У Гая был аккаунт в «Твиттере», редко используемый, который вдруг посмертно обрел полмиллиона подписчиков вместо прежних двадцати семи. Все, что он когда-либо в нем написал (а написал он не много), было выставлено на обозрение и признано неинтересным: почти все, что он когда-либо делал, было снабжено линками на новостные сообщения «Гардиан» и «Би-би-си». Все сошлись на том, что это самый скучный аккаунт в «Твиттере», и, несмотря на внимательное изучение, в нем не нашлось никаких закодированных сообщений, которыми бы обменивались любовники. У Лары же обнаружился никогда в сущности не используемый аккаунт в «Твиттере» и давно находившийся в спячке аккаунт в «Фейсбуке», который оказался так же неинформативен, что было неудивительно. Этим утром я увидела безумную статью в интернетовском таблоиде, озаглавленную: «Может ли успешная женщина иметь всего лишь 47 друзей? «Психотическая потребность осуществлять контроль», – говорит известный психолог».
Дверь была деревянной, покрытой лаком, с медным дверным молотком, который подскочил, когда я приподняла его и отпустила. Диана Томас тотчас открыла дверь; в жизни она оказалась гораздо лучше, чем по телевизору и в газетах. Она была выше меня, с волнистыми черными волосами, с короткой, текстурированной стрижкой, в которой пробивалась седина. Конечно, она выглядела ужасно; все пережитое отпечаталось на ее лице, но она старалась улыбаться.
– Вы Айрис, – сказала Диана, бросив взгляд на возбужденную свору репортеров, которые прыгали за воротами, фотографируя ее. – Входите, быстро.
– Спасибо, что согласились со мной встретиться. Большое спасибо. Это очень любезно с вашей стороны. Я так сочувствую вам в вашем горе.
Мои слова были банальны, но я понятия не имела, что еще сказать.
– Вам пришлось перелезть через ворота, не так ли? Я видела из окна. Нам приходится держать их на замке. Вы понимаете?
– О боже, да. Конечно. Я оставила свой велосипед на той стороне.
– Он там в безопасности. – Она издала что-то вроде смешка. – Не думаю, что кто-то из них уедет на велосипеде. Вряд ли это в их стиле.
– Спасибо, что согласились со мной встретиться.
Диана вздохнула, выпустив воздух сквозь поджатые губы.
– В каком-то извращенном смысле мне хочется узнать больше об этой женщине. Получить сведения от кого-то, кто ее знает, а не тот мусор, что пишут в газетах. Мы с Сэмом Финчем никогда в глаза друг друга не видели, но получается, что мы, сами того не ведая, были связаны все это время. Я понимаю, почему ему захотелось связаться со мной. Когда все эти ублюдки уйдут домой, может, нам действительно удастся встретиться.
Я последовала за ней по темному коридору с сильно потертыми напольными плитками, указывавшими на старый и заботливо ухоженный дом, и вошла в кухню с французским окном, выходившим в заросший травой сад на заднем дворе. На веревке висело белье – судя по виду, уже довольно давно: оно застыло от мороза.
Стену украшала одна семейная фотография. Я украдкой взглянула на нее. Фото сделали на какой-то вечеринке: на Диане было бирюзовое платье, чуть излишне яркое для оттенка ее кожи, а Гай щурился в камеру, при этом его бледно-розовый галстук был ослаблен, а верхняя пуговица расстегнута. Он был красив. Я понимала, что привлекло Лару, хотя до сих пор удивлялась, что она отважилась на такой крупный и длительный обман.
В доме, похоже, больше никого не было. Мне это показалось странным. Я-то ожидала увидеть здесь собравшихся друзей и родственников.
– Вы совсем одна? – спросила я, когда Диана наполнила водой старомодный чайник и поставила его на газовую плиту.
– Стараюсь быть последние пару дней, но все хотят прийти и утешать. Дети наверху, с друзьями. Кажется, их компания успокаивает лучше, чем что-либо другое. Приехал брат и забрал на время мою маму. Она ведь живет с нами, вы знаете. К нам приходит офицер полиции по связям с семьей – чудесная, надежная, как скала, женщина, я раньше и представить себе не могла такого. Но сейчас она бывает только раз в день. Остальные доброжелатели появляются и уходят. Иногда я просто не могу этого выносить. Сидеть пить чай с людьми, которым отчаянно меня жаль, и знать, что хотя они стараются подыскать правильные слова, они и понятия не имеют, каково это. Когда твоя жизнь разодрана на части. А муж умер. А потом ты узнаешь все остальное и даже не можешь как следует на него рассердиться. Вообще-то, я чертовски зла на него, ублюдка, за то, что позволил себя убить и лишил меня возможности как следует поговорить с ним, и я даже не… – Диана закусила губу и сделала несколько глубоких вдохов. – Как бы то ни было… Давайте выпьем чаю, хорошо? Я бы лучше выпила чего покрепче, но стараюсь держаться, потому что знаю, куда это ведет. Расскажите мне о ней. О Ларе Финч. Это она убила моего мужа?
– Нет, – ответила я. – Я абсолютно уверена, что она этого не делала. – Я легко перешла к преувеличенной версии нашей дружбы. Если Лара каким-то образом объявится, невиновная, мне придется дать задний ход в том, что касается силы и длительности наших уз. Настоящие ее друзья, коллеги и знакомые выступали в газетах, озадаченные ее драматической историей, и настаивали, что недозволенный секс не в ее характере, не говоря уж об убийстве. – Я виделась с Сэмом в прошлую субботу, потому что пришла навестить Лару, а ее не оказалось дома. Но тогда нам было известно только то, что она не приехала на своем обычном поезде. Я и понятия не имела, что они с Гаем были… Извините. Лара вообще никогда о нем не рассказывала, во всяком случае мне. Я имею в виду, что даже не слышала раньше его имени.
Диана повернулась ко мне спиной и принялась возиться с заварным чайником.
– Бедняга, – произнесла она. – Я про Сэма Финча. Он наверняка раздавлен. Быть так неожиданно арестованным, помимо всего прочего. Я знала. Нет, Гай, конечно, не рассказывал мне ничего подобного. С какой стати? Но это была уже не первая моя обида, и я умею читать его как раскрытую книгу. То он все время упоминал эту женщину из поезда, а затем вдруг совсем перестал о ней говорить. Это его модель поведения.
– Модель поведения?
Диана обернулась и посмотрела мне в глаза. Каждая черточка ее лица говорила о том, что она держит себя в руках лишь усилием воли.
– Я замужем за Гаем больше двадцати лет. То есть была замужем. Нам обоим по сорок семь, и мы знаем друг друга как облупленных. Его интрижка с Ларой Финч была, как ни печально, абсолютно в его характере, хотя все, что писали в газетах о том, как они на неделе жили вместе в Лондоне и умело вели двойную жизнь, делает его еще более гнусным ублюдком, чем я подозревала.
Говорят, она убила его потому, что он ни в какую не хотел оставлять меня. Я думаю, это бессмыслица. Потому что, судя по тому, что нарыли газеты, он, очевидно, намеревался меня бросить. Я прямо слышу слова, которые он бы сказал: «Ди, мне надо кое о чем с тобой поговорить». Ему была бы противна каждая минута этого разговора. Иногда я чувствовала, как он к этому готовится. Я так и вижу выражение его лица, все во мне тогда сжималось от ужаса. Однако он в последний момент отступал. Кто знает? Может, он и впрямь отказыватся уходить. Может, она его уговаривала. Звучит вроде бы правдоподобно. Та женщина из поезда, Элен, с которой, кстати, я и дети однажды виделись и которая точно знала, что происходит, то есть ей можно доверять… Она, похоже, убеждена в том, что Лара собиралась бросить своего бедного мужа и что Гай хотел сделать то же самое. И жить потом долго и счастливо. Может, он передумал. Я уже больше ничего не знаю. Для этого потребовалось бы лишь минутное помешательство. Люди в гневе порой совершают безумные вещи.
Чайник начал свистеть. Я смотрела, как Диана выключает газ и насыпает в заварной чайник чайные листья.
– Я тоже завариваю листовой чай, – заметила я. – Сейчас редко кто так делает. А это гораздо вкуснее.
Она улыбнулась, и на долю секунды ее лицо прояснилось.
– Не правда ли? На этом настаивает моя мать, и поскольку меня так воспитали, я тоже так делаю. Совсем другой вкус, не как у чая из пакетика.
– Это как разница между зерновым и растворимым кофе.
– Да! Очень мало кто это понимает. Все либо проявляют снобизм в отношении растворимого кофе, либо извиняются за него, но чайные пакетики общество полностью приемлет. Я рада, что вы цените хороший чай.
Я смотрела, как ее лицо вновь становится печальным.
– Ей-богу, я не думаю, что это сделала Лара, – сказала я. – То есть, конечно, кто я такая, чтобы это утверждать, но я не могу поверить, что она способна на убийство. Мне кажется, там появился кто-то еще.
– Например?
– Ну… не знаю. Кто-то еще. Может, Лара стала свидетельницей убийства. Может, она тоже мертва.
– Тогда ее бы уже нашли.
– В озере или где-то еще. Или, возможно, убийца заставил ее сойти вместе с ним с поезда? Ее могли куда-то увести. Я уверена, в этом деле мы далеко не все знаем.
Диана ничего не сказала. Она налила молока, потом чаю в две одинаковые чашки. Это были настоящие деревенские чашки: кремовые, с розами на боках. В комнату бесшумно вошел кот и потерся о мои ноги. Диана опустилась рядом со мной на диван.
– О боже. Я понятия не имею. Я не настаиваю на том, что все было именно так, как оно выглядит, – откуда мне знать? Я просто пытаюсь осмыслить реальность. Понимаете? Ты как бы держишь в голове свою биографию – вот ты замужем, имеешь детей, переезжаешь в Корнуолл и думаешь, что под старость сможешь описать свою жизнь так: «Гай не был лучшим из мужей, а я была в какой-то мере тряпкой, но мы хорошо ладили, дети выросли и покинули дом, мама умерла, а мы вместе состарились, пусть не без взлетов и падений, но в целом счастливо и по-компанейски». Вот каким должно было оказаться мое будущее до прошлой недели. Теперь мне приходится себе напоминать, что концовка будет другой: «А когда мне было сорок семь лет, моего мужа убили, и я…» Я понятия не имею, как жить дальше. Сначала ты просто не веришь и каждое утро просыпаешься, ожидая, что он здесь или вот-вот вернется на поезде. А потом вспоминаешь, медленно осознаешь, что больше никогда его не увидишь. Суровая, банальная действительность.