет оставаться послушным Дитеру Шмидту! У меня есть гордость! Боже мой, в той группе были женщины, Ян! Женщины держали в руках оружие и рисковали своими жизнями, чтобы устроить нацистам ад на этой земле. А я мирно спал в своей кровати. Как я должен чувствовать себя?
Голос Яна оставался спокойным.
– Феликс, насилие ничего не даст. Оно породит лишь новое насилие. К чему оно привело тех несчастных людей? Весь их героизм, взрывы и скрытые нападения – смотрите, чем это кончилось.
Долата встал и тихо сказал:
– Ян, мы должны отомстить. Если придется рисковать своими жизнями, то таков наш долг. Другого выхода нет.
Ян Шукальский загадочно и печально взглянул на него.
– Друзья, видите ли, есть другой путь.
– Что вы имеете в виду?
– Я говорил, что сражаюсь с нацистами уже несколько месяцев и что у меня есть секрет. В своей борьбе я не пролил крови и ни у кого не отнял жизни. А это широкомасштабная борьба, и речь идет не о том, чтобы создать немцам лишь неприятности, как вы намекаете.
– Что это за борьба?
Шукальский смотрел на рюмку, которую держал в руке, затем поднес ее к губам и залпом выпил. Все еще рассматривая рюмку, Ян сказал:
– В Зофии нет эпидемии тифа.
Сначала наступила тишина, затем один из присутствующих тихо спросил:
– Что?
Ян посмотрел на них.
– Я сказал, друзья, что в Зофии нет эпидемии тифа. Долата нахмурился.
– Но карантин…
– Ничего не понимаю, – произнес Ержи Крашиньский. Ян Шукальский отошел от камина и сел на прежнее место. Он наполнил все рюмки и, осушив свою, заговорил тихим ровным голосом:
– Моя ассистентка, Мария Душиньская, и я еще в декабре поняли, как сделать так, чтобы анализы крови показывали, будто человек болен тифом, в то время как на самом деле он здоров. Я не буду вдаваться в подробности, но, заверяю вас, немецкие власти в Варшаве убеждены, что у нас здесь свирепствует тиф.
– Ян, – сказал Долата, подавшись вперед, – правильно ли я понял? Вы с доктором Душиньской намеренно вызвали ложную эпидемию тифа? Но зачем?
– По той же причине, о которой вы только что говорили. Ради карантина. – Ян повернулся к начальнику полиции. – И по той причине, которую вы, Людвиг, назвали несколько минут назад: держать нацистов от нас подальше. Вы говорили, что хотите, чтобы карантин продолжался до конца войны.
Людвиг молча кивнул с застывшим от удивления лицом.
– А как же мой дядя, – сказал Ержи. – Его же положили в больницу с тифом! Он находится в изоляторе!
Врач снова покачал головой.
– Мы только сообщили ему, что он болен тифом. В действительности у него в животе образовались газы, оттого что во время обеда он употребил слишком много специй.
– Но ведь несколько человек уже умерли! И по всему городу расклеены объявления о необходимости соблюдать меры санитарной безопасности. А моя жена пропаривает… – Голос Феликса Бронинского осекся. – Святая Дева Мария! Неужели вы хотите сказать, что все это сплошной розыгрыш!
– Именно это я и хочу сказать.
– Но такое ведь невозможно! – воскликнул Людвиг.
– Нет, возможно. У нас ведь карантин, верно? И немцев здесь тоже стало меньше, разве не так? И мы не дали им использовать склад боеприпасов и ремонтные мастерские. И мы не даем им вывозить продукцию из города и разгружать здесь военные составы. Почему же вы тогда утверждаете, что это невозможно?
Эдмунд Долата медленно встал и подошел к окну. Раздвинув тяжелые шторы, он посмотрел на дождливую улицу. Там было темно – ни пешеходов, ни света. Там было холодно, сыро и жутко. Он обернулся и уставился на Шукальского.
– И никто не умер от тифа?
– Мы с Марией подделали все свидетельства о смерти.
– Кто еще об этом знает? – спросил Долата.
– Об этом знают всего пять человек.
– Пять! – выпалил Феликс. – Пять человек сумели устроить ложную широкомасштабную эпидемию тифа! Как долго вы надеетесь разыгрывать ее?
– Сколько сможем. Мы об этом никому не говорили из-за опасения выдать этот секрет.
– Ян, тогда почему вы рассказали об этом нам? – спросил Долата.
– Чтобы вы не совершили опрометчивых действий. Я так же, как и вы, негодовал. Я знал, что творится в ваших сердцах. Когда вы начали говорить о сопротивлении и борьбе…
– Ян, позвольте помочь вам.
Шукальский взглянул на Людвига Рутковского и улыбнулся.
– Ваша помощь нам нужна прямо сейчас. Эпидемия сильно разрослась и нам, пятерым, слишком трудно справляться.
– Чем мы можем помочь?
– Друзья, боюсь, что многие жители Зофии хотят продолжить борьбу, начатую погибшими партизанами. Мы этого не можем допустить. Они лишь доведут нацистов до такого бешенства, что те сотрут Зофию с лица земли. Ваша задача будет заключаться в том, чтобы рассказать людям, тем, кого вы считаете надежными, о фальсификации. Тогда они поймут, что в Зофии действительно идет борьба и они сами участвуют в битве против врага.
Долата отстранился от окна и снова начал ходить по комнате.
– Вы правы, Ян. Мы должны заботиться о том, чтобы карантин продолжался. Мы можем рассказать об этом тем, кому доверяем…
– Убедитесь, что среди них нет сочувствующих немцам.
Долата встал за диван и улыбнулся врачу.
– Ян, я знаю, кому можно доверять. Так же как вы все. Мы расскажем об этом осторожно, без спешки узкому кругу людей, и они включатся в борьбу. Эпидемия достигнет таких масштабов, что нацисты начнут бояться нас как огня!
Ян Шукальский благодарно кивнул. Когда врач подался вперед и снова наполнил рюмки оставшейся водкой, Феликс Бронинский сказал: