Он зарылся лицом в мои волосы.
– Да, мисс, – произнес он нарочито смиренно. – Я знаю. И начнем процесс усыновления из-за границы.
– Конечно. Все верно. Я пойду. Незачем нам стоять здесь и грустить. Пока, милый. – Ему хотелось услышать, что люблю его, я знала это. Сэм заслуживал этих слов. Я не могла уйти, не сказав их. Я сделала глубокий вздох. – Я люблю тебя.
Я проговорила это тихо, ему в плечо, но его облегчение было до отвращения очевидно.
– Спасибо, родная, – прошептал Сэм, и я услышала в его голосе улыбку. – Спасибо.
Поезд медленно подъезжал к перрону, а Сэм все еще стоял в кассовом зале, уставившись в окно. Я нашла вагон «Е», спальное место 23, дверь купе была открыта.
Мое купе оказалось меньше, чем я ожидала, с единственной, к моему облегчению, нижней койкой, с раковиной, зеркалом, прозрачным пакетом с туалетными принадлежностями, несколькими сетчатыми полочками для вещей, приделанными к стене. На стене висел телевизор, в идеальном положении, чтобы смотреть, лениво лежа на койке.
Все в этом крохотном купе было целесообразно и чисто. Кровать с удивительно роскошным стеганым пуховым одеялом в хрустящем белом пододеяльнике, хоть и узкая, но притягательная. В течение некоторого времени я осматривалась вокруг, не испытывая ничего, кроме удовольствия.
Штора была опущена на ночь. Подняв ее, я, вероятно, смогла бы увидеть в окно Сэма. Он наверняка старательно обводил глазами поезд, высматривая меня.
Вместо этого я закрыла дверь и села на постель. Слегка вибрируя, поезд тронулся.
Десять часов. Утром я должна быть на работе. Мне нужно немедленно ложиться спать.
На стене возле раковины висело зеркало, и еще одно – на двери. В поезде я выглядела по-иному. В Фалмуте я жена, бездетная, но приятная женщина, которая добровольно берется за разные дела. Однако в тот самый момент, как я ступила на этот поезд, я стала пассажиром, едущим на работу.
Кто-то постучал в дверь, и меня пронзила тревога и раздражение. Моя первая мысль была, что это Сэм тайно купил себе билет на поезд, чтобы меня удивить. Я молила Бога, чтобы моя догадка оказалась неверной, и ненавидела себя за это.
Я открыла дверь, потому что едва ли возможно притвориться, что меня здесь нет. Привалившись к косяку, в дверях стояла краснощекая женщина с короткими кудрявыми волосами и смотрела в какой-то список.
– Привет, моя милая, – жизнерадостно сказала она. – Мисс Финч, не так ли? Верно? Можно мне посмотреть на ваш билет, дорогая? Что бы вы хотели на завтрак, моя милая?
Я вручила ей билет с плацкартой.
– Мне положен завтрак?
– Да, конечно, положен.
– Вы знаете мое имя?
– Оно в списке, дорогая.
Если я у нее в списке, ничего ужасного произойти не могло. У меня возникло желание сфотографировать ее и отослать фотографию Сэму, чтобы доказать ему, что я в хороших руках. Если я попрошу, она, вероятно, будет не против.
Однако я просто заказала кофе и круассан, зная, что на деле еда окажется не такой привлекательной, как мне бы хотелось, но все равно уверенная, что будет недурно.
Как только она удалилась, я отправилась в конец вагона, в туалет, и по дороге протиснулась мимо высокого мужчины, которому, наверное, слегка за сорок. У него темные волосы, он высок и хорошо сложен и тоже похож на пассажира, едущего на работу. Он тепло мне улыбнулся, когда мы разошлись – довольно тесно друг к другу, потому что коридор был узкий. Слегка коснувшись его, я, смутившись, поспешила дальше.
В поездах я предпочитала держаться особняком. Вскоре они станут неотъемлемой частью моей жизни, и я не хотела лишних встреч и разговоров с людьми. Поезд может стать превосходной декомпрессионной камерой между двумя моими жизнями. Эти две ночи в неделю – особенные, в которые не входят ни работа, ни проживание на квартире у сестры (что теперь, когда я приближалась к Лондону, выглядело не такой уж легкой перспективой), ни дом, со всем его чувством вины и утраченным очарованием.
Я лежала без сна на узкой койке, чувствуя, как поезд подпрыгивает на рельсах, неумолимо неся меня к столице, и ухмылялась, а затем вслух рассмеялась в полутьме от внезапной перемены в моей жизни. Шесть недель назад я вела бесцельную и тоскливую жизнь: была «женой Сэма» и «той женщиной в приемной врача». Я слонялась по Фалмуту и ездила без причины на пароме в Сент-Моус, несмотря на то что с трудом могла позволить себе стоимость проезда. Теперь я снова стала самой собой, мчалась обратно в большой город, порвав с ощущением неудовлетворенности и провала и бросаясь в работу, которую, как я надеялась, все еще могла хорошо выполнить. Себя я пыталась убедить, что делаю это единственно ради денег.
Поначалу мне казалось, что я не засну, однако довольно быстро провалилась в сон, а когда проснулась, поезд стоял. До меня доносились звуки снаружи, которые, несмотря на доки, мы не слышали в Фалмуте. Это шумы Паддингтонского вокзала во всей красе. Шум локомотивов и визг колес, предостерегающий окрик и отрывистый смех. Смазанный звук объявления по радио, несомненно, о каком-то поезде, хотя мне не удалось разобрать слова. За серым прямоугольником моей опущенной шторы притаилось утро.
Пока я тянулась за телефоном, засунутом в сетчатый карман возле постели, раздался резкий стук в дверь, и дружелюбный женский голос произнес нараспев: «Доброе утро! Завтрак!»
Я со щелчком отворила дверь, не покидая постели, и женщина вошла, поставила сервировочный столик и проверила, прочно ли стоит на нем поднос.
– Вы должны покинуть поезд к семи, – сказала она, уходя. – После этого можете подождать в зале ожидания Паддингтона, если хотите. Вы знаете, что на первой платформе есть зал ожидания?
– Благодарю вас, – кивнула я, – но я пойду прямо на работу.
Кофе оказался растворимым, а круассан – из пластикового пакета, но я все равно смаковала и то и другое. Я сфотографировала поднос с моим полусъеденным завтраком и отправила Сэму. Мне казалось, что ему будет приятно.
«Прибыла в Паддингтон, – написала я. – Меня здесь кормят. Все прекрасно. Через минуту отправляюсь на работу. Позвоню тебе позже».
Затем я постаралась, как могла, помыться с помощью мягкой мочалки для лица, которую мне выдали в поезде, и нанесла обильное количество дезодоранта. Я оделась в юбку, блузку и жакет, которые аккуратно повесила вчера вечером, и поскольку не было возможности вымыть и высушить волосы, встала перед зеркалом и потратила двадцать минут, закрепляя их в подобие шиньона с помощью многочисленных шпилек, которые взяла с собой. Я нанесла макияж, который делала, когда жила в Лондоне. Наконец я нанесла последний штрих: надела рабочие туфли. Я хранила их несколько лет, и, вероятно, к настоящему времени они перешли в разряд винтажных. Они на высоких каблуках, с перепонками, классические «Мэри Джейн», такого типа, которые секретарша из 50-х годов, наверное, надевала, выходя вечером из дома. Они темно-красные, и я их обожала. Я надела их, а вместе с ними – прежнюю заброшенную, полузнакомую личину.
Я улыбнулась своему отражению. Теперь я была настоящая, правильная Лара. Этих Лар за минувшие годы было множество, и теперь я поняла, что эта мне нравится больше всего. Деловая. Успешная. Элегантная. Та, что чертовски хороша в своем деле.
Эгоистичная, самодостаточная и незамужняя.
Семь часов. Я сошла с поезда вслед за женщиной, которой на вид было за пятьдесят. Она, как и я, одета для работы и решила проблему волос, надев широкую ленту, из тех, что люди надевают на пляже. Лента бледно-зеленого цвета, в тон ее костюму, и она ей шла.
– Доброе утро, – с широкой улыбкой сказала женщина, заворачивая на платформу и дожидаясь меня. Мне она сразу же понравилась. Если бы она была в книжке-раскраске, я бы раскрасила ее оранжевым и красным, с мягкими язычками пламени, которые выстреливают чем-то добрым в окружающих людей.
– Доброе утро. – Я чувствовала себя немного смущенно, но эта неожиданная волна товарищества заставила меня улыбнуться.
– Прямо на работу? – спросила она, глядя на мою экипировку. – Или сначала выпьете кофе? Мне всегда кажется, что станционный кофе настолько лучше того дерьма, которое подают в поезде, что было бы преступно не опрокинуть в себя чашечку перед трудовым днем. Ведь он бесплатный. То есть вы уже заплатили за него обильной ценой за купе. Так что просто обязаны его забрать.
– Я собиралась прямо на работу. – Я взглянула на старомодные часы на стене прямо перед нами. – Но сегодня мой первый рабочий день, и я наверняка распереживаюсь, если долго придется ждать, пока приготовят кофе в какой-нибудь кофейне. Так что вообще-то я могла бы выпить здесь. А если он приличный, тем лучше.
Я остановилась на секунду и глубоко вдохнула лондонский воздух. Он здесь грязный и пыльный от разных станционных механизмов, я его обожала.
Женщина лучезарно мне улыбнулась, и я прошла за ней в дверь, миновала мужчину в форме, сидящего за столом и читающего газету, и помахала перед ним билетом, по примеру спутницы. Комната была полна столов и стульев, высоко на стене экран без звука показывал какую-то программу с субтитрами. Женщина направилась прямиком к кофемашине. Мы обе взяли большие белые чашки на блюдцах, при взгляде на которые я вздрогнула: они напомнили чашку, которой Сэм иногда пользуется дома.
– Первый день? – переспросила она, когда мы сели за столик. Здесь стояла еда – выпечка и бананы на больших тарелках, но, как и моя спутница, я ни к чему не притронулась. Я попробовала кофе. Она права. Он оказался вполне приемлемый. – Почему? Были в декретном отпуске или что-то в этом роде?
Всегда всех тянет говорить о младенцах!
– Нет! Это долгая история. Переехала в Корнуолл со своим мужем. Бросила работу. Он получил там место. – Я замялась, не желая делиться этой своей историей с посторонним человеком. – Он и сейчас там работает. Мне предложили что-то вроде моей прежней должности по шестимесячному контракту, а мы нуждаемся в деньгах, поэтому я согласилась.