«Я бы тоже не отказалась познать самое себя», – чуть было не ответила она, однако то, чего он хотел от нее, было невыполнимо, и она почувствовала, как часть души, жизненно важная часть души, увяла, когда он ушел.
Уже гораздо позже он написал ей, сообщив, что развелся и обосновался в Танжере, где владеет небольшой частной охранной фирмой. Дорогая Клем, пожалуйста, скажи, что хочешь встретиться со мной. Клеманс запомнила каждое слово того письма, и она хотела снова увидеть Тео, очень хотела! Но какой в этом был смысл? Результат оказался бы тем же, а она во второй раз не пережила бы столь сильной душевной боли.
Однако чувственный опыт былой любви навсегда остался при ней, подпитываясь воспоминаниями о музыке, которую играл Тео, о книгах, стоявших в его книжном шкафу, о благовониях, которые он зажигал, о шелке подушек у него дома, о прикосновениях к его коже… о его скользком от пота теле. Ох, и это последнее важнее всего! И после каждого трепетного воспоминания, после каждой истории, которую Клеманс перебирала в памяти, она спрашивала себя: насколько она отклонилась от правды? А что было бы, если бы я призналась? Быть может, стоило ему рассказать? Что, если ее страх делал прошлое мрачнее, чем было на самом деле? Тео всегда нравилось изучать менее очевидные стороны жизни, а также скрытую сущность людей, и Клеманс мучительно боролась с желанием открыть ему свое истинное «я».
Примерно через час, когда Клеманс уже успела позавтракать, жуткий грохот, а затем громкий лай собак оторвал ее от воспоминаний. Появившийся строитель объяснил, что обрушилась часть стены.
– Теперь нам нужно укрепить стену и восстановить ее, – со скорбным выражением лица объяснил он.
– До того, как вы поставите решетки?
– Конечно.
– Сколько времени на это уйдет?
– Еще два-три дня, – нахмурился он.
Мадлен, напевавшая себе под нос, пребывала в счастливом неведении, но Клеманс мучительно размышляла, как мать переживет эту неделю без своих привычных комнат, где она могла бы расслабиться и отдохнуть. Да и для самой Клеманс дни станут длиннее. Быть может, сегодня они смогут навестить мать Ахмеда, чтобы хоть как-то скрасить серые будни? Эта женщина практически не говорила по-французски, а Мадлен не знала арабского, а потому что бы она ни сказала, мать Ахмеда навряд ли поймет.
Клеманс вызвала Ахмеда и объяснила свой план.
– Мне вас проводить?
– Нет. Мать наверняка сможет спуститься в деревню верхом на муле. Здесь ехать совсем недалеко.
Однако Ахмед, судя по выражению его лица, в этом сомневался.
Ни Клеманс, ни тем более Мадлен не спешили с поездкой в деревню, и через какое-то время собаки завыли снова.
Услышав хруст чьих-то шагов по гравийной дорожке, Клеманс встала с места – посмотреть, кто пришел. Боже правый, ну что теперь?! Инстинкт подсказывал, что нужно как можно быстрее вернуться в дом и пожаловаться на головную боль. Однако Мадлен передвигалась недостаточно быстро, да и в любом случае время было упущено. Прищурившись от солнца, Клеманс увидела на тропе, соединявшей касбу с Имлилем, какого-то мужчину и поняла, что предчувствие ее не обмануло.
Патрис Калье. Какого черта он здесь делает?!
– Ах, а вот и старая дама! – Патрис с прищуром посмотрел на Мадлен. – Надеюсь, она больше не бродит одна?
Клеманс покачала головой, пытаясь сохранять внешнее спокойствие. Почему он явился без приглашения?! Ведь это был ее дом, ее святилище. Клеманс вдруг стало страшно. Как много было известно Патрису? Если он действительно что-то знает и хоть словом кому-нибудь обмолвится, очень скоро эта скандальная история сделается достоянием всех жителей Марракеша. Люди станут изображать ужас, притворяясь, будто они в шоке, но их глаза будут гореть нездоровым возбуждением, и на этом спокойная жизнь в касбе для Клеманс навсегда закончится.
– Я приехал с тобой поговорить, – сказал Патрис. – Как старый друг со старым другом. Подумал, тебе будет приятно наверстать упущенное.
– Ты что, здесь живешь? Я имею в виду в Марракеше? – не слишком любезно спросила Клеманс; единственное, чего ей сейчас хотелось, – поскорее избавиться от него.
Он улыбнулся своей характерной холодной улыбкой, и Клеманс стиснула зубы, вспомнив, что он всегда умел задеть ее за живое.
– Временно снимаю жилье в Пальмераи. – Он огляделся по сторонам. – Мы можем присесть?
– Здесь слишком жарко. Я сейчас распоряжусь, чтобы нам принесли чай.
Клеманс махнула рукой в сторону дверей и, забрав с собой мать и собак, ушла в дом, чтобы попросить Ахмеда увести Мадлен подальше от посторонних глаз, пока не уйдет Патрис. После чего, распорядившись подать чай в гостиную, поспешила назад в сопровождении Коко и Вольтера.
Патрис вальяжно расположился в той части гостиной, которую Клеманс выбрала в качестве своего уголка для чтения. Это был отделанный серебристо-голубой плиткой альков со встроенной темно-синей софой и ковром с геометрическим исламским орнаментом в синих и бежевых тонах на полу. Клеманс дала команду собакам сидеть – благодаря им она чувствовала себя более защищенной – и поставила кресло напротив софы, на которой, широко расставив ноги, развалился Патрис.
– Осмелюсь сказать, что сегодня ты кажешься особенно красивой. – Взгляд Патриса задержался на ее теле.
Клеманс опустила глаза, словно желая проверить, что особенного увидел Патрис. На ней был тонкий льняной кафтан, на голове шелковый тюрбан кофейного цвета, на шее длинное ожерелье из золотых и серебряных шариков. Она покрыла ногти золотым лаком и из всей косметики ограничилась бледно-розовой полупрозрачной помадой. Клеманс не ответила на комплимент. Она не могла глотать, а уж тем более говорить.
Патрис улыбнулся, хотя улыбка эта больше напоминала усмешку.
– Ты всегда была привлекательной девушкой, Адель Гарнье.
– Клеманс, – пробормотала она.
– Я полагал, ты замужем. – (Клеманс лишь пожала плечами.) – Почему ты сменила фамилию на Петье? Раз уж ты так и не вышла замуж, Аде… Прости, я хотел сказать Клеманс.
– Ты что, хочешь снова сделать мне предложение? – спросила Клеманс, понимая, что он наверняка навел о ней справки.
– Допустим. Ну и что бы ты мне ответила?
Поерзав в кресле, Клеманс посмотрела Патрису в глаза:
– Ну а если серьезно, зачем ты на самом деле явился по прошествии стольких лет?
– А разве двое старинных друзей не могут просто посидеть за чашечкой чая? – (Клеманс почувствовала, как по спине течет струйка пота.) – Ну тогда я перейду прямо к делу. Хорошо? – (Клеманс не совсем понимала, в какие игры играет Патрис, но, поскольку он явно что-то затеял, у нее не оставалось иного выбора, как набраться терпения и ждать. В любом случае она должна была знать, что его сюда привело.) – Видишь ли, мне придется вскоре покинуть Марокко.
– Неужели?
– Ты, возможно, помнишь моего отца?
– Конечно, – ответила Клеманс.
– Безвременная кончина твоего отца очень расстроила его, ведь они были друзьями. Надеюсь, ты получила удовольствие от воспоминаний, глядя на фотографии?
Значит, это Патрис прислал ей те фотографии. И записки тоже? Пытаясь скрыть волнение, Клеманс пропустила вопрос мимо ушей и ограничилась слабой улыбкой. Но в глубине души она чувствовала себя раздавленной. Не реагируй. Не реагируй. Она посмотрела на отливающие бледным золотом стены гостиной. Ей хотелось, чтобы солнце окрасило их красно-коричневым с медным отливом. Что означало бы наступление вечера, когда Патриса здесь уже точно не будет.
– Я глубоко убежден, что у тебя имеется принадлежащая мне ценная собственность, – заявил Патрис.
Время сразу замедлилось. Что он имел в виду? Клеманс, которая по-прежнему думала о фотографиях и анонимных записках, словно онемела, а потому лишь приподняла брови.
Надия принесла чайник и тарелку с марокканским печеньем. Налила им чая и ушла.
– Твой отец обещал моему одну вещь, – продолжил Патрис, изучая печенье. – У меня есть письмо о намерениях, но, когда огласили завещание, сей документ был проигнорирован. У меня нет объяснений, почему так вышло, но обещанная моему отцу вещь действительно ценная. Мой отец вскоре умер, и теперь это мое наследство. Я пришел потребовать то, что принадлежит мне по праву.
Клеманс продолжала молчать. Она сидела потупившись, мысли разбегались и путались. Что именно ему известно? Что именно ему известно? Неужели это правда? Он явился исключительно ради личной выгоды. Так? Клеманс чувствовала на себе его взгляд, но, предвидя неприятный разговор, не стала поднимать глаза, а только заставила себя дышать глубже. Вдох – выдох. Вдох – выдох.
– Это маленькая прямоугольная золотая шкатулка, украшенная рубинами и изумрудами. Внутри лежит пара покрытых эмалью и серебром ножных браслетов с позолоченными защелками. Браслеты бесценные. Ты помнишь… те самые браслеты?
Желание Клеманс освободиться от страха, пожиравшего ее со дня появления Патриса, стало нестерпимым. Она боялась, что если откроет рот, то, не удержавшись, выложит все прямо сейчас, и слова, точно птицы, разлетятся по комнате, стены которой пропитаны чувством вины.
Не дождавшись ответа, Патрис раздраженно вздохнул и продолжил:
– Это марокканские ножные браслеты восемнадцатого века. Они покрыты филигранной серебряной проволокой со вставками из тончайшей эмали бирюзового, зеленого и желтого цвета, характерной для мастеров города Феса.
Клеманс понятия не имела, что именно и кому обещал отец. Она не помнила даже разговоров на эту тему.
– А у тебя с собой… как ты там говорил? – сквозь стиснутые зубы выдавила она. – Письмо?
Патрис вынул из кармана лист бумаги и вручил Клеманс:
– Это копия. Оригинал хранится в банке.
Она уставилась на Патриса, в голове вихрем пронеслись образы прошлого. Сожженный кабинет ее отца. Отец Патриса, их семейный врач. Неужели, когда он стоял на пороге, разглядывая обугленные руины, у него на шее висела камера? И был ли это действительно он? Впрочем, Клеманс уже была в этом почти уверена.